"У войны не женское лицо".

10
11 мая 2011 в 13:16 105211 просмотров 33 комментария
Вот несколько кратких заметок ко Дню Победы.Самое яркое впечатление оставляет информация не из сочинения писателя,пусть даже гениального,а рассказ очевидца и участника события. Вот 4 таких рассказа из уст фронтовиков.


После боя санитары пошли по полю собирать раненых. Смотрят,один лежит с пулевым отверстием в голове.Входное отверстие во лбу маленькое,зато выходным затылок разворочен.Ясное дело,покойник.Такого только в братскую могилу.Как вдруг "покойник" застонал! Дело санитаров маленькое,отнести в госпиталь.Раз стонет,значит жив,а там хирурги разберутся.Разобрались.Оказывается,пуля прошла между двух полушарий головного мозга,не задев ни одного! Или задела,но слегка,боец не умер.Потерял сознание от контузии,болевого шока,но остался жив! Отлежал в госпитале несколько месяцев,выздоровел и встал в строй.Дальнейшая судьба парня неизвестна.

Солдат наступил на прыгающую противопехотную мину.Мина, как ей положено, подпрыгнула и разорвалась на уровне живота бедняги, нашпиговав всего осколками. Воина отнесли в госпиталь.Хирург посмотрел и сказал санитарам: "А этого-то куда принесли? Ему место в братской могиле." Думали, он без сознания. Но солдат слышал слова хирурга. После чего встал с носилок, подошел к операционному столу и сам лег на него. Что еще осталось делать врачу? Только операцию.Операция шла несколько часов и прошла успешно. Солдат пролежал, сколько нужно до выздоровления, в госпитале,но остался жив.

Один из лежащих в госпитале после операции был из тех,кого за глаза называли "самовар".То есть у него были ампутированы руки и ноги. Полежав какое-то время он попросил товарищей по больничной палате исполнить его последнюю просьбу. Исполнили.Связали петлю, одели на шею, а другой конец привязали к спинке кровати. После чего все раненые легли в кровати и накрылись одеялами. А он, дергаясь телом, подполз к краю кровати, свалился с нее и повесился.Вот вам лицо войны. Многим такое читать "некомфортно", куда заманчивее поглазеть по телевизору на футбольный матч, оттягиваясь пивом. Но люди пережили это. Кто смог. "Достойны ль мы своих наследий?" Не буду рассуждать по поводу этой истории, пусть думают читатели.

Наш замполит решил для примера расстрелять солдата перед строем за трусость во время боя.(Сам-то он, надо полагать, прячась за свою должность, в бой не ходил. Мое примечание.) Ну, поставил приговоренного, достал пистолет, а видать, не убивал никогда, руки дрожат. Выстрелил, но попал не в сердце,а просто пробил легкое. Солдат упал на колени, закрыл рану руками, плачет. А замполит трясущимися руками его достреливает. Не можешь убить,не берись!
Вот почти дословный рассказ очевидца.Читайте, надо знать. Помолитесь за упокой души русских воинов,а имена их Господь знает.

P. S. Писатель Артем Веселый, пройдя гражданскую войну, решил написать роман про эти грозные события. Для этого он обратился к воинам , прошедшим Первую Мировую, революцию и гражданскую присылать ему свои наиболее яркие воспоминания. Через несколько месяцев у него дома скопилось несколько мешков писем. Переработав этот документальный материал, талантливый писатель, сам с оружием в руках прошедший по дорогам гражданской войны, написал сильнейший роман "Россия, кровью умытая". Необязательно писать на каждую тему роман, но продолжив традицию Артема Веселого, можно собрать уникальные материалы.

Комментарии (33)

Всего: 33 комментария
  
#1 | Сергей И. »» | 11.05.2011 22:25
  
1
Вот рассказ еще одного фронтовика, поведанный мне им самим: "Все-таки судьба есть! Пошли мы как-то в атаку и я повис на колючей проволоке. Шинелью зацепился. Ни назад, ни вперед. С противной счтороны пулемет поливает, а я вишу у всех навиду, ни в окоп спрыгнуть, никуда! Бойцов справа и слева от меня косит, у самого шинель в нескольких местах прострелена, а у меня ни царапины. Судьба."
  
#2 | Сергей И. »» | 11.05.2011 22:34 | ответ на: #1 ( Сергей И. ) »»
  
1
Рассказ партизана Смоленщины : "В нашем отряде комиссар очень строгий был. Вьедливый, подозрительный. Замучил всех. Так его сами партизаны и пристрелили. По официальной версии погиб в бою. После войны похоронили с почестями. А на самом деле свои порешили".
  
#3 | Сергей И. »» | 11.05.2011 22:44
  
1
Шел я через поле один и обстреляли меня немцы из авоматов. Залег я, а поле голое, спрятаться негде. А они поливают. Но расстояние большое между нами было, это и спасло. Автоматные пули долетали до меня, но на излете, даже шинели не пробили. У меня-то винтовка была, из нее и целиться лучше, и убойная сила больше. Так я их всех по одному и перестрелял. Трое их было. Пришел в часть, рассказал - не верят. Пошли посмотреть, точно, три немца с автоматами валяются.
  
#4 | Сергей И. »» | 11.05.2011 22:55 | ответ на: #3 ( Сергей И. ) »»
  
1
"А мы, как уже в Европу вошли, брали один город. Ворвались в какой-то дом. Я комбатом был и первый в дверь заскочил. А навстречу мне здоровенный немец. И не успел я среагировать, как он прямо в упор из пистолета выстрелил. Бог спас, патрон у него заклинило. Тут мой ординарец подоспел, огрел его прикладом. Русским оказался тот "немец", власовец".
  
#5 | Сергей И. »» | 12.05.2011 14:09 | ответ на: #4 ( Сергей И. ) »»
  
2
Мой отец дошел до Берлина. Затем был переброшен на Дальний Восток, на войну с Японией. Рассказывал, что когда японский император подписал акт о капитуляции Японии, 3000 японских офицеров, цвет квантунской армии, не в силах перенести такого позора, на площади перед императорским дворцом сделали себе харакири. Картина, впечатляющая даже фронтовика: 3000 японских офицеров со вспоротыми животами перед императорским дворцом.
Кто-нибудь скажет, зачем ворошить все это, что было, то прошло и быльем поросло, давайте брать от жизни все и получать удовольствие. Сейчас такая позиция активно внедряется хотя бы через рекламу . Не буду философствовать, но думаю, эти эпикурийцы в конце концов получат "удовольствие". Приведу просто две строчки гекзаметра поэта Античной Греции о трехста спартанцах, задержавших огромную персидскую армию:
"Путник, поведай спартанцам о нашей кончине.
Верны отчизне своей, здесь мы костьми полегли."
Эти строки и то событие, которое за ними стоит, не оставляют равнодушными людей и в наше время. А с тех пор прошло более 2000 лет. Никогда не устареет то, что вошло в Историю!
  
#6 | Сергей И. »» | 12.05.2011 14:52 | ответ на: #5 ( Сергей И. ) »»
  
3
- Я видел людей, только что из рукопашной пришедших. На них смотреть страшно было. Некоторых рвало. Я, говорит, людей убивал. Да какие люди? Немцы, фашисты. Мы же на фронте. Все равно, говорит, люди. Во как! Уж потом, по сто грамм примут, малость отходят.
- А немцы как себя чувствовали в рукопашной?
- Немцы наших штыковых не любили. Они их не выдерживали. Правда, были у них отдельные части, специально обученные. Ну, эти звери.

Как не вспомнить знаменитое четверостишие Юлии Друниной:

Я только раз видала рукопашный.
Раз наяву и сотни раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
  
#7 | Сергей И. »» | 13.05.2011 00:08 | ответ на: #6 ( Сергей И. ) »»
  
1
Офицер, дошедший до Берлина, рассказывал, что немало наших воинов, особенно офицеров, погибло уже после подписания капитуляции. Наши военные ходили по улицам Берлина после 9 мая не таясь, предполагая, что теперь опасаться нечего, война окончена. Но не все немецкие вояки считали также. Нашлись у них фанатики, которые продолжили войну. Если некоторые японские офицеры в знак протеста сделали себе харакири, то немецкие военные предпочли стрельбу из-за угла или с чердака по безбоязненно гуляющим по улицам русским военным, выбирая в первую очередь офицеров.
Другой рассказ из жизни снайперов я услышал от одного из них. Мы сплавлялись по притоку Оби. Остановились у пос. Овгорт на берегу реки. Как-то подошел к нам пожилой местный житель, хант, и рассказал, что во время войны он был снайпером (а кем же еще быть человеку, который родился в тайге и всю жизнь был охотником). Когда наши войска были уже на территории Германии, ему дали задание стрелять по врагам с определенного места. Что он и исполнял. Но через какое-то время линия фронта изменилась, а он этого не знал (сотовых телефонов тогда не было). Продолжал выполнять приказ и положил еще 4-5 человек, которые оказались нашими. Хотели, говорит, меня судить трибуналом, да потом ограничились тем, что не дали орден, к которому он был представлен.
  
#8 | Сергей И. »» | 13.05.2011 16:17 | ответ на: #7 ( Сергей И. ) »»
  
2
Вот рассказ современника Первой мировой. " Немцы дрались серьезно, а части из славянских народов, входивших в состав Германии, особенно не геройствовали . И если нужно было выбирать, драться насмерть или сдаться в плен, то сдавались. К пленным из южных славян в России относились добродушно. В лагерях для военнопленных не томили особенно, поручали какую-нибудь полезную работу. Например, улицы подметать. Вот и спрашивают на улице у одного такого братушки, как он в плен-то попал? Да как, говорит, очень просто. Сидим мы на передовой, глядим, с вашей стороны на наши позиции табун лошадей несется. Наверное, думаем, у русских казаков кони чего-то испугались и сорвались. Вот удача-то! Убираем винтовки за спину, готовим арканы коней ловить. Только когда эти кони выскочили на наши окопы, из-под брюха каждого коня вдруг выскочил казак и началась рубка. Они, оказывается, под брюхом коней скакали, невидимые. Началась у нас паника, кто уцелел, сдались. Так вот и в плен попали".
Связь времен не рвется. Если доходят из уст в уста даже воспоминания о Первой мировой, то чего уж говорить об Великой Отечественной? А рассказ участника или хотя бы очевидца оставляет след, более яркий, чем труд любого писателя. Надо слушать, запоминать, на ус наматывать.
  
#9 | Сергей И. »» | 14.05.2011 11:13 | ответ на: #8 ( Сергей И. ) »»
  
0
Надо отдать должное, у немцев была сильная разведка. Один офицер поведал, что как-то немецкие разведчики, переодевшись в форму советских регулировщиков, встали на важном перекрестке и командуя движениями отдельных наших частей, направиляли их на гибель. В результате целая дивизия попала в плен.
  
#10 | Сергей И. »» | 15.05.2011 12:56 | ответ на: #9 ( Сергей И. ) »»
  
2
Страшная цена за победу в Великой Отечественной. Поколения 1922-1924 г.г. рождения почти все полегли на полях сражений. В Сибири есть деревня, где на фронт отправили всех мужчин, 300 человек. И ни один не вернулся. В Рязанской области жила женщина, у которой было 10 детей, и все парни. "Как постираю их одежду",- говорила она,- "повешу сушиться, 10 порток, 10 рубах. Хоть бы одна девка была!". И все 10 погибли на фронте. Мне эту Историю рассказала бабушка, которая лично знала ту женщину. Называла и фамилию, но я был подростком и уже забыл. Цифру 10 я тоже назвал не совсем точно. Помню точно, что сыновей было то ли 10, то ли 11-12, но не меньше десяти. В местном краеведческом музее ничего про это не знают. Но вот то, что все мы знаем, если задумаемся. Из тех, кто родился в начале прошлого века, есть еще живые. Их мало, но есть. Что пережили они? Первая мировая, затем революция, гражданская, кровавая "работа" ЧК, когда к расстрелам стали привыкать, "славные" латышские стрелки, жестоко подавлявшие крестьянские восстания в России, затем коллективизация. Чуть-чуть свободнее вздохнули в конце тридцатых, но тут опять война, унесшая более 20 000 000 жизней, опять послевоенная разруха... И все это досталось на одно поколение. Не только на одно, конечно, но некоторые остались в живых и из этого одного. Что после этого наши нынешние беды?
  
#11 | Сергей И. »» | 17.05.2011 15:09 | ответ на: #10 ( Сергей И. ) »»
  
0
Один из ветеранов, дошедший до Германии, рассказывал, что когда наши войска вошли в эту страну, он заходил в дома немцев, заглядывал в их погреба; интересовался, как они живут. В погребах он видел копченые окорока, колбасу, сало и много чего еще. Спрашивал у хозяев, чего их понесло в Россию, где люди живут куда скромнее. В ответ те пожимали плечами и укоряли свое правительство, которое не интересовалось их мнением. Информация к размышлению.
  
