Петров пост и преподобный Макарий Желтоводский.

Петров пост и преподобный Макарий Желтоводский


Закончив свои воспоминания о великой дивеевской блаженной Параскеве Ивановне, я невольно мыслью своей перенесся в то уже давно минувшее время, когда жарким днем незабвенного для меня июля 1900 года я в сопровождении трех дивеевских послушниц из Сарова пришел пешком в Дивеев. Вспоминая то время, я и теперь, двадцать четыре года спустя, вновь переживаю то великое горение духа, которым сердце мое, преисполненное любви и веры к великому Саровскому старцу, тогда еще не прославленному угоднику Божию Серафиму, пламенело к моему Богу, Творцу всяческих. Каких времен и событий не был я поставлен свидетелем, совершавшихся на моих глазах за протекшие с тех дней годы, чего только не пришлось пережить и переиспытать за это, чреватое величайшими мировыми событиями, время: не стало России, не стало царя, весь мир пришел в великое смятение, - а память о тех незабвенных днях, когда впервые облагоухала мою душу святыня Сарова и Дивеева, изгладить не могло ничто человечески великое, светит она мне живым и тихим сиянием, разгоняя тьму ниспавшей на мир непроглядной темной ночи, греет мне душу теплом и кроткой радостью незаходимого Солнца правды Искупителя душ наших.

И вижу я: кончается первая, прослушанная мною в Дивееве литургия. Подзывает меня к себе в храме Божием великая дивеевская старица игумения Мария, благословляет меня иконой Божией Матери "Радости всех радостей" в самый день Ее праздника и зовет прийти на беседу к себе в игуменские покои доведать подробно, что могло привести светского, в то время еще богатого и нестарого, человека из мира отступления и вражды на Бога в отдаленную и пустынную обитель сирот Серафимовых.

И еще вижу: накрыт чайный стол в покоях матушки игумений; за столом довольно большое собрание монахинь и мирских старушек, в общем фоне темных своих одеяний сливавшихся с монахинями так, что и отличить их друг от друга было невозможно, приносят послушницы чай... Начинается беседа, и я подробно и по порядку повествую обо всем, со мною бывшем, начиная с января 1900 года, и такою горячею любовью разгорается внезапно мое сердце к Серафиму, великому старцу, к вскормившему его духовно Сарову, к дивному Дивееву, что я едва удерживаю подступившие к самому горлу слезы умиления, и вдруг слышу ко мне обращенный восторженный возглас:

- Да это мой Мотовилов воскрес!

И сейчас еще слышу я это восклицание с характерным нижегородским ударением на букву "о" - "МОтОвилов вОскрес". Я взглянул в сторону голоса и увидел на почетном месте на диване старушку, одетую во все черное, с простенькой черной кружевной наколкой на голове. Лицо ее приятное и милое осветилось доброй и ласковой улыбкой, а живые, проницательные глазки так и светят на меня ответом загоревшегося где-то внутри глубоко внутреннего огня, еще не застывшего под холодом старости чуткой и чистой души.

То была вдова сотаинника преподобного Серафима симбирского совестного судьи Николая Александровича Мотовилова Елена Ивановна Мотовилова.

С этого-то восклицания - "Мой Мотонилов воскрес!" - и завязалось мое знакомство с этой живой летописью Серафимова детища - обители Дивеевской, завязалось и не развязывалось до самой преподобнической кончины ее в декабре 1910 года, на второй день праздника Рождества Христова.

* * *

1900-й год, когда я впервые посетил Саров и Дивеев, был годом великого внутреннего перелома всего, казалось, крепко установившегося на либеральных устоях шестидесятых и семидесятых годов строя моей внутренней духовной жизни:

Я сжег все, чему поклонялся. Поклонился тому, что сжигал.

В первый раз за всю мою тогда 38-летнюю жизнь я соблюл пост Великого поста, не по-уставному, правда, - никакого еще тогда устава я не знал, но все же добровольно и доброхотно отказавшись от мясного и молочного. Подходил Петров пост - апостольский, про который деревенские свободомыслящие уже успели пустить в обращение крылатое слово, что он выдуман-де бабами для скопа, чтобы было из чего наготовить масла и творогу на зимнее маломолочное время.

В то время на моих руках и заботе было большое сельскохозяйственное дело. Приближалась горячая пора всяких полевых работ: начинался покос полевых посевных трав, подходить стал и по верхам кое-где и луговые травы, в полном разгаре была пахота под озимое и вывозка навоза, отцветала и готовилась наливаться рожь - не за горами была уже и страда деревенская...

Занятый хозяйственными заботами, я совершенно забыл о том, что подходят Петровки - пост апостольский.

Кончился многозаботливый хозяйственный день, получили на следующий день распоряжения по хозяйству все доверенные по разным отраслям сложного экономического строя. Приходит позже всех экономка и спрашивает:

- Что прикажете назавтра готовить - скоромное или постное?

- Почему постное?

- Да со завтрашнего дня начинаются Петровки.

- Ну, - говорю, - Маша, это не Великий пост. Все домашние будут есть скоромное - для одного меня не стоит готовить постное, буду есть со всеми.

Так и порешили.

Преисполненный хозяйственных забот и думушек, - а тут еще подошли разные срочные платежи - я и думать совсем забыл не только о Петровках, но и обо всем мире вне моего хозяйства.

Поздно ночью, едва успев лоб перекрестить, я заснул как убитый и под самое утро увидел такой сон:

Еду я будто в Москве на извозчике по Страстной площади мимо святых ворот Страстного монастыря. Смотрю, около них в самом здании часовенка; в часовенку с улицы открыты двери, и в глубине ее полумрака теплится лампада и горят свечи. Никогда я в этой часовенке не бывал и даже не знал о ее существовании, а тут меня потянуло забежать в нее и помолиться. Я остановил извозчика и бегом устремился в нее, и прямо к большому распятию, что стояло в ней вправо от входа. Помолился я пред ним, положил три земных поклона, приложился. Смотрю, влево от распятия и других икон, точно при входе, стоит прилавок, за прилавком полки с книгами и церковными свечами и стоит благообразная пожилая монахиня.

- Матушка, - обратился я к ней, - нет ли у вас для продажи жития какого-нибудь святого?

- Как не быть, - отвечает, - есть.

И с этими словами монахиня достала с полки и подала мне довольно толстую книгу в розовой обложке - как сейчас ее вижу - и на обложке крупными черными буквами было написано:
ЖИТИЕ
иже во святых отца нашего
МАКАРИЯ ЖЕЛТОВОДСКОГО


Я беру книгу в руки, подаю за нее три рубля и спрашиваю:

- Довольно ли этого, матушка?

- Довольно, - отвечает старушка, - довольно, батюшка!

И с этими словами берет от меня книгу, чтобы ее завернуть, а я тем временем на задней стороне обложки вижу:

Цена 2 р. 50 к.

Вот, подумалось, хоть и монашка, а взяла с меня полтинник лишку. Ну, думаю, пусть идет ей или на монастырь Христа ради.

- А что, - спрашиваю, пока она заворачивала книгу, - нет ли у вас, матушка, в продаже колбасы с чесноком?

Удивленно взглянула на меня старушка, но ответила спокойно:

- Есть и это, батюшка.

- Так отрежьте ж, - говорю, - мне фунтик. Из-под прилавка она достала колбасу, отрезала от нее кусок, свесила, завернула в бумагу, подает мне и говорит, пристально глядя мне в глаза:

- Я вам, батюшка, колбасу-то продала как проезжему, в пути сущему, а следовало бы вам попомнить, что ныне пост-то святой апостольский.

На этом я проснулся. Солнышко было уже довольно высоко: шел шестой час утра.

Э... подумалось мне, вот оно что: в пути сушему послабление поста, по нужде, хотя и не возбраняется, ну а мне-то повелевается "попомнить, что ныне пост-то святой апостольский".

Я позвал Машу и велел готовить себе весь пост постное.

II

Но к чему явлена была мне во сне книга жития "иже во святых отца нашего Макария Желтоводского", и что это за святой, о котором я никогда ничего не слыхивал, того я никак уразуметь не мог. И тем не менее и книга эта, и весь сон глубоко запали мне в памяти.

Прошел год, прошел другой и третий - четыре года прошло с того сна. Сна своего я не забывал, ^посты стал держать исправно, но сколько не допытывался у людей посвященных, ни от кого о Божием угоднике Макарии Желтоводском узнать ничего не мог.

Помню, один иерей в Белеве Тульской губернии на мой вопрос о нем ответил:

- Не наш ли это Жабинский Макарии? Его монастырь от Белева в двух верстах. Не он ли? Не спутали ли вы?