#12 | Сергей И. »» | 18.05.2011 21:11 | ответ на: #11 ( Сергей И. ) »»
  
3
Мой прадед был священником в с. Арнишицы Смоленской губернии. После революции каменную церковь этого села переоборудовали в школу. Вот что рассказали нынешние жители этого села о тех событиях. Школу в церкви сделали двухэтажной. Каждый год красили стены, но сквозь свежую краску все равно каждый раз со временем проступали фрески. У двух учителей этой школы их жены по утрам перед занятиями делали уборку в школе, а вечером закрывали здание на замок. И вот как-то перед войной, когда они в очередной раз делать уборку, они увидели спускающегося по лестнице седенького дедушку в белой одежде, который заливался горючими слезами. Ошарашенные таким явлением женщины нашлись спросить, кто он такой и как попал в закрытую школу. Не отвечая на их вопрос, дедушка сказал :"Как же мне не плакать, когда здесь скоро много людей погибнет". Ошарашенные женщины, опомнившись, вышли на улицу, чтобы посмотреть, куда делся фантастический дедушка, но тот как в воду канул. По некоторым признакам они пришли к выводу, что это не кто иной, как Николай Угодник. Рассказали учителям, которые просили их молчать, так как в годы гонения веры им всем не поздоровилось бы за такую "пропаганду". Во время войны село заняли немцы. Когда наша армия освободила село, в бывшей школе сделали госпиталь, где поместили много раненых. Но немцы перед отступлением заминировали церковь. То ли поставили часовой механизм, то ли остался диверсант, выполнивший свое задание, но только ночью оглушительный взрыв превратил здание церкви-госпиталя в груду обломков. Погибли все раненые. Несколько лет назад нынешние жители села поставили на месте гибели раненых поклонный крест.
  
#13 | Сергей И. »» | 21.05.2011 10:33
  
1
Как рассказывал смоленский партизан, после того, как Красная Армия освободила Смоленщину, все партизанские отряды расформировали. Всех партизан разбросали по разным частям так, чтобы нигде не было вместе даже двух, партизанивших вместе. Страховались наши особисты.
  
#14 | Сергей И. »» | 21.05.2011 11:00 | ответ на: #13 ( Сергей И. ) »»
  
2
В первые месяцы войны для борьбы с немецкими танками использовали собак. Способ нехитрый. Собаку кормили исключительно под танком. Перед очередной атакой ее некоторое время сажали на "диету". Потом привязывали к спине противотанковую мину и пускали на идущие по полю немецкие танки. Собака кидалась под один из танков в надежде найти там миску с едой. В результате танк подрывался. Но немцы быстро смекнули, что к чему. Увидев бегущих к ним во время боя собак, они расстреливали их из пулеметов. Пришлось прекратить такую войну. В семью моего отца прислали сообщение с фронта, что их пес, волкодав Джек, которого мобилизовали на такую службу, героически погиб в бою.
  
#15 | Сергей И. »» | 22.05.2011 00:06
  
2
Интересный факт. Нашим военнослужащим, переброшенным в 1945 году на Дальний Восток на войну с Японией, в Китае было запрещено кататься на рикшах. Некоторые наши орлы вошли во вкус и позволяли себе такой способ передвижения по улицам Пекина. Забавно было посмотреть, как старшина с "иконостасом" на груди дымит сигарой, развалясь в повозке, которую бегом кактит рикша. Я бы не запрещал нашим воинам такой способ передвижения. И рикшам заработок, и героям западного фронта психологическая разгрузка с помощью восточной экзотики.
  
#16 | Сергей И. »» | 23.05.2011 12:37
  
1
Другое воспоминание на ту же тему. Русский офицер на пекинской улице увидел толпу китайцев. Подошел поинтересоваться, к чему такое собрание. Оказалось, китайцы окружили двух наших солдат, которые на двоих распили литровую бутылку китайской рисовой водки. Китайцы ждали, когда наши воины начнут умирать от такой смертельной дозы. Но не дождались. Правда, сами китайцы пьют свою водку подогретой, в маленьких фарфоровых чашечках. Из экономии, наверное. От такого способа, дейсвительно, человек быстрее хмелеет. Да и пить, на русский вкус, противно. Но,сколько стран, столько обычаев. Традиция. Восток дело тонкое.
  
#17 | Сергей И. »» | 26.05.2011 11:24
  
1
Но все же бывалые люди, пережившие и повидавшие многое на своем веку, говорят, что самая страшная война гражданская. По раскаленной ненависти с ней не сравнится никакое вторжение иноземцев. Рвутся самые прочные родовые, семейные, сословные связи. Вероятно, такой внутренний распады страны, превращающий ее во враждующие группировки единой нации, подобен термоядерной реакции, сопровождаемой выделением разрушительной энергии, с которой несравнимы механические действия внешних сил.
  
#18 | Сергей И. »» | 20.09.2011 09:41
  
0
Вот, кстати, и рассказ о одном из эпизодов того времени. Три брата после гражданской войны собрались как-то за столом вспомнить недавние огненные годы. Один из них воевал за белых, так как перед войной он окончил военное училище и был царским офицером. Другой был простой солдат, но попал в подразделение матросов. Воевал, понятное дело, за красных. "Уж мы этих белых били", - рассказывал один. У бывшего белого было другое мнение: " Матросы к войне на суше непривычны. Окапываться не умеют, все в черном. Расселись в клешах по полю, как грачи. Бери любого на мушку! Уж мы их пощелкали". Из этих воспоминаний выяснилось, что оба принимали участие в одном бою, но с разных сторон. Война грозила вспыхнуть с новой силой прямо за столом. Третий брат, не воевавший, взял на себя роль миротворца.
  
#19 | Сергей И. »» | 02.10.2011 13:25
  
1
Раз пошел разговор о гражданской войне, приведу еще один случай. Один из моих непрямых предков, по фамилии Новиков, перед самой революцией окончил офицерское училище. Вот его рассказ. После революции его взяли инструктором в Красную армию. В первом же бою попал в плен. Белый офицер построил всех пленных в две колонны по одному человеку и скомандовал : " Первая колонна нале - вторая напра-во! Руки ладонями вверх ставь!" И стал ходить вдоль шеренг, глядя на ладони. У рабочих и крестьян они все мозолистые, сразу профессию видно. Так дошел до Новикова. Распознал сразу :" Белоручка, офицер, сукин сын, продался красным! Расстрелять в первую очередь!" По каким то причинам сразу не расстреляли, но вскоре он попал в плен уже к красным. Сидели в камере, ждали своей участи. Новиков написал прошение о помиловании то ли Ворошилову, то ли Калинину. А тем временем пленных по очереди вызывали на выход. Как правило ночью. " Иванов, Петров, на выход!" Те идут, крикнув на прощание : " Прощайте товарищи, отомстите за меня красно...!"
Наконец, дошла очередь и до него. Ведут по коридору, затем по двору тюрьмы. В голове одна мысль : " Где стрелять будут?" Так довели до ворот. Открыли калитку : " Иди!" А у красных и белых была такая манера, говорить "иди" и стрелять в спину. Так проще. Про такую форму расстрела думал и наш пленный. Дальше состоялся такой диалог :
- Хотите расстрелять, так стреляйте. Зачем издеваться-то?
- Ты письмо о помиловании Калинину писал?
- Писал.
- Ну вот, пришло тебе помилование. Иди.
" А у меня ", - говорит,- " и ноги не идут. Как дали мне прикладом под зад, так и полетел я не взвидя света". Однако с тех пор психом стал.
  
#20 | Сергей И. »» | 06.10.2011 20:37
  
1
Пример гражданской войны нашего времени.
В парке напротив Белого дома находился отряд казаков, защитников Верховного Совета. В них угодил снаряд, убив всех или почти всех. Через некоторое время на этом месте в память о убиенных поставили часовню (на крови). Там до сих пор идут службы. Однажды одна москвичка, выйдя со службы из часовни, сфотографировала ее. Но когда напечатала фотографию, то удивилась. Часовня как бы стояла на облаке какого-то красного тумана. (Фото есть в часовне, можно приобрести) . То есть, действительно на крови. После службы в память убиенных я беседовал с помощником священника (не знаю, духовного он звания или светский). Вот что он поведал: " Во время осады мы каждый день ходили вокруг здания Верховног о Совета крестным ходом. В последний день защитники сказали, чтобы мы ушли подобру-поздорову, так как предполагается штурм. Мы пошли с крестным ходом последний раз. Я посмотрел в небо и увидел в небе огромный черный крест." " Вы один увидели?"- спросил я. "Нет, все участники хода, человек 80. Скажу, что своими крестными ходами мы сняли огромные напряжения в духовном мире. Воля оппонентов Верховного Совета разрядилась и они не смогли уже действовать с той яростью, как предполагали. А предполагали потопить сопротивление в большой крови. " "Не Руцкого и Хасбулатова защищали мы, а Россию, русский народ ,попранный закон",- говорили некоторые из уцелевших защитников.
  
#21 | Сергей И. »» | 15.10.2011 09:15
  
1
Во время военных действий в Чечне боевики отправили в расположение наших войск посылку с отрезанной головой русского офицера, которого они захватили в плен. Наверное, думали шокировать противника. Но не знали, с кем связались. Друг казненного до Чечни воевал в Афганистане офицером разведки. По оперативным данным он вычислил трех участников казни, затем отловил их и проделал ту же операцию над ними. После чего отправил соответствующие посылки по обратному адресу. На вопрос, трудно ли было это сделать, ответил, что нет, не трудно, когда знаешь, как надо действовать. Но уже после войны, в мирное время, идя в пьяном виде по деревенской улице, попал под колеса грузовика, за рулем которого сидел вовсе не чеченский мститель. Странная смерть в мирное время для боевого офицера, прошедшего две военных компании. Суд Божий?
  
#22 | Сергей И. »» | 27.10.2011 12:59
  
2
Один летчик во время Второй Мировой брал с собой на боевые вылеты своего пса, небольшого пуделя. Однажды во время такого вылета он услышал, что пес, сидящий сзади него, жутко завыл. Летчик оглянулся и увидел, что в хвост ему заходит мессер. Успел среагировать и спасся. Другой раз этот летчик раненый выпрыгнул из горящего самолета, приземлился на парашюте удачно, но от потери крови потерял сознание. Дело происходило недалеко от нашего военного аэродрома. Своего верного пса он в тот раз в полет не брал и тем самым спас жизнь ему, а тот, в свою очередь, своему хозяину. Пес нашел его в бессознательном состоянии в кустах и лаем привлек внимание аэродромной службы. Погиб пес героически. Как-то ехал по аэродрому на мотоцикле новый замполит. Кажется, в состоянии легкого подпития. Пес погнался за незнакомцем и стал облаивать его. Замполит достал пистолет и пристрелил пса. Возмущенные злодейским убийством своего любимца летчики отходили замполита так, что тот попал в госпиталь. А пса похоронили с воинскими почестями и даже несли за его прахом какую-то медаль. Кое кому за это потом попало, но и у замполита, думаю, пропала охота стрелять не думая.
  
#23 | Сергей И. »» | 09.11.2011 12:15
  
2
В селе Старая Рязань на останце надпойменной террасы правого берега Оки стоит церковь. Построена 270 лет назад. По свидетельству писателя Пескова, в мире есть всего два храма, которые стоят не на возвышении, а ниже кладбища. Один такой храм в Южной Америке у ацтеков, а другой в с. Ст. Рязань. При советской власти церковь преобразовали под краеведческий музей (хорошо, хоть не под склад ). Лет 15 назад церковь снова открыли. В алтаре стояла большая икона Спасителя, благословляющего всех предстоящих воздетой рукой. Однажды в честь какого-то юбилея в Ст. Рязань приехал владыка Симон. К нему подошла местная женщина и сказала, что она готова отдать церкви икону, которую считает чудотворной. На вопрос владыки, почему она так считает, женщина рассказала такую историю. Наверное, можно было бы написать "историю" с большой буквы, потому, что это действительно История! Во время войны отец и старший брат рассказчицы были на фронте. А она, тогда еще в отроческом возрасте, работала в колхозе. Как-то она обратила внимание на большую доску, которой закрывалась силосная яма. Перевернула, а на другой стороне Спаситель. У самой донести такую тяжесть до дома не хватило сил, попросила одного из мужиков. Дома они с матерью старательно отмывали икону от грязи. Икона посвежела, засияла красными тонами. А ночью той девочке приснился сон. Впрочем, она не уверена, сон ли это был, уж слишком все явственно происходило. Приснился или явился наяву ей Христос, сказавший следующее: " Ты взяла меня из грязи. За это я награжу тебя. Я знаю, у тебя на фронте отец и брат. Так вот, они вернутся домой живыми и целыми." А через неделю им с матерью с фронта пришло от отца письмо-треугольник, где были такие строки: " По-моему, произошло чудо. Мы лежали на передовой. С немецкой стороны шарахнул минометный снаряд. Двух моих товарищей рядом на куски разорвало, по частям потом собирали, чтоб похоронить, а у меня ни царапины!" Отец и брат действительно вернулись с войны целыми, а то письмо она до сих пор хранит.
  