И вправду, не спутал ли я? Может быть, и в самом деле Жабинский, а не Желтоводский? - звуковое-то сходство как будто и есть. Съездили с батюшкой в монастырь, поклонились надгробию преподобного (мощи его под спудом). Спрашиваю у гробового монаха:

- Есть у вас житие вашего угодника?

А сам думаю: вот сейчас увижу книгу в розовой обложке и на ней знакомые слова.

- Нет, - отвечает, - его жития у нас нет. Есть краткое о нем предание - оно изложено в книжке об основании нашего монастыря.

Принес тошенькую книжечку с не менее тощеньким содержанием. Нет, не то, совсем не то! И вовсе не Жабынский, а Желтоводский - не мог я этого спутать!

Наступил страшный 1904 год. Как гром с ясного неба ударила по России японская война. В этот год, в августе, мне пришлось быть в Перми. Еду оттуда я в обратный путь и уже неподалеку от Нижнего вижу на левом берегу Волги за высокими стенами стоит и глядится, отражаясь в Волгу, большой белокаменный монастырь. Спрашиваю у матроса:

- Чей это монастырь?

- Макарьевский.

- Какого Макария?

- Желтоводского.

Я едва ушам своим поверил: неужели тут ключ к четырехлетней загадке? В то время пароход наш начал причаливать к противоположному берегу и пристал к пристани. В толпе, снующей от парохода и к пароходу, я после второго свистка заметил монахцню-сборшицу; в руках у нее была тарелка, а в тарелке небольшая, вершка в три, иконочка - не Макария ли Желтоводского? Я быстро по сходням сбежал на пристань и прямо к монахине.

- Из какого вы монастыря, матушка?

- А что напротив, на том берегу, от преподобного Макария Унженского.

- Как - Унженского? - переспросил я разочаровано. - Мне сказали, Желтоводского.

- Да это все тот же угодник Божий: он именуется и Унженским, и Желтоводским.

- Так это, - спросил я, волнуясь, - его икона у вас на тарелочке?

- Его, - ответила она мне, видимо, удивляясь моему волнению.

- Матушка, - воскликнул я вне себя, бросая ей на тарелку серебряный рубль, - пожалуйте мне ее, Бога ради!

А иконе той, от силы прочь, цена в монастыре полтинник.

- Как же я ее вам продам, батюшка? Меня ведь ею сама матушка игумения на сбор благословила.

- Матушка, Христа ради, не откажите!

А тут третий свисток и начали убирать сходни.

- Ну, - говорит, - видно, так самому преподобному угодно, - берите.

Едва успел я вскочить на пароход со своей драгоценной ношей, как он зашумел колесами и стал отчаливать. А монахиня стоит у конторки и вслед мой меня крестит и сама крестится. Надо ли сказывать верующей душе, что я чувствовал? Завеса над тайной как будто приоткрылась, но ключа к загадке я все-таки еще не получил.

III

Прошло еще два года. В корень изменилась вся моя жизнь: по слову блаженной Параскевы Ивановны "зипун" я переменил, оправдалась и символика ее с двумя яйцами - Матерь Божия, по вере моей, даровала мне чудную по единодушию и единомыслию жену*.

______________________

* Месяцев за шесть до моей свадьбы я видел во сне некую игумению, спускавшуюся с неба с сонмом монахинь. Обликом своим она была, казалось мне, похожа на покойную старицу игумению Орловского Введенского монастыря Антонию, очень мною любимую. На груди ее был золотой наперстный крест, а в руках папочка. Подавая мне ее в руки, она обратилась к сопровождавшим ее монахиням и сказала: "Ему палочка нужна!" Опора эта и послана мне была в лице моей жены.

______________________

И свел меня Господь с путей и распутий мира и века сего и повел по пути Православия, от страны временного пришествия и странничества туда, где верующему оку светит издалече красотою нездешнего света Небесный Иерусалим, град Царя Великого.

Положили мы за правило ежедневно прочитывать по Четь-Минеям святителя Димитрия Ростовского жития всех дневных святых, чтимых Православною Церковью. И так изо дня вдень, из месяца в месяц - целый год. Шесть долгих лет прошло с памятной ночи моего сновидения. Поселились мы тогда с женой в тихом и в то время еще богобоязненном Валдае, на берегу святого Богородицкого озера, омывающего своими прозрачно-голубыми волнами Иверский Богородичен монастырь, любимое детище великого патриарха Никона. Приближался Успенский пост. Надумали мы с женой из Валдайского нашего безмолвия углубиться в безмолвие еще более совершенное и поехать подготовиться говеть в Иверский монастырь, где уже успели у нас завестись друзья по духу и молитвенники среди насельников святой обители.