#24 | Сергей И. »» | 14.11.2011 13:16
  
0
Деду привелось лежать в госпитале вместе с казаком из армии батьки Махно. Некоторое время Махно был на стороне красных. Казак рассказывал, как их с детства готовили к воинской службе. На коне учили с малых лет держаться. Детям это так нравилось, что они и в туалет рады были верхом ездить. Лет с 12-14 учили владеть винтовкой и шашкой. Качество рубки определяли такими тестами. Втыкали, например, лозу в землю и надо было на всем скаку чисто срубить этот гибкий прут, чтобы нижняя часть осталась стоять. Или опять же наскаку перерубить шашкой пущенную сверху струю воды, но так, чтобы не было брызг. Лепили из глины чучело человека и нужно было перерубить его пополам наискось от плеча до пояса. Но трудне всего, признался казак, так вот перерубить живого.
  
#25 | Сергей И. »» | 15.11.2011 09:38
  
1
Когда в Первую мировую наши войска занимали какое-либо село на территории противника, то для начала казаки летали верхами по улицам и рубили шашками встречный скот. В первую очередь поросят. Потом уж все это подбирал обоз. (Рассказ участника).
  
#26 | Сергей И. »» | 19.11.2011 12:36
  
2
У одной чешской поэтессы есть в одном из стихотворении такая мысль: " Если страна без боя сдалась неприятилю, но нашелся хотя бы один воин, который пошел на верную смерть, защищая страну, то честь страны спасена. Когда войска Германии без боя вошли в Чехословакию, то один чешский офицер вышел на дорогу и, встав на обочине, начал стрелять из пистолета по проходившим немецким колоннам. Офицер погиб, но честь страны спасена!" Когда вся защита Сербии Россией ограничилась разговорами и протестами, нашлись русские добровольцы, воевавшие на стороне сербов. Пенсии русским инвалидам и родственникам погибших в этой войне добровольцев "россиянские" власти, понятное дело, не платили. Но не за наградами и пенсиями шли русские герои помогать братьям по вере и крови. Поэтому честь России спасена. Не обходилось и без провокаций.
Так, в одной газете во время той войны поместили объявление о наборе в строительный отряд, который поедет в Сербию. Я позвонил по указанному телефону. Секретарша ответила, что шефа пока нет, но они мне перезвонят. Решив навести справки, я обратился к знающим людям. Они ответили: " Бог тебя спас. Мы наводили справки об этой странной организации. Они действительно набирают добровольцев под видом строителей, довозят их до границы, переправляют в Сербию, но дальше следы людей терялись. Были случаи, когда таких добровольцев завозили не к сербам, а на противную сторону и предлагали воевать на стороне мусульман. В случае отказа ставили к стенке."
  
#27 | Сергей И. »» | 31.12.2011 15:14
  
3
Рассказ одной женщины, побывавшей в войну ребенком под Воронежем в эвакуации.
Через их село гнали пленных немцев. Держали какое-то время в сарае, потом повели строем далее. Конечно, дух немецких военнопленных был не воинственный. Голодные, усталые, пленные, на чужой территории. Но когда их вели по дороге, русские сельские женщины подходили к колонне и подавали голодным пленным хлеб и что еще могли, Казалось бы, какие чувства должны были испытывать люди к принесшим им горе оккупантам? А вот жалели. Кто еще, кроме русского народа, способен на такое великодушие?
  
#28 | Сергей И. »» | 20.03.2012 09:03
  
2
Как же миновать запрещённую ранее мистику в рассказах о войне? Вот мистический налёт в отголоске Великой Отечественной.
Два молодых человека из смоленского села, затерявшегося в лесах, где во время войны в партизанских отрядах воевали их отцы, пошли в эти самые леса на охоту. Собрались не на один день, поэтому экипировались должным образом. К вечеру вышли на место, где решили заночевать. Поставили палатку, собрались развести костёр, но вдруг услышали какой-то стук, ка-будто кто-то ехал по лесной дороге на телеге, колёса которой стучали по корням деревьев, подступающих к этой дороге. Решили наши охотники взглянуть, кто это там в такой глуши катается. Подошли к дороге и встали за густыми кустами, отделяющими их от объекта наблюдения. Видят, по дороге действительно едет женщина на белом коне , запряжённом в телегу. На женщине какая-то тонкая длинная белая ткань. Вроде бы осень уже, холодно в такой тонкой одежде должно быть. Но мороз по коже пробежал у наших зрителей, один из которых и рассказал мне эту историю. Женщина смотрела в их сторону. Мы, говорит рассказчик, были уверены, что за кустами нас не видно, но от её всевидящего взгляда оцепенели. Забыли про своё огнестрельное и холодное оружие, без которого на охоту не ходят. Я, говорит, в десанте служил, 120 прыжков с парашютом имею, старшина группы захвата, но такого страха никогда не испытывал. Только она проехала, как герои (или горе-охотники) быстро собрали палатку и рванули марш-броском в обратном направлении домой. Переночевали в дороге на вершине стога. Один из них всю ночь не спал, подсвечивая вокруг стога фонариком. Не подкрадывается ли кто? Дома на следующий день рассказали местным старожилам про своё приключение. Показали на карте и место встречи с посланником иного мира. Никто из стариков не слышал, что у кого-то в окрестных деревнях есть белый конь. Потом вспомнили. В том месте, где случилась мистическая встреча, до войны деревня стояла. В войну каратели её сожгли, а жителей расстреляли. "Это, наверное, смерть мимо вас проехала, да ещё не ваше время было". Рассказчику в благодарность за поведанную историю, подарил я строчки:

Грешник, узревший, ка-будто во сне,
Женщину в белом на белом коне,
Перед лицом Иисуса Христа
Скорчится, как на огне береста.

На что он ответил:
- Твои стихи, как удар топором.
- По голове?
- Нет, по берёзе!
  
#29 | Сергей И. »» | 06.05.2012 23:51
  
1
"Нас не накроют флагом военным,
Не прозвенит над нами салют,
Разве что в небе вечном, нетленном
Ангелы божьи нас отпоют".

Это случилось светлым зимним днём. Недавно выпавший снег покрыл землю чистым белым покровом. Мы шли цепью с интервалом 6-8 метров, в коротких шинелях, с автоматами наизготовку с примкнутыми штыками, по щикотолотку погружаясь в свежий снег сапогами. Благо, что неглубокий. Задачей нашего хорошо подготовленного взвода было взять вражеский важный объект, желательно без выстрелов. Когда до объекта осталось всего ничего, из окопов перед нами выскочил отряд охранения объекта. Пошла штыковая. Впрочем, и прикладом бить не возбранялось. как раз напротив меня оказался мой противник. В чёрной форме без знаков различий, выше меня ростом, тяжелее и, вероятно, сильнее. Своё оружие он взял за ствол и ударил им, как дубиной, сверху вниз, явно целя в голову. Я в ответ взял свой автомат за ствол и цевьё и парировал удар. Вражий боец повторил приём, я опять парировал удар. Третий раз повторилось то же самое. Я видел, как он раскалён яростью, как спешит он закончить быстрее наш личный бой. Да, вероятно, он был сильнее и если так будет продолжаться, он меня прикладом по голове достанет. Но несмотря на природную силу, он не был искусным бойцом, во время каждого взмаха враг опасно раскрывался. Надо было предупредить его очередную попытку. Ни страха, ни ярости я не испытывал. Всё это долго рассказывать, но во время того боя события развивались стремительно. Иначе не выжить. Себя я чувствовал сжатой пружиной, готовой в нужный момент распрямиться. Что и произошло. Когда противник в очередной раз вознёс над своей головой приклад, намереваясь обрушить его на мою голову, я сделал короткий выпад своим автоматом, загнав штык по самый ствол в его грудь в область сердца. У него опустились руки, он обмяк о стал медленно оседать к земле. По обе стороны от меня мои товарищи также быстро расправлялись со своими противниками. Всё же мы были неплохо подготовлены. Помогать было некому и я продолжил путь вперёд, кося глазами направо и налево, но не поворачивая головы, чтобы не схлопотать откуда-нибудь неожиданного удара. Наш взвод вышел на нужный рубеж. Только тут я как будто очнулся от состояния автомата (которым до этого был сам, также, как тот, что у меня в руках). И подумал, что я ведь убил человека. И сам же себе ответил: "Но ведь это был враг, не я его, так он бы меня порешил. Мы выполняли боевую задачу, иначе было нельзя". Но всё-таки человека! Такая вот история из как будто недавнего прошлого. До этого я рассказывал истории от ветеранов, услышанные из первых уст. Эта первая, которую я рассказал о себе.
  
#30 | Сергей И. »» | 04.12.2012 19:43
  
1
Дмитрий ПОДУШКОВ: Исповедь самому себе (Эволюция одной человеческой души на афганской войне)

«Настоящие записи были начаты мной еще в Афганистане в 1988 году и закончены в основном в 1989. После этого я к ним не возвращался, считая. что они потеряли актуальность. Но последние события в Афганистане и в мире позволяют надеяться, что кому-либо они могут показаться интересными.

Афганиская война стала катализатором многих процессов в СССР, смею утверждать и т.н. «перестройки» и множества локальных конфликтов… Сегодня в сводках снова: Кандагар, Кабул, Герат и т.д. Эта публикация — мой долг перед погибшими однокашниками. Лично для меня Афганистан на самом деле стал поворотным пунктом в жизни.

Сейчас я написал бы наверное все по-другому, но сил нет возвращаться в прошлое, хотя и вспоминаю то время часто – лучшее время. Думаю, вся возможная ценность этих бессистемных записей в том, что они написаны по горячим следам. Но это именно эволюция души – жизнь души на войне. Какой-либо хроники, в общем-то, и нет…

С благодарностью ко всем читателям.»

Вале Зубову,
Сереже Черному,
Игорю Семину,
Сереже Лежневу,
Вале Довгуле,
Валере Польскому …

Моим дорогим однокашникам по факультету разведки специального назначения ГРУ ГШ Рязанского воздушно-десантного командного училища выпуска 1985 года, погибшим при исполнении воинского долга в Афганистане посвящается…..

“Нет… Ты ничего не имеешь права забывать. Ты не имеешь права закрывать глаза на что-либо и не имеешь права забывать что-либо, или смягчить что-либо, или искажать”.
Э.Хемингуэй “По ком звонит колокол”

Я должен сказать то,
Что сказать страшно; то,
Что сказать больно; то,
Что сказать трудно; но то,
Что сказать нужно.

Если я промолчу-
Не рухнет мирозданье,
Не потечет время вспять,
Но все мы станем беднее
Еще на одно слово правды.

…Рассказать о большом горе,
Рассказать о большой боли
Рассказать о большой лжи…
Только где взять слова ненависти
И где взять слова любви?..

Предисловие



Известная степень откровенности бывает, пожалуй, все же, только ночью…

“Пиши, пиши…” — Ну что писать? Десять раз мог погибнуть, уже могло не быть. Подсознание не раз заглядывало за ту черту, но вот живу… Живу взаймы. Помнишь Ремарка? Только все наоборот — там до того, а здесь после того. Тот свет, который после ничего. Оказывается, та же жизнь, те же люди и никакого рая и ада… Так что нечего туда торопиться, совершенно нечего, там так же, как здесь — ни лучше, ни хуже.

…И был-то меньше многих, но успели снять кожу. И в этом обнаженном виде жить дальше. Или подождать, пока отрастет новая? Или не ждать? Или это была не кожа, а панцирь? А ты сейчас и здесь первозданен, как Адам…

Мы были людьми — помню точно. Но что за звериный инстинкт гнал нас искать и убивать себе подобных? И почему ради груды металлолома нам приходилось оставлять на той земле души наших ребят? Шесть свечек перед иконой, олицетворяющей скорбь всех матерей мира — вот все, что я сегодня могу сделать для них. Зажечь в себе шесть кусочков света и тепла тех, кто в прежней жизни были людьми.

Запомнить или забыть? Забыть боль и кровь, песок и слезы, вакханалию человеческих страстишек и неуемных желаний… Потушить в себе шесть крошечных огоньков, вычеркнуть все из памяти, завалить всем тем хламом, на который так богата наша жизнь. Не дразнить людей, не напоминать об их слабости (и силе), мелочности (и щедрости), тщеславии (и великодушии).