Как-то случилось так, что начиная с 20 июля у нас временно прекратилось чтение житий святых. Захватили мы с собой в монастырь июльскую и августовскую книги Четь-Миней, и в тишине монастырского безмолвия я под 25-м июля впервые обрел ключ к тайне моего сновидения; он нашелся в житии преподобного Макария Желтоводского и Унженского, память которого именно в тот день и празднуется Православной Церковью.

Вот что обрелось в житии этом.

"Влетобытия мира шесть тысящ девятьсот четыредесять седьмое (в 1439-м году), во дни благоверного великого князя Василия Васильевича, бысть попущением Божиим нашествие агарянское на российские страны. Нечестивый царь Златые Орды Улу-Ахмет, из царства и отечества изгнан быв, к российским пределам приближися и, седши во опустелом граде Казани, нача распространяти область свою, воевати же и опустошати российскую землю, и прииде с сыном своим Мамотяком ратью на Нижний Новград и на пределы того. И рассеявшеся сарацинстии вой повсюду, мечем и огнем опустошаху вся населения христианския. Приидоша и в пустынная в пределах тех места, идоша до Желтоводския Макария преподобнаго обители, на нюже нечаянно нападоши, всех в ней обретшихся иноков и бельцов, овых мечным посечением, аки классы на ниве пожаша, овых же плениша и обитель сожегоша, преподобнаго Макария, емше жива, ведоша с прочими пленники к воеводе своему. Милосердовав убо воевода агарянский, даде свободу преподобному Макарию, еще же и прочия пленныя свободи его ради. Бе же мирян плененных до четыредесяти мужей, кроме жен и детей, всех тех преподобному дарова... едину заповедь преподобному отцу дав ту, да не пребудут на тех Желтоводских местах. И соглашавше ити в Галическме пределы... и помолившися Богу яшася пути непроходимы лесами и благами страха ради поганых.

Бе же тогда месяц иуний.

Грядущим же им дни многи, не доста народу хлеба и бысть скорбь велия изнемогающим от глада. И по Божиему смотрению молитвами же преподобнаго Макария обретоша дивияго скота, глаголемаго лося, в тесном месте, и яша его жива, и хотеша его заклати на пищу себе, и просиша у отца святаго благословения и разрешения поста: бе тогда пост апостольский и еще три дня бяше до праздника святых верховных апостол Петра и Павла. Преподобный же не благословляше им разоряти поста от церкви святыя установленнаго, но веляше терпеливо ждати дне праздничнаго апостольскаго... и повеле да ятому лосю отрежут ухо и пустят его жива. Всемощный питатель Бог и без пищи облегчаше им глад.

Приспевшу же святых верховных апостолов дню и помолившусь святому, внезапу оный преждереченный лось, невидимой рукою приведен, обретеся посреде народа, и яша его руками жива и, видевше урезанное ухо, познаша, якотой есть. Людие же заклаша лося и испекше ядоша вси и насытишася довольно".

Так, спустя шесть лет после знаменательного для меня сновидения, и открылась мне его тайна в свидетельство непреложной истины, что земная жизнь всякого человека, ищущего спасения в вечной жизни, ныне, как и встарь, управляется всеблагим Промыслом Божиим или непосредственно, или же чрез небесных пестунов - угодников Божиих, подобных Макарию Желтоводскому и Унженскому.

Знаменательно для меня в этом сновидении было и то, что обучение меня хранению святых постов, установленных Церковью, произошло как раз перед первой моей поездкой к преподобному Серафиму за исцелением тела и души: надо было сперва стать покорным сыном Церкви, и только уже затем, а не раньше, протягивать к ней руки за помощью.
IV. Кому Церковь не мать, тому и Бог не Отец

Сложилось уже давно сказание это в сердце моем, но не высказалось: кто такой я, чтобы снам моим, да и вообще особе моей, давать значение и занимать ими братию мою по вере Христовой? Домашние мои все то, что поведано было выше, знали, но чтобы записать это или тем более печатать - мне того и в голову не приходило, пока не произошло следующего.