А если все же дразнить?

Ну, какая теперь разница, как все это началось? Мертвым мы мстить научились, забывая живущих. И какая разница, каким по счету был ты. Ты был брошен в эту мясорубку, потому что она вертелась и требовала человеческого мяса. И не было безумца, который взялся бы остановить ее. И все всё давно поняли, а она вертелась, и безумца не было.

Самолет, на котором ты летел, сел на аэродром Кабула 17 сентября 1987 года. И с этого момента тебя уже ни на секунду не покидало чувство того, что ты находишься под постоянным прицелом чужих глаз, стволов, мыслей…

Ты был старше тех, которые несли на себе основную тяжесть этой безумной войны. И в результате ты больше их увидел и понял, но это тоже будет потом. А тогда, всматриваясь впервые в очертания чужих гор, ты стал вдыхать в себя воздух, в котором столько всего было растворено! Эта уха была заварена не тобой, но и ты вдруг понял, что причастен к ней уже тем, что просто родился и живешь в это время.

Ты был оптимист, но даже самые твои оптимистические прогнозы были лишь 50 на 50. Позади жизнь. Может быть вся, может быть только часть. Вот это вот может стать вехой, может эффектным (как скажут), наполненным смысла (а про себя подумают: “бессмысленным”) концом. Сколько людей до тебя уже прошли этот путь!

С этого момента пойдет отсчет всех тех случайностей, которые, в конце — концов, позволяет тебе вырваться из этого жернова помятым, но живым. Все хотели того же, и ты понимал, как понимал и то, что 50 из 100 — это всего лишь три балла. Да, мы все были троечниками в этой войне — игре: и тот, кто двигал тобой, и кем двигал ты, и тот, кто думал, что двигает всеми нами…

“В этой войне много бестолочи… В этой войне деваться некуда от глупости”. (Э.Хемингуэй “По ком звонит колокол”.)

Что толку искать теперь виновных, если все это было в нас самих. Кто-то понимал лучше, кто-то хуже, но зачем-то мы все же сюда ехали…

Через три дня самолет, в котором ты летел, начал разваливаться в воздухе на куски над аэродромом, куда он должен был сесть. Твой мозг окоченел от ужаса — ты не верил, что это возможно… Ты прожил всего три дня на этой земле, твоя душа осталась бродить среди этих гор, а то, что осталось от плоти, поехало в цинковом ящике домой (Твоей ли плоти? Что могло остаться целым в этой «бетономешалке»?)

…Нет, это было не с тобой. Это могло произойти и с тобой, но произошло с ним, которого ты хорошо знал, чье пламя теперь теплится в тебе одним из шести огоньков. И произошло это несколько раньше. Судьба? …Еще не раз ты будешь задавать себе этот вопрос, и каждый раз с замиранием сердца ждать ответа. Чувство направленного в тебя ствола так и останется в тебе до конца. Ты будешь верить ему и не верить себе. Не верь тому, кто говорит, что верил в свою звезду. Сейчас мы все смелые, сейчас, но не тогда. Там и тогда мы были суеверны, как дети, и как дети беспомощны перед этой чертовкой, которую рисуют в детских книжках с косой. Ты так и не понял ее систему выбирать жертвы, но мог предположить, что перекрестие не раз сойдется на тебе. И не сошлось оно на тебе лишь потому, что сошлось на других. А ты спрашиваешь, как теперь жить и стоит ли. Но не забудь, что свечи горят, а души бродят. Да, да, не сомневайся, я тоже раньше не верил в это.

Потом был другой южный город, глиняный забор, фанерные модули.

…Когда первые восторги по поводу твоего приезда улеглись (ты многих из этих парней знал прежде), ты вышел в ночь и пытался заглянуть в свое будущее, глядя на звезды.

Чужая земля, чужие звезды — это было впервые. Реальность всего этого пока не осознавалась. Это потом все станет хорошо знакомым, а все то, прошлое, неизменно далеким, как будь то между «тем» и «этим» лягут не километры, а века…

Это потом ты станешь недоверчивым к людям не твоей крови, как лиса. Тебе будет казаться странным, что где-то люди не боятся ездить по дорогам, летать, просто спать… Нет, разумом ты это все прекрасно будешь понимать, разумом, но не чувствами. Но это будет потом, а сейчас тебя била легкая нервная дрожь: рулетка раскручена. Ночь напоминала о вечном…

“Кандагар продолжает занимать в планах контрреволюции первостепенное место. Не случайно, что треть всего оружия и боеприпасов, поступающих из Пакистана, направляется с караванами именно в Кандагарскую провинцию. Как раз здесь находится большинство западных советников. Продолжаются ночные нападения на армейские посты…” (“Известия”, 05.12.87 г.)

Разговор на пересылке:

- Ты откуда?
- С Кандагара…
- Как, ты еще жив?

Уже на следующее утро, сидя на “броне”, ты будешь мчаться к южным горам. И впервые ты совершенно генетически ощутишь на зубах металлический вкус взрыва.

…Яркое безцветие переворачивающегося мира рухнет секунду спустя в черный провал небытия. И вселенский, уже не пугающий сознание звон там, на дне. Все. Все кончено…

…Все так и будет. Все будет именно так, если… если…

И каждой гусеницей, и каждым колесом ты, до конца всей этой эпопеи, будешь чувствовать, все неровности этой древней земли, как голой кожей. И родилось это чувство в тебе в первый же миг движения того первого дня.

Страна древняя, как сама история, как эти горы. И люди, которые любят ее, как ты любишь свою. Не многое изменилось для нее за тысячи лет. Но кто-то решил, а тебе внушили, что эту землю, этих людей можно убивать.

Да, да: “ты был солдат, ты выполнял приказ”. В истории это уже было, не раз. Было.

Ты помнишь эти кочевья, кишлаки, в которых жили только женщины, старики, дети. А мужчин не было. И каждый пятнадцатилетний — потенциальный враг. Враг? Кому враг? Почему враг? Ведь это ты пришел на их землю, а не они на твою. Для кого ты воевал ее, не для тех ли, с кем воевал? А ведь это и был народ.

Механизм, надежно работающий не одно десятилетие, сработал и на этот раз. С лязгом захлопнулась дверца мышеловки, на этот раз за тобой: «Ты выполнял приказ…» Наше бездумье позволяет ему раз за разом безотказно срабатывать, наше нежелание делать каждый раз моральный выбор. Мы все солдаты: кто в окопе, кто за партой, кто у станка. Мы сбрасываем с себя всякое бремя моральной ответственности, предлагая нести его людям, которые от нашего имени, нашими руками пластают свою и чужую землю». А мы выполняем приказ…» И в том наша беда, что приходится платить каждый раз за такие уроки человеческими жизнями.

Ну, хорошо, это ты здесь стал вдруг такой понятливый, а тогда и там?

Сначала (в голове) была каша. Ты был хорошим солдатом своего правительства и верил в общем-то его словам, пока не увидел все своими глазами. Нет, ты и раньше понимал всю ненужность этой войны, нашего участия в ней, но причину ее начала и продолжения искал не в нас самих (и уж не в себе самом), а в неких третьих силах. Но и потом, кода стал кое-что понимать, не договаривал себе, цеплялся за спасительное: «А может, не зря?» Считал, что права нет судить, быть слепым винтиком удобнее.

Каждый по-своему оправдывал свое пребывание там и необходимость убивать. Многие слепо следовали приказу. Кто-то мстил за бесполезную смерть друзей и не столько, казалось, «духам», сколько всему миру. Были просто игроки. Вели азартную игру «кто — кого». Кто понимал всю абсурдность этой войны, видели смысл в сохранении жизни людей. У кого-то весь смысл свелся к погоне за внеочередными званиями, и должностями, орденами (что обесценило их в конец), деньге и шмотью… Много было всяких, но вот «ура – патриотов — интернационалистов» — увы! Наверное, опять не повезло, наверное, они были в другом месте. Впрочем, вру, «патриоты-интернационалисты» были. Одни — кто искренне заблуждался, другие — кому было «по штату положено», что не мешало, однако, последним подпадать под одну из вышеназванных категорий. К категории “искренне заблуждающихся”, частью от недостатка информации, частью от уже укоренившейся привычки к бездумью.

Первое соприкосновение с войной. Для всех по-разному. Кто-то и понять ничего не успевает, так все быстро кончается, кто-то будет глядеть на все со стороны.

…Вертолеты касаются земли, люди выпрыгивают; минуту спустя все стихает. Все забились по щелям, ждут ночи. Жарко, жёлто, пустынно…

Спасительно-враждебная темнота, опускающаяся на землю, напоминает — пора идти. Пора идти искать дорогу, тропу, по которой ходят и ездят те, «другие». Пакистан рядом, вот эти горы… нет, не Пакистан, но ущелье и дорога, которая по нему идет — оттуда.

Пора? Последний взгляд на небо… Пора!

Двадцатичленная, ощетинившаяся стволами змея-группа растягивается в остатках света дня. Три человека впереди на удалении, три позади — дозоры. Если ребята не сработают — накроют всю группу. Сколько человек прошло до тебя этой тропой, тропой войны? Эта земля, кажется, населена духами востока, реальность происходящего стирается. Эти горы видели и фаланги Македонского, и орды Чингиз-Хана, и экспедиционный корпус англичан. Эти древние степи истоптаны миллионами пар ног и копыт; сколько легионеров уже твоего времени оставили на ней свой след… И вот теперь ты навечно бросаешь часть себя на этой земле, земле, не ведавшей покоя ни в одном столетии. Что принес этой земле ты, ты, легионер двадцатого века?…

Уже ходит где-то рядом ЕЩЁ не убитый тобой, а на острие пули, уже отлитой пули, кто-то носит твою смерть.

Ты снова ученик. Кто-то учится сеять хлеб, кто-то — строить дома, ты учишься убивать… или защищаться(?), или защищать? М-мда…. Сколько раз в жизни ты уже начинал «с начала». Но на этот раз, кажется, все гораздо серьезней. Все будет без отметок, и времени зачастую исправить ошибку не будет, а «двойки» и «тройки» обернутся человеческими жизнями.

“…Тут всегда старательно ищешь наиболее благоприятные условия для убийства, неизбежно связанного с работой… Разве громкие слова делают убийство более оправданным? Разве от этих громких слов оно становится более приятным делом? Ты что-то уж больно охотно взялся за это, если хочешь знать…” (Э.Хэмингуэй “По ком звонит колокол”)

Из дневника:
Сентябрь 1987 год. “За ночь доходим до горы и залезаем на нее к рассвету. Прячемся в скальных расщелинах. Ночи уже холодные, наверху сильный ветер. Весь день лежим. С утра воздух постепенно прогревается и днем уже жарко.

…Вечером вокруг нас начинает крутиться отара овец. Посланные парни после того, как расстояние оказывается критическим и группа рискует быть обнаруженной приводят двоих пастухов. Обращение с ними самое грубое, может, так и надо? Во всяком случае, командир сам подает пример для подражания…”

“Забитые и запуганные, В глаза бросается нищета. Одеты кое-как. Тела высушены на солнце и ветрах… Пинки и зуботычины. Что несем мы этому народу? Зачем мы сюда пришли?”

То, что пришли зря, хватает ума понять ещё в Союзе, но как она, война, выглядит на самом деле, возможно только отсюда, если… если захотеть.

Выход заканчивается безрезультатно. Противник обнаружен не был. Но на обратном пути происходит нечто, что заставляет серьезно задуматься.

На “вертушках” забирать нас прилетает замкомбата…

Дневная жара спала. До темноты оставалось минут сорок, когда два Ми-8 и два Ми-24 “птерадактеля” (так называли иногда в шутку эти боевые вертолеты и впрямь напоминающие своими очертаниями в анфас древних летающих ящеров) выскочили на малой высоте в лучах заходящего солнца из-за шоколадных скал. Внизу кишлачек-хуторок: два домика, два сарая, арык, вытекающий из кяриза, бахча, несколько деревьев… “Досмотрим, — бросает “Борода”, — в прошлый раз были стволы”.

“Брюханы” с десантом садятся за ближайшим бугром, «птерадактели» с воздуха прикрывают действия десанта, ведут предупреждающий обстрел близких скал. Секунды спустя из пыли, поднятой севшими вертолетами, начинают выскакивать фигурки цвета «хаки». Цепочка людей бегом приближается к кишлаку. Кишлак молчит, предчувствуя недоброе. Жителей не видно, это настораживает. Наконец нервы людей не выдерживают. Сначала редко, потом, по мере вхождения в азарт, все чаще и чаще и наконец, сливаясь в сплошной треск, заработали автоматы. Пули втыкаются в стены, крошат на бахче арбузы и дыни. Секунды спустя солдаты начинают «шмонать» кишлак. В сараи, в дома, в кяриз летят гранаты. Пытается устоять на ногах раненая корова, солдаты с пояса стреляют по разбегающимся курицам. — Пусто ни стволов, ни людей. Загорается соломенная кровля дома, солдаты начинают отходить. И тут, среди не остывших страстей… раздается детский плачь. Это был даже не плачь, это был вопль существа, впервые ощутившего равнодушный к человеческой жизни холод войны. Боже мой! Это не возможно еще раз пережить! Этот обломок человеческого бытия, невесть как уцелевший во всей этой вакханалии, протягивал свои ручонки и искал защиты у людей, которые так бездумно, больше из баловства, разрушили его Мир.

Вертолеты ждать не могли. На горы опускалась темнота…

Мы все были беспомощными детьми в лапах этой войны, и все хотели найти защиту и милосердие, но не находили ни того, ни другого.

Где ты теперь, человечек?..

…Рядовой эпизод войны, никак не влияющий на ее ход и исход, вплелся незамеченный в ее общую ткань. Но за каждым таким эпизодом люди, их умы, их сердца и души… Запомнить или забыть? Помнить, значит мучиться всю жизнь, забыть, значит струсить. Сказать себе правду или и на этот раз переложить груз моральный ответственности на чужие плечи?

“Как же это? Шел человек по улице, стукнул его, и — нет человека?” (М.Горький, “Испытатели”)

…Убить человека, думал, будет трудно. Но все произошло банальнее, чем можно себе представить. В ночной засаде коротким огневым налетом остановили машину. Ночь, как сон. Отчетливо воспринимаешь все лишь утром. Молодой, лет семнадцать. Обезображенное выстрелами лицо и тело. Несколько часов назад был вселенной со своим богом и мироощущением. И н и ч е г о. .Ни содрогания, ни жалости. Только любопытство (На войне жалость к врагу роскошь. И где-то злорадство: на этот раз переиграли).

Потом их было много у тебя и твоих товарищей. И все было как в первый раз, и как будто делал это всегда.

Еще был крестик. Был маленький алюминиевый нательный крестик… И когда ты получил его перед отъездом от почти не знакомой тебе бабки Михайловны во Пскове, в городе, пронесшим через века и историю свое имя и вобравшим в себя все символы русского духа, ты понял всю трагичность и значимость момента. Ты приобщился сразу и конкретно ко всей многовековой противоречивой истории, которая казалась тебе до этого лишь учебником на школьной парте. Этот крестик стал для тебя несравненно большим, чем все полученные знаки отличая и награды. Он поставил тебя в единую духовную цепь, и ты стал ее звеном.

“Спаси и сохрани”… Какое более короткое напутствие с таким вселенским смыслом могла сказать тебе твоя земля, так бездумно посылавшая на смерть свою молодую поросль, свое будущее. Как это было много верить под этим чужим небом в изначальный смысл этих слов. Отупевшее от казенных фраз и лозунгов сознание, как иссохшая земля, принимала в себя ставшие редкими капли искренности.

Нет, ты не носил его, потому что уважал чужую (но бесконечно родную в корнях) веру и не хотел быть вульгарным (в тебе этой веры пока не было). Но, смотря на него, ощущая в руках его прохладу, ты чувствовал всю доброту и веру в лучшее этого старого человека.

…Но разложи на атомы этот кусочек алюминия и ты не найдешь там всю эту “мистику”. И ты все это понимал, а потому самое удивительное было то, что ВСЕ ЭТО ТАМ БЫЛО…

Нам очень иногда хочется подогнать время, выкорчевать в себе все эти «сантиметры», упростить до примитивно толкуемого материализма вершины национального, общечеловеческого духа. И все же в жестокий час мы обращаемся… нет, не к религии, мы не уходим от реальности, мы возвращаемся к своим духовным истокам. Пепел пожарищ падает с нашей памяти, пепел забвения… и вечные идеи добра и сострадания остаются вечными.

…Ночь опьяняла, ты любил эти разбойничьи ночи. Просыпались природные инстинкты и обострялись чувства. Казалось, ты становился частью этой пустыни. Вторую ночь ты здесь, в двадцати метрах от тропы. Вас тридцать — и вы как единое целое, единый организм — имя которому разведгруппа. У группы свое нервное дыхание, свои, зеленоватого цвета (цвета приборов ночного виденья) глаза, свои уши. Вторую ночь, изготовившись к броску, ГРУППА ждет жертву — такой же многоголовый многоличностной организм, имя которому КАРАВАН. Эти два монстра, состоящие из человеческой плоти, частью из железа, вот уже на протяжении ряда лет, каждую ночь идут навстречу друг другу, чтобы сцепиться в предсмертной агонии, извергая огонь и железо, чтобы полить обильно эту древнюю землю кровью, вперемежку с бензином и машинным маслом…

Ты был крайним и первым заметил две фигуры отделившиеся от далекого бархана. Они быстро приближались. Первая фигура обрела контуры человека, а вторая вытянулась в цепочку верблюдов и людей.

Связанные единой целью, как цепью, две ночи подряд, КАРАВАН приближался к геометрической точке на теле планеты, чтобы сгореть в топке войны. Рожденные разными матерями, они всю жизнь, каждый своей дорогой, шли, чтобы однажды встать в эту цепь, связавшей животных и людей одной судьбой…

Тридцать голов ГРУППЫ стряхнули с себя остатки сна. По телу пробежал радиоимпульс, тридцать пар глаз пристально вгляделись в подползающую змею — КАРАВАН, матово блеснули в лунном свете когти-стволы.

Последние секунды жизни… Что произойдет спустя эти секунды с человеческим сознанием? Что произойдет с сознанием человека, поднявшего руку на чужой космос? Неужели эти сотни лет суммы жизней людей секунды спустя уйдут с кровью в песок? Секунды спустя, во имя «вселенского добра» свершится «вселенское зло»…

Мгновенный провал, клочьями разлетаются в стороны ночная тишина. Воздух стал тяжелый от количества в нем железа. Земля содрогнулась от взрывов и зрелища битвы существ, которых породила и носила на совей плоти. Охнув в первое мгновение от одновременного разрыва десяти гранат, песок застонал тонко от рикошетов. Верблюды, с красными от отражающегося в них боя глазами, потеряв в первые же секунды вакханалии ориентировку, лезли на пулеметы.

Кипенье продолжалось пять минут, после чего интенсивность ее начала спадать. Все реже и больше из осторожности, чем по необходимости, срывались пули с раскаленных стволов и терзали поверженную плоть людей и животных.

…Утром мы увидели, что наделали наши автоматы ночью. КАРАВАН лежал как шел. Равнодушие и любопытство. Равнодушие к чужой жизни, любопытство к чужой смерти. Тела людей, как куклы. На их месте мог лежать ты. На их месте уже лежали прежде твои друзья. Месть рождала месть. Цепная реакция выдирала из жизни самых здоровых. Тринадцать тупиковых ветвей человеческого рода лежали сейчас в равнодушном оцепенении на холодном утреннем песке…

Героизм. Кажется мы рождены не для жизни — для подвига. С детских лет чувствуешь свою неполноценность к тем, кто прошел войну. С детских лет готовишься к суровым испытаниям, к подвигу. “Просто жить” — очень скучно. Люди, которые “просто живут” — не заметны. Им нет места в газетах, на киноэкранах. Подспудно мозг готовит тело пожертвовать собой и непременно на благо ВСЕГО человечества. И там мы, казалось, больше были готовы умереть, чем жить. “Я сумею умереть достойно…” — расхожая фраза. Умирать научились, а жить?

“Героизма” (в том смысле, который вкладываем мы в это слово, а именно, как проявление неких сверхчеловеческих физических и психических сил) не было там, где все было хорошо продуманно. “Героизм” являлся плодом бездумия, пренебрежения человеческими жизнями. И “Герой”, таким образом, был индульгенцией, списывающей чужие грехи (я ничего не хочу сказать при этом в упрек тем, кого “обрекали” на подвиг).

…Группа ночью уничтожила караван. Старший командир не посылает в тот же час “броню”, чтобы сныть группу надеется на “авось”. Утром, едва рассвело, одиннадцать из четырнадцати погибают “геройски” (в кавычках только потому, что так будет значиться в официальной сводке) под перекрестным огнем обложившей их за ночь банды. (А все соседние кишлаки будут “наказаны” огнем артиллерии и ударами авиации).

…Комбат, закомплексованный от долгого отсутствия “результатов” боевой деятельности, осуществляет амбициозный план – бросил группу на засаду в “зеленку”, куда никогда не ходили – слишком большой риск. Разведгруппа, отбиваясь в течение пяти часов от двух сотен “духов”, заплатила за это жизнями девяти парней. Это было не в фильме, и помощь пришла не вовремя.

…Командир роты поднимает людей в атаку на пулемет. И только положив несколько человек, вызывает огонь артиллерии.

…Поддавшись азарту, группа, ведомая командиром, бросается в погоню за отходящим противником. Группа легла, как шла — попала в приготовленную засаду. Останься командир жив — его бы судили. Но он погиб и получил “Героя”…

Еще один пример “героизма”. Из-за низкой дисциплины солдата перестали брать на войну – себе дороже. В неурочный час, пока группа находится на войне, солдат идет самостоятельно в баню, где идут ремонтные работы. Прыгает в бассейн и его убивает током. Солдата списывают “на боевые потери”, сочиняют легенду о его “геройской” смерти, представляют к ордену и везут на родину. На родине именем “героя” называют улицу…

“Маленький Наполеон … сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтобы получить лишнюю звездочку или треть жалования”. (Л.Н.Толстой “Севастопольские рассказы”)

Двигая в детстве оловянных солдатиков, читая с замиранием сердца книги о войне, выстаивая бесконечные очереди на полные (порой комичного) насилия фильмы, наводя игрушечный пистолет в друга, мы с детства готовимся защищать добро с оружием в руках, готовимся жертвовать самым дорогим во имя этого очень субъективного, как оказывается потом, добра. Честные в помыслах мальчишки мы, не задумываясь, кидаем в грезах на редуты неприятеля все новые и новые полки абстрактных человечков. Мы не замечаем, когда наши игры из мира грез переходят в мир реальный. Наш мозг уже готов жертвовать, жертвовать, жертвовать… Да, да, конечно – “во имя торжества справедливости”.

Наш “героизм” измеряется в конце — концов тем, сколько “врагов” нам удалось уничтожить. Так было во все времена. Мы разделили мир в своем сознании на друзей и врагов, на черное и белое. Нас убеждали, что серый цвет — это цвет беспринципности, а мы все хотели быть принципиальными. Решить все ударом меча — это у нас в печёнках. Мы узнавали сначала об Александре Невском и Суворове и только много позже об Аввакуме и Сергии Радонежском. Мы редко когда задумывались над тем, что уничтожая зло злом, мы рождаем еще большее зло…

Наивно полагать, что это моджахеды вынудили нас оставить в конце концов страну. Нет, дело не в них, а в нас самих. Армия разлагалась, а не крепла — в такого рода войне — это аксиома (и наша беда, в том, что мы не приняли ее раньше). Армию развращала дешевая кровь и жестокая месть. Армия погрязла в шмекерстве (синтетический термин, означающий, и вещизм, и воровство, и торгашество сразу), протекционизме, подкупе. Продавались звания и женщины, награды и жизнь людей, оружие, боеприпасы и горючее… Кроме свежей струи осознания тяжелой болезни общества на север двигался мутный поток морального уродства. Всеми правдами и неправдами люди обеспечивали свое будущее. Барахло, деньги, наркотики, оружие находились все новые и новые каналы и лазейки через границу. Все это оседало, впитывалось в поры государства, предрекая новые, доселе знакомые только по западным источникам, проблемы. Люди теряли покой: одни от проснувшейся совести, другие от открывшихся возможностей хватануть от жирного пирога. Многие проблемы, вызвавшие наше недоумение своей “чуждостью”, обозначались со всей отчетливостью впервые именно там.

Понять отсюда, что происходило там было невозможно, как и понять, оттуда, что же происходит дома. Сознание, отягощенное новой информацией требовало осмысления увиденного и прочувствованного. Все, что происходило там, имело свои корни здесь. Многое, что происходит здесь, имеет свои корни там. Но понять, связать все в некую логическую цепь можно было только вернувшись. А это и было самое трудное…

Наивно полагать, что именно реактивные снаряды, гранатометы, “Стингеры” (против наших танков, артиллерии, авиации) вынудили нас начать движение на север. Армия была готова пребывать там вечно, и наша военная машина рано или поздно стерла бы с земли последний афганский кишлак. Уход был нужен ради нас самих, чтобы мы все не потеряли последний разум, и те, кто был там, и те, кто оставался здесь.

Змея, заглатывающая себя с хвоста, распрямилась и поползла на север…

Сотни металлических монстров день и ночь сотрясали горячий воздух пустыни. На север, на север, на север…

Десятки тысяч этих чудовищ девять лет наводняли эти древние равнины. Тысячи из них навсегда остались в стране, ставшей лабиринтом сознания для миллионов людей. И когда однажды вся эта металлическая армада протекла перед твоими глазами и через твое сердце, ты каждой клеткой своего существо почувствовал, услышал тяжелые аккорды грядущей, без сомнения последней для человеческого рода, войны. Да, да — подумал ты тогда, именно так начнется ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА, если человечество откажется от всех доводов разума и скрестит ядерные мечи за свои амбиции. Именно так… Стальные армады хлынут навстречу друг другу. Людей не будет видно, все они будут внутри, в железе. Многие из них так и не увидят в последний раз “небо Аустерлица”. Обезлюдевшая картина будет являть собой гигантскую сцену театра абсурда. Металлические айсберги будут корежить и перетирать себе подобных. Металлические ленты, как полчища серых крыс за звуком флейты, будут течь в эпицентр водоворота, без всякой надежды уцелеть в нем… Человеческий мозг оцепенеет в последней конвульсии, силясь осознать закономерность трагического итога своего исторического пути. Конца ПОСЛЕДНЕЙ ВОЙНЫ не увидит никто. Все мы погибнем раньше, мы просто сойдем с ума, уцелеют только идиоты, они его потеряют раньше… И первые аккорды этого безумия люди уже слышали. Хватит ли воли не поддаться зову флейты?

Дневник. Март 1988 год.

“На этом пятачке перекалеченной земли столкнулись интересы двух мировых систем. Руками народа исполины решают свой вечный спор. «Два мирных жителя погибли, трое ранено…» — говорят каждый день с экрана телевизора об Израиле, Ирландии. А ведь здесь каждый день гибнут десятки и сотни мирных жителей (в любой войне гибнут в первую очередь и в десятикратной пропорции мирные жители). Гибнут из-за нашего элементарного бескультурья — нежелания, неумения ценить чужую жизнь. Жизнь не стоит ничего — и мозг уже привык к этому. И это безнравственно.”

Ты мелок, — говорил ты себе часто — чтобы судить обо всем масштабно. Мелок, и потому сужу. Тот, кто сидит на горе, плохо видит, что происходит у ее подножья. В этой войне ты был у ее подножья; и все решения, принимаемые на верху, касались, в конце концов, и тебя. Ты был щупальцем этой войны, ее нервным окончанием. В тебя приходил импульс из мозга на движение и первый импульс в мозг исходил от тебя. По пути наверх информация-импульс многократно пережевывалась и перетиралась, доходила до мозга иной раз в совершенном искаженном виде. Прежде всего, это было вызвано желанием младших информационных ступеней угождать старшим, представлять ситуацию в своих районах в более благополучном свете, мол, не зря сидим.

Надо ли трезвомыслящему человеку доказывать значение достоверной информации? Искажение информации в нашей повседневной жизни завело нас в конце концов в такие дебри нерешённых проблем, что совершенно не ясно теперь, когда же они будут решены. Но стоит ли подчеркивать особое значение достоверной информации на войне? Мерой достоверности информации на войне являются человеческие жизни.

“Вы давайте нам (информацию), что берете пленных, а то… (кивок наверх) сердится, когда информации об этом нет. Вы давайте, а мы уж все, что надо, сами придумаем…” (Из выступления представителя вышестоящего штаба перед офицерами разведчасти).

Перетертая и пережёванная информация, подаваемая наверх радетелями за свое место, но не за дело, доходила очень часто до мозга в искаженном виде, и, когда возвращалась назад, в форме решений, то вызывала скорее недоумение, чем уважение к дальновидности старших командиров. Иногда, правда, в этом виделась особая утонченность ума, но зачастую, только виделась. И совсем не случайно, что офицеры информации определенного звена в обиходе так и именовались “сказочниками”.

Там, в этой стране, на этой войне, стало вдруг понятно, что тот ветер, который подул в твоей стране, — не был случайностью. На той немирной земле возникал один из потоков — поток осознания действительности. Там рождалось осознание того, как болен наш ДОМ, вся Земля, все мы. И каждый, кто там находился, ощущал на своей шкуре, что находится в гигантском водовороте событий, интересов, мыслей миллионов людей, в его эпицентре. На этом, внешне очень мирном небе, ты видел росчерки тяжелых “Паркеров”, сполохи человеческих страстей и страстишек. И все это было явью. И каждый чувствовал себя микробом под внимательным оком на карте планеты, живой карты. И каждому было отмерено свое количество пуль и гранат, гробов и квадратных метров на кладбище…

Дневник. Март 1988 год.

“Писать ужасно не хочется. Опять нытье или что-то другое? Во всяком случае спать нормально не могу — столько всего наболело… девять лет пребывания в стане, десятки и сотни тысяч жертв, лопнувшие в одночасье лозунги, глупость и тупость. Мы говорим “интернационализм”, но не геноцид ли это? Спекуляция, воровство достигли невиданного размаха. Чисто профессиональные аспекты базируются на энтузиазме немногих, другие же составляют длинные списки тряпок, которые необходимо достать за месяц, за полгода до отпуска… Разговорами о тряпках пропитан весь воздух …Смысл жизни утерян. Все лучшее оболгали и продолжают лгать”.

Из письма домой. Март 1988 год.
“Маленький я желал иногда войны, наивно полагая, что умрут нехорошие, злые, нечестные. Здесь же со всей отчетливостью увидел и понял: во все войны, во все революции — первыми жертвами становятся именно самые умные, общественно зрелые, физически совершенные люди. Им, этим людям, просто в голову не приходит отсидеться у кого-либо за спиной, где-нибудь в кабинетах. Выживала в первую очередь лесть, лицемерие, подхалимство, физическая немощь (кто его с собой в разведку возьмет!), моральная нищета и духовная убогость”.

Дневник. Март 1988 год.
“Тупость! Ты беспредельна! О твоей истории можно писать тома. Мы сделали все, чтобы выкорчевать интеллект и индивидуальность. Всю историю свою только этим и занимаемся. Разум! Где человеческий разум?!»

Дневник. Март 1988 года. Хроника.
“…Советские «точки» на дорогах. В день иногда собирают до полутора десятков машин афганцев. Забирают шмотки, деньги и счет идет на сотни тысяч “афгани”… В то же время по «духам» лишний раз предпочитают не стрелять, дабы не навлечь на себя беду.

…Поджигают на проводке колонны БТР. На помощь не спешат — сильный огонь. В подошедшем все же БТРе не оказывается жгутов для остановки кровотечения. Комбат погибает от потери крови (оторвало ногу, перетянуть нечем).

…БТР с восьмью раненными подъезжает к госпиталю. Внутрь, во двор госпиталя его не пускают. Вытаскивают раненных.. На носилках несут в хирургическое отделение. От боли двое умирают».

Дневник.
“Не страшно не быть, страшно превратиться в земляного червяка. Не бояться пули и бояться самодурства стыдно и недостойно”.

…Была бессонная ночь. Погиб товарищ, твой однокашник по училищу. Мысли и чувства роились в тебе, требуя выхода. Ты тоже пил сегодня до четвертого тоста, но это не было твоей привычкой и ты не пытался залить тоску самогоном. Напротив, ты хотел ясности мысли, чтобы постичь все происходящее, зарубить в своем сознании и никогда не забыть. Стихи родились в тебе, как приступ рвоты, ты должен был вы вернуться или захлебнуться в этих пугающих своей откровенностью мыслях.

Я не стихи пишу,
Я лью из слов молитвы…
Зыбка земля,
Не долг путь по ней…
Из колыбели вылетел птенец
И превратился в тень себя…
Мои стихи – лишь тень,
Лишь тень миров блуждающих во мне…

Ты вывернулся, спросил себя три раза “За что?!” и лишь тогда заснул. Ночь заканчивалась…

Бессонных ночей становилось все больше и больше, а вместе с ними и сжатых до рифмы мыслей, сжатой до рифмы боли, крика, стона… И только выплеснувшись, вывернувшись наизнанку, ты, обессиленный засыпал, Ты боялся уйти несказанным, уйти молча.

И до сих пор ты считаешь это стихами, это были молитвы, конечно, молитвы. И родились они сразу — не было ни начала, ни продолжения. Сейчас ты уже не веришь, что все это родилось в твоей голове. Сейчас ты не можешь выдавить из себя и строчки, а то, что написал прежде, повторяешь теперь, как молитву, да, да, именно, как молитву.

Потом в тебе встала ПАМЯТЬ. Ты осознал себя звеном в длинной цепи, веткой огромного древа, нитью бесконечного каната, того толстого и прочного, что питает всех нас, который питает каждый из нас, и его направляющую — духовный стержень человеческого рода. И на фоне этого всего — свое поколение — заметно поредевшее, отравленное лестью и ложью. Кто напитает корень? Кто придаст прочность канату? А те, кто мог и был должен, гибли здесь, на чужой родине, под тяжелой секирой войны… И это отрезвляло. Ты уже не желал подвигов, осознавая, что главной заслугой будет, если эти восемнадцатилетние вернуться живыми домой.

Дневник. Апрель 1988 год. Хроника.
“… При обстреле гарнизона эРэСами погибло четверо и ранено четверо.

…Массовые приписки «результатов». Из сорока трех «выходов» групп пятьдесят шесть результатов — бред.

…Из сорока человек одного призыва (только одной роты) увольняются семнадцать, остальные потери (убитые, тяжело раненные, тяжелобольные). Из семнадцати только троих обошли ранения и болезни”.

Пару раз в неделю по ночам обстрел гарнизона реактивными снарядами. Сначала вместе со всеми выбегаешь на улицу и прячешься в убежище. Спустя пару недель — выгоняешь солдат в убежище, а сам возвращаешься спать в казарму. Будь, что будет.

“… долго еще мы будем расхлебывать кашу заваренную сказочниками». (А.Гроссман «Жизнь и судьба».)

Что-то есть в человеке, что заставляет его изменить реальность словом. Неуютно чувствовал себя человек среди первобытных пустынь, и он уменьшал посредством слова расстояния, делал добрее себя и природу. С тех времен, надо думать, засело в нас мифотворчество — верить в то, что сам придумал и назвал. Мифы афганской войны сложены в рамках жанра — сами придумали, сами назвали, сами в них жили, сами расхлебывали.

Мифология войны называлась идеологией. Надежда на то, что слепой не прозреет. Спасти психику одних за счет смертей других. Вселить умирающему веру в рай. А рая нет, рай — миф. Но умирать с верой в рай легче.

Первое “дерево дружбы”, посаженное на страницах прессы, стало первым мертворожденным уродцем. Но понравилось, проглотили и поверили. Хотели и поверили. Успокаиваем теперь свою совесть нехваткой информации. Информация нужна для ума, но не для сердца, не для души. Не хотели знать. Верить в миф удобнее. Делать отмеренное — Бог всех рассудит.

С телеэкрана человек, двигающий ТАМ сотнями людей, не моргнув глазом, называет как первую отличительную черту «интернационалиста» честность. Ну откуда ей там взяться, если здесь ее нет?! Что за бред?! Война не делает людей честнее и чище. Неоткуда взяться доброму там, если здесь этого нет. Это большой самообман: думать, что война де улучшает человеческий материал; напротив, “она неимоверно засоряет его”. Эта война обнажила все наши проблемы, заострила их. И, прежде всего, проблемы нравственности. Мы оказались элементарно невежественны.

Напрасно всматриваться — экран не покраснеет, если человек, вещающий с него, думает, что делает своей ложью кого-то счастливее, если верит, что все остальные слепы. Миф поднимается на новый виток.

…Мотоцикл разведгруппа услышала, когда до него оставалось метров триста. Возможно, головной дозор каравана, возможно, курьер. “Бью” — решил командир. Еще не было совсем темно, но люди уже читались лишь по силуэтам. А если из бесшумного? Позади может идти караван… Если не ударю и окажется лишь курьер? Да, надо бить и именно из бесшумного, а там будь, что будет. В группе было два бесшумных пистолета и один автомат Замкомгруппы, один из обладателей бесшумного пистолета, именно в этот момент уединился в ста метрах от группы, решая проблемы своего желудка. Ждать? Успеет — не успеет… Вот так всегда… А, вперед! Прячась в сухом русле-мендехе, подошли на двадцать метров к дороге. Двое впереди с бесшумным оружием, двое на несколько шагов позади — на подстраховке. Затаились.

…Нет, я повторю опять этот упрямый вопрос: “Зачем живем?” Как разумом осознать этот момент, когда бытие и небытие прессуются в один миг? Что он для того, в кого направлен ствол, и для того, кто направляет ствол? Этот миг останется в тебе, пока ты жив, он останется в твоих детях и в детях твоих детей, даже если ты им ничего не скажешь. Это останется в них, потому, что это есть в тебе. Тот, кого секунду спустя убьешь (и это даже не назовут убийством), останется жить в тебе. По силам ли бремя?

Звук мотоцикла приближался, но сам он еще был скрыт складками рельефа. Мотоцикл вынырнул неожиданно, под острым углом к месту засады, с включенной фарой, притормозил на повороте и оказался правым боком к четырем фигурам, поднявшим бесшумно свое оружие на уровень глаз. Четыре прищуренных глаза уперлись в силуэты на мотоцикле…

Кульминация войны. Ради этого ты был послан сюда, ради этого тяжелые транспортные самолеты, бесконечно длинные колонны везут и везут сюда днем и ночью, днем и ночью все необходимое, чтобы создать БЛАГОПРИЯТНЫЕ условия для уничтожения человека человеком. Кульминация войны — знамение времени, убийство возведено в ранг высшей доблести, за это поощряет правительство, на этом учат детей. Кульминация войны — убийство человека. Сплав высоких идей и низких страстей. Охотничий инстинкт ставит “плод цивилизации” на уровень первобытного человека — в чем же прогресс? Неужели только в орудиях охоты?

Остановившееся время и ненависть спрессованные в пуле. Спустя мгновение пули бесшумно вылетают из стволов и с двадцати метров рвут человеческую плоть. Мотоцикл заваливается вправо и оказывается за невысоким бугорком. Двигатель заглох. Тихо, ни звука. Над местом падения повисло облачко пыли. Дабы не испытывать судьбу — выстрелы “на добивание”…

Вдруг от упавшего мотоцикла отделяется тень и прыжком в мандех . Скрытность засады сорвана, пять оживших автоматных стволов на несколько секунд освещают местность, пули с воем выбивают пыль из стенок мандеха. Мандех извилист, и командир не рискует посылать по нему солдат. Но почему он ушел? Опрокинутый мотоцикл, еще теплый труп. Первые пули лишь ранили водителя, мотоцикл опрокинулся. Небольшой бугорок, сам мотоцикл и водитель приняли в себя пули “на добивание”. Надо отдать должное противнику — замешательство длилось не долго, один ушел. Жаль. Если караван и шел сзади, теперь можно ожидать только наказания, поэтому как можно быстрее нужно уходить. Беглый осмотр места засады, труппа, мотоцикла. Ушедший ранен. Вдоль следов, ведущих в мандех, пятна крови. Труп без документов. Автомат, в карманах мелочевка: несколько монет, четки, глиняный божок, электрический китайский фонарик, перочинный нож… Несмотря на пять попаданий, кажется, что жизнь еще теплится в теле… Врага? Но злобы нет. Боевой пыл спадает. На багажнике мотоцикла куртка. Забрать, разбиремся потом. Сейчас уходить, уходить, уходить. Нашумели. С минуты на минуту могут обложить, накрыть с миномета и прочее. Не стоит испытывать судьбу, судьба одна. Труп — в мандех, мотоцикл — в мандех. Группа быстро сворачивается и через несколько минут готова к движению. И вдруг… Двойной силуэт в двухстах метрах от группы. В ночной бинокль видна только верхняя часть туловища, нижняя сливается с землей. Похоже, что они прошли через место засады… Кто? Просто так ночью не гуляют. Крестьяне, “духи”? Силуэты быстро удаляются. Все равно “засветились” — “Огонь!” Фигуры пропадают. Убиты, ранены, ушли? Рискнуть проверить? А если залегли? Не стоит, проверим утром, когда подойдет броня.

Группа отходит на километр и там, организовав круговую оборону, дожидается утра. Старший начальник “броню” ночью не прислал, район поэтому оцеплен не был. По документам в куртке ушедший — немец. Чуть свет пять человек отправляются на поиск. Цепочка следов по мандеху затерялась. По “бетонке” на Кандагар проехали первые “барбухайки” (грузовые машины афганцев). Поиски оказываются тщетны. Окоченевший труп как будто усох за ночь, ночью казался крупнее. Мотоцикл в нескольких местах пробит пулями. На месте, где ночью были видны силуэты, лежит второй мотоцикл. Вели и после начала стрельбы бросили. На багажнике второго мотоцикла рюкзачок с вещами. Вещи немца. В блокноте — дневнике отмечены дни пребывания в стране — полтора месяца. Из записей можно разобрать только самые простые. Каждый день час за часом, начат еще в Германии. Врач-эпидемиолог, заканчивал Гамбургский университет. Среди вещей бельё, медицинские инструменты, препараты, пакет наркотика-сырца на килограмм, фотоаппарат, фотокассеты, темные очки… Вот и все, что могло остаться от человека, — но остался человек. Двойное чувство: уязвленное самолюбие (как неудачный выстрел на охоте), переходящее в осознание того, что человек (человек!) остался жить. Ты пришел на эту землю убивать, а он — чтобы возвращать людей к жизни.

Парадоксы войны — кривые двух жизней (Бог весть какие в них были изломы!) пересекаются в одной точке, и один становится судьбой для другого, обыденно, подходя… И каждый — палач и жертва, становятся друг для друга судьёй. Первый лишает второго жизни, второй лишает первого покоя, если лишает, конечно. Охотничий азарт (разговоры о долге лишь уловка для совести) и человеческая жизнь, тридцатилетняя работа природы и разума, и слепой случай, воплощенный материально в нескольких граммах свинца… И тот же слепой случай, когда пуля проходит выше на пару сантиметров.

Но довольно! Какой случай! Разве не ты, уже в детстве, был готов вцепиться в глотку любому, что не исповедует твоей веры? Что для тебя гуманизм: абстракция, миф? Вы должны были встретиться рано или поздно, не здесь, так в другом месте, не сейчас, так потом. Вы встречались уже на этой грешной земле сотни, тысячи раз; на протяжении веков и столетий две противоположности ищут друг друга, чтобы уничтожить, но при этом теряют себя, потому что одна не существует без другой. Твой выстрел разорвал порочный круг, ты потерял врага в своем же лице…

Из дневника:
“Убить человека ОЧЕНЬ просто. Никаких чувств, разве что звериный, охотничий инстинкт. С одной стороны защитная реакция, с другой — морализировать бесполезно: рука не должна дрожать, когда делаешь это, иначе будешь бедный сам. Не ты их, так они тебя, не сейчас, так потом”.

Когда командир не является в своем деле профессионалом, он вынужден имитировать деятельность, дабы не сойти за откровенного тунеядца. Но так как он не является профессионалом, он имеет весьма поверхностное представление о том, что нужно делать, а пуще всего, как делать. Думая, что “воспитание сознательной личности через убеждения” означает лишь демагогические апелляции и призывы, он совершенно теряет из виду, что убеждает не само по себе слово, а слово, подкрепленное делом, и соответствие слова и дела именно у командира. Но это непрофессионал понять как раз и не может. Наконец, исчерпав отпущенное ему природой красноречие, он заявляет: “Довольно, слов человеческих вы не понимаете!” После чего следует ужесточение дисциплины на пару дней, затем пыл спадает и все входит в привычное русло.

Что сказать сыну, когда он, еще не рожденный, спросит меня уже в двадцать первом веке, за что получил я боевой орден? Я верю: он будет добрее, честнее, гуманнее. Он будет силиться понять, как же так получилось, что люди убивали друг друга в век провозглашенной победы разума.

Как я буду объяснять ему то, что так старательно замалчивают наши отцы теперь? Не будет ли он в конце — концов знать об этой войне больше и судить о ней объективнее чем я, ее очевидец? Как сделать так, чтобы уже сейчас не возникло трещины отчуждения между нами? Нам как будто не идут в прок уроки нашей же истории, что рано или поздно, нам придется давать ответ. Нет, не щадят нас отцы наши, а мы немы. Мы, кто вынес на себе основную тяжесть этой войны, кто лишь волей не заступил за черту небытия, кому самой судьбой указан дальнейший путь, мы боимся теперь самим себе сказать правду. Мы даже вопрос себе такой ставить боимся…

Ты ехал на войну уже все себе реально представляя, но желая увидеть все своими глазами. Ты мог не ехать, но не ехать не мог. Твое поколение было там, ты ехал и из чувства солидарности тоже.

Мы не можем себе даже представить, какие они будут — те, кто придет после нас, и мерим их потому совей меркой. Со временем нам придется уже оправдываться, пока же можно сказать просто то, что было…

Нас научили бояться субъективного мнения. От нашего имени люди, облаченные властью, свое субъективное выдавали за объективное, за наше мнение. И только теперь мы стали понимать, что объективное складывается из субъективного. Твое маленькое субъективное — маленькая объективная часть этой войны.

Их было чуть больше двух десятков, твоих маленьких “войн” (боевых выходов). Много меньше, чем у людей, прошедших перед тобой, — среди них были и те шестеро… Много или мало? Но многим хватило вполне и одной. Да, этого было вполне достаточно, чтобы стать лишь памятью…

Когда и где ты так отчетливо мог ощутить всей своей плотью зыбкость бытия, его провал в ничто. Это не было страхом, это было ощущением пустоты. Не один, не два раза ты вплотную, мысленно, приближался к этой черте. Разве все, кто ушел, канули в лету? Разве их души не в нас и не среди нас?

Молодой человек в православном храме ставит свечу. Без всякого предисловия он вдруг интуитивно постигает глубокий смысл древнего символа. Под сводами храма, перед символом Человеческой Матери он возжег свечу и вызвал из небытия, из темноты и холода тепло сердец ушедших навсегда однокашников…

Пламя свечи — пламя костра, вокруг которого он собирает образы тех, кто ушел. Вернее, ушел он, а они остались.

Вечные скитальцы по холодным, постоянно окутанных мраком ночи пустыням, по которым скитался и он в поисках смерти. Автомат — их крест. Их путь — из ниоткуда в никуда. Легионеры двадцатого века — нет, нет вам покоя и среди пустынь Иного Мира. В свих бесконечных скитаниях вы продолжаете войну с тенями ушедших эпох и народов. Искаженное яростью лицо македонской фаланги… Подобно жаркому дыханию Афганца проносится конница Чингиз-Хана… Изнывая от жары и жажды бредет экспедиционный английский корпус… Чадя, пуская искры и копоть, ползут железные исполины идущей войны..

И вот все стихло — зажгли свечу. Огонь горит — души выходят из тьмы. Они садятся вокруг огня, его блики прыгают по ближайшим барханам, их лица безучастны, в них нет ни скорби, ни печали. Их лица покойны, как будто не было только что боя, как будто этот бой не продолжается уже целую вечность. Ты убил врага? Нет, ты убил себя. Вот он, а вот ты. И все повторяется и повторится еще сотни, тысячи раз… Вечные скитальцы на вечной войне.

Свеча догорает, огонь гаснет, все снова погружается во тьму до следующего раза.

Совсем не праведники — как все мы. Искали подвига — нашли смерть. И вот воскресенье в крохотном огоньке свечи, и тепло. Ладони к огню — и жизнь продолжается. Пока ты помнишь — они живы.

…Когда небо падает на землю в струях дождя и шквал горячего воздуха сбивает тебя с ног… нет, это не ад. Ад наступает тогда, когда полный диск луны поднимается над горами и стихает последний ветерок дня. И через эту оглушенную тишину равнину вести группу. Доверчивые, как котята, тяжело груженные, потеряв через десяток километров из-за усталости ощущение опасности, они верят в счастливую — вон ту! — звезду… И когда группа влетает в засаду, ни у кого уже не мелькает в мыслях: “Эх, не на ту загадал!”

…Две таблетки сиднокарпа — для поддержания тонуса мышц и ясности мысли. Ты ведешь разведгруппу и должен выглядеть самым свежим, самым уверенным, “верить в звезду” для тебя — непозволительная роскошь. А потому и десять, и двадцать раз ты гоняешь по мозгам одно и тоже, одно и тоже: засада, засада, засада… И тоже иногда не выдерживаешь этих монотонных подъемов и спусков, этой первобытной тишины… “Лучше бы уж духи!”

Крик пастуха, плач шакала, лай почуявшей группу собаки в кишлаке… Хочется разорвать эту изматывающую душу тишину звериным ревом двадцати стволов, ощетиниться трассами раскаленного свинца, кинуться на невидимого, но всем существом осязаемого врага, вцепиться в глотку неизвестности и грызться с ней за место под луной на этом вот пятачке вечной земли…

… Мы забыли Христа,
И предали себя.
Мир сошел с колеи,
Все летело во мрак…

Двадцать пять лет ты летел, безумный, во мрак этой южной ночи. Двадцать пять лет ты думал, что ты человек, а оказалось, что жив в тебе зверь.

Подавив в себе минутную слабость, посылаешь кивком головы дозор вперед. И все же первые пули, случись что, получишь именно ты.

Игра со смертью была сложной игрой, со своими законами, атрибутикой. Игрой, потому что все это проходило скорее на игру больного воображения, а не на поиски человеческого разума. И именно рулетка — что-то зависит от тебя, ну а что-то от случая. И вело эту игру не обремененное жизненным опытом поколение, для которого понятие смерть, до сего момента, было почти за гранью понимания.

Из уюта квартир можно лишь улыбаться всему тому набору суеверий, которые сложились за долгие годы войны в воспаленных умах, уставших от надежды выжить. Суеверием была окружена вся жизнь, “три пишем, два в уме” — постоянно имелось в виду. “Два в уме” — было смертью.

Были общие атрибуты для всех и для каждого — свои. К главному общему атрибуту относился, пожалуй — не зарекайся. Не зарекайся, что останешься жив. Разговоры о будущем велись редко, почти не велись, среди тех, конечно, кто понимал, что такое война.

Пьющий ты или не пьющий, но вряд ли у тебя хватит смелости пропустить четвертый тост — “чтоб за нас не пили третий!”, потому как третий – “за тех, кого с нами нет, кто ушел безвременно”…

Не желать кому бы то ни было плохого (если только про себя) — может возвратиться бумерангом и ты уйдешь раньше. Все оговорки на этот счет способны бросить в пот, засесть в мозгу, стать навязчивой идеей и привести к тому, что однажды оступишься. Не торопи событий — каждому отмерено свое.

Языческая боязнь перед словом “последний” — крайний, только крайний. Крайний боевой выход, крайнее письмо, крайний раз… И не дай Бог оговориться. Тут же извинения непонятно кому, постукивания по дереву, плевки через левое плечо. Еще бы, ведь послезавтра снова боевой выход.

Вера в удачу, только в удачу. Всяких прибрала к себе злодейка с косой, и гораздо более опытных, чем ты. Ни сверх осторожность, ни постоянная бдительность не окажутся надежным гарантом, если удача отвернётся от тебя.

Были “несчастливые” люди и “несчастливые” вещи. Они приносили несчастье: “Серега взял рюкзак на выход у Лысого и подорвался. Сэм взял у Лысого нагрудник на войну и был тяжело ранен… Как не возьмем с собой Б., так обязательно влетим!”

Не у каждого, далеко не у каждого хватало смелости воспользоваться вещами убитого или тяжело раненного. Кровать погибшего долгое время не занималась не только из уважения к памяти ушедшего. И только с приходом молодого пополнения, которые еще ничего не знают, эти койки занимались…

Все фразы, неаккуратно обороненные ушедшим, все предшествующие действия тщательно перетряхивались и перетирались — искали предвестие, чтобы не повторить ошибку самому. Так и совершенствовались правила игры.

Побриться? Шутишь, командир, завтра выход на войну… И писем писать не буду. ТОТ написал и… Ерунда, конечно, но… И прогнозов никаких делать не буду на выход, а что будем делать после выхода решим, когда вернемся.

И были вещие сны. Ты помнишь один, когда все зубы выплюнул в подставленные ладони. Ты уходил в тот день на войну и ощутил потому прохладную пустоту внутри, ты знал толкование этого сна. Ты сказал об этом одному из тех, с кем шел и, чтобы успокоить его и себя, предположил, что плакать будут “духи”. Но плакал все же ты. Нет, сия чаша тебя миновала, но не пощадила твоих товарищей. И они ушли — сон сбылся…

Были сны, предвещающие удачную засаду.

Предписаний и предсказаний разного рода было много. Они передавались из поколения в поколения “афганцев”. Если они не сбывались, о них забывали, но любое совпадение укрепляло их позиции… И корни этих (не хочется говорить суеверий) примет уходили вглубь отечественной истории, прежде всего, конечно, военной истории.

Война объединяет солдат, какому бы лагерю они не принадлежали. Война объединяет солдат противника, объединяет на почве жестокости, противоестественности ее для человека. И те и другие вынуждены терпеть ее многочисленные лишения, неудобства, ее ложь, большую ложь. Тоска по дому, длинный путь назад через войну…

В памяти. Гадали на блюдце и нагадали смерть человеку, которого едва знали, который был не близко. Смерть через шесть месяцев… и через шесть месяцев его не стало, погиб. И несильно удивились такому совпадению, все под тем ходили. Чертовщина? Но легко быть скептиком здесь и теперь.

Конечно, все было гораздо сложнее. Смерть не щадила ни тех, кто пренебрегал ритуалом, ни тех, кто ему пунктуально следовал. Хотя, возможно, где-то в подсознании этот ритуал успокаивал, вселял надежду, а значит, и большую уверенность на войне.

И все-таки, где-то глубоко, глубоко, на дне сознания — смерть метит, судьба есть…

Не рисуй, художник, подвига, не надо. Нарисуй кусок этой дороги…

…Южная бесснежная зима, желтый, выше человеческого роста, тростник, черные плешины от пожаров и взрывов, скелеты обглоданных войной деревьев… Мертвая земля, перепаханная гусеницами и снарядами – “зеленка”. Она действительно станет зеленой месяцы спустя. Зелень закроет шрамы войны весной, но от этого их не станет меньше. Линия фронта и без всяких кавычек. Через нее, сквозь нее идет ДОРОГА, дорога домой. Это единственный путь к дому, по нему выходить.

Дорога ведет в самый южный, самый удаленный от границ гарнизон.

Дорога — шрам войны, рубец на теле земли. Вся в язвах-воронках, покрытая желтой пылью. Вдоль дороги, бампер в бампер, десяток за десятком, сотня за сотней то, что еще вчера ехало, стреляло, несло на и в своей плоти живых людей…

Дорога хроника войны. Беспристрастно, день за днем, год за годом запечатлела она на своем теле ход войны. И каждый день умножалось количество металла на ее обочине. А танк все стреляет и стреляет…

По дороге не только ездят, на этой дороге живут. Живут те, кто ее охраняет. Да, человек, оказывается, обладает все же большими способностями приспосабливаться, чем все прочие твари. Поэтому и стал царем природы. Силой разума обуздав природу, не смог обуздать свой разум… И вот теперь расплачивается… За всех своих предков тоже, за все ошибки — здесь. Не научившись ещё в полной мере отвечать за себя, отвечает за всех в этих райских кущах…



Здесь, как нигде в другом месте, со всей очевидностью проступало всеобщее равнодушие к этой войне. Те, кто был здесь, тянули совсем без вдохновения тяжелую лямку войны. Она была не только тяжелой, но и длинной — два года! Да это же половина той Большой Войны! Это было ужасно много и безответственно мало. Много — мало… Для разных мест была, конечно, разная мера. Но там, в Кандагаре, — много. А мало, потому что те, кто в результате естественного отбора выживали — уезжали; приезжали новые, и естественный отбор, уже было затухший начинал работать с новой силой.

…А “духи” воевали уже восемь лет подряд, и целое поколение выросло на этой войне.

Кишлаки — первая мишень войны. Мертвые дома, в которых еще не выветрился дух живших здесь людей. Одни из сотен, из тысяч — малое человеческое гнездо у подножья большой горы, у подножья большой войны… Кяриз, переходящий в арык — вода. Вода — значит жизнь. Материальное воплощение жизни — группа деревьев. Дома тесно примазаны к стенам кишлака, а стены к домам. И так весь кишлак. Тесный, за минуту внутренними ходами можно пройти насквозь. Самое высокое здание мечеть. Ощущение игрушечности Городок гномов из далекого детства. Идиллия и смерть на войне рядом. В границах же кишлака похоронены его жители — двадцать могил. Твой предшественник годом раньше, в двухстах метрах от него, уничтожил ехавшую на двух машинах банду. Сюжет повторился в тысячный раз — пришли “духи” и кишлак вырезали.

Теперь в этом кишлаке сидишь ты с группой и ждешь свой караван. Каждую ночь группа занимает боевые порядки в начинающем ветшать человеческом жилье. Ты поднимаешься на площадку мечети — вся равнина у твоих ног. И тревожно и покойно. Ночь. Силуэты гор по периметру равнины, сигнальные огни проводников караванов, далекие крики пастухов, прочесывающих местность в поисках разведгрупп шурави, пунктиры трассеров и эхо взрывов над “зеленкой” — “духи” выясняют отношения между собой, блуждающие огни далеких фар — это все афганская ночь. И звездное небо, и журчание близкого арыка, и силуэты деревьев, и крик птицы — это тоже афганская ночь. И мысли о доме, и мысли о жизни, и о смерти, и поиски гармонии, и поиски смысла… Ветхо-зеленый свет экрана ночного прибора и чавканье сгущенкой солдатом в темноте, и прорвавшийся храп другого, и матовый блеск оружия, и тепло спального мешка, и холод остывающей земли, и… И вся ночь, как длинный фильм. Ночь ворочается и хрипит, и стонет, и плачет, и стреляет… Все звуки замрут под утро. Днем земля будет отдыхать от ночного бдения. Ну, а пока над равниной ночь…

Человек очень скоро привыкает к такому стилю жизни. Обостряются чувства, человек снова становится частью природы.

Далеко не каждая засада заканчивается бурной огневой развязкой, не каждая — смертью, но всегда перенапряженными до звона нервами, и вместо похвалы — брюзжание старшего начальника, и баня, и воды залейся, и два письма из Союза, и сон (сон не перебиваемый “синокарпом”, в четверть приоткрытого глаза) на белых простынях, под кондиционером…

Ну и что? Вот на этом месте погибло несколько десятков человек. Стал ли мир от этого хоть чуть-чуть добрее? Это ты сейчас так думаешь, а тогда? А тогда ты ждал караван и готов был уничтожить еще столько же. Игра продолжалась и очень мало в ней зависело от тебя (удобная форма уйти от ответа). Был азарт охотника, работа ума, но не души. Души не было. Душа существовала лишь как мысленная абстракция, игра воображения. И был приказ, который снимал всякую моральную ответственность, и был противник, который первый же и воспользуется твоим благодушием. И вкус у войны был фаталистический, и запах, и цвет… Все это совершалось как будто против человеческой воли. Все это напоминало театр ленивых, бездушных кукол, которых дергают за ниточки, а в голове опилки…

Когда пожилой немец говорит с телеэкрана, что шел в Россию по приказу, нам кажется это неубедительным, циничным. Но многие ли из нас задумывались над моральным аспектом войны нашего поколения?

Нет, бестолковость войны, ее ненужность, бесполезность неэффективность, наконец, понимали, но это, так сказать, технические аспекты, а моральные? Нет, наверняка бы запомнил, если бы было. Но не помню — не было…

Мы уже ставили иные акценты на “своей” гражданской войне, но упорно игнорировали “чужую”.



Утром четвертого дня группу снимают. Но БэТээРы возвращаются не в ППД. По команде замкомбата, прямо на поле берут двух дехкан, с этого момента они военнопленные. Никто, кроме замкомбата, не знает зачем их взяли. За годы войны люди обрели овечью покорность. Лишь в первые минуты крестьяне пытаются что-то выяснить, но получив пару пинков от солдат, затихают. Машины, вытянувшись в цепочку, приближаются к горам на западе. Горный хребет прикрывает “духовскую” зеленку с востока. Вчера, при попытке захватить склад оружия “духов”, был сбит боевой вертолет. Машины окружают место падения, кося пулеметами в сторону близких гор. Трупы летчиков увезли еще вчера. Ночью “духи” наверняка здесь побывали. Серо. Все небо покрыто облаками — вариант афганской зимы…

От останков вертолета — к недалекому кишлаку. Всего два-три дома, пару сараев, арык, фруктовый сад. В саду, предварительно завязав глаза, пленных привязывают к деревьям. И машины уходят… Неясным все остается до тех, пор пока не начинает стрелять далекая артиллерия, а “броня” корректировать огонь по кишлаку. Месть? Вовсе нет — испытание оружия, нового вида боеприпасов, действие его поражающих факторов на человека.

Судьба оказалась благосклонной к этим двум людям, ни один из снарядов так и не накрыл кишлак. Без всяких объяснений и извинений (какие объяснения; кто сильнее, тот и прав) их отвязывают и отпускают…

…Историки напишут еще не одну сотню страниц об этой войне, где все действия ответственных и безответственных лиц будут разложены по полочкам: актив-пассив. Но кто, как не люди, непосредственно вращающиеся в жерновах этой войны, смогут написать эволюцию человеческих душ?

Это больно: вывернуть себя наизнанку, в десятикратном усилении вызвать свои мысли и чувства тогда. Понять теперь, что не понял тогда, признаться себе и выплеснуть на бумагу то, о чем тогда даже думать боялся. Обречь себя