В том доме, в котором в Оптиной пустыни нам благословили жить оптинские старцы, мы одну комнату, рядом с нашей спальней, отвели под моленную. У жены моей икон было много, а у меня и того больше: не держать же их в сундуке под спудом.

Небольшая иконочка преподобного Макария, та, что я получил от монахини-сборщицы, в ряду других висела довольно высоко, и прикладываться к ней было нельзя.

Как-то раз, прикладываясь после молитвы к нижнему ряду икон, я увидел среди них на необычном месте и иконочку преподобного Макария. Спрашиваю жену:

- Это ты ее сюда поставила?

- Я. Она почему-то сорвалась со своего гвоздика и упала, я ее сюда и поставила.

И вот, как начал я к этой иконе прикладываться каждый день, так точно кто стал мне внушать помыслом: что ж ты молчишь? что не поведаешь ради уловления хотя бы единой заблудшей души в церковное лоно и во славу преподобного с тобою бывшего? Сказалось так в сердце, и не раз, и не два, и не три, пока не сел и не взялся за перо и не послал в "Троицкие Листки" сказания об этом под заглавием "Небесные пестуны". И что же? Как только я это сделал, икона преподобного вновь вернулась на свое место: жена моя, ничего не ведая о том, что творилось в моем сердце вплоть до отправки моего сказания в печать, взяла и перевесила икону на то место, где она прежде висела.

Но дело тем еще не кончилось.

Прошло с этого времени еще лет одиннадцать. За эти годы затемнился свет земли русской. Жили мы на Украине в Полтавской губернии. Дал нам Господь на это страшное время свою домовую Церковь, а меня удостоил быть при ней и чтецом, и певцом, и сторожем, и ктитором. Жена пономарила. Похаживали к нам в церковь молиться добрые люди и между ними один раб Божий контролер соседнего сахарного завода со своей дочкой лет семи. Как-то раз в беседе с ним я рассказал ему повесть о том, как преподобный Макарий Желтоводский вразумил меня блюсти пост апостольский. Беседа эта происходила за неделю до конца Петрова поста 1922 года. Так она на моего собеседника подействовала, что по заключении ее он от всего сердца воскликнул, обращаясь к сидевшей с нами дочке Валентине:

- Ну, Валя, видно нам с тобой надо будет эту неделю попоститься!

Прощаясь, он уговорился со мной, что как минует пост, он пришлет за нами лошадь и арбу, чтобы у него нам всем пообедать. Своей лошади у него не было, так решено было, что он попросит ее у одного нашего приятеля.

- Только помните, - говорю я ему, - что нынче Петров день падает у нас на среду - день постный, в этот день за нами не присылайте.

- Как постный?! Ведь это праздник!

- Праздник праздником, а пост постом: устав такой, рассуждать не приходится.

Пришел Петров день. Смотрю, в обеденное время подъехала от контролера подвода: пожалуйста ехать!

- Там, видно, забыли, что сегодня день постный, и будут угощать скоромным; придется есть скоромное?

Жена объявила, что скоромного есть не станет и поста не нарушит. Прислуга, много лет у нас жившая, свой человек Аннушка, женщина старого, крепкого закала, возмутилась:

- Оскоромитесь сегодня - весь ваш пост пропадет, будто весь пост ели скоромное!

Сестра хозяина того имения, в котором мы жили, тоже с нами приглашенная на обед, вставила и свое слово:

- Есть не будем - поставим хозяев в неловкое положение. А у контролера-то, всем нам известно, едят и вкусно и сытно, а наша еда всегда вполупроголодь: время переживаем голодное, сколько людей за эти годы уже умерло с голоду. Искушение!

- Ну, - решаю я, - пусть, помолясь, нам ответит на все слово Божие!

Перекрестившись, открыл Библию. И что же открывалось?

Третья книга Ездры, III глава, 21-й стих:

- "С сердцем лукавым первый Адам преступил заповедь - и побежден так, и все от него происшедшие".

Нечего, стало быть, и думать о скоромном. А когда приехали к контролеру, то оказалось, что не из чего было и огород городить: обед был постный.

А у нас теперь уже и духовенство сплошь стало нарушать посты. За то и само оно, и весь народ, что пошел вслед за богом века сего, сидят зачастую голодные и холодные: у жита - без хлеба, у леса - без дров, у сахарных заводов - без сахара. Не хотим поститься в свое время волею - поголодаем и без времени неволею.

Комментарии

Комментарии не найдены ...
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© LogoSlovo.ru 2000 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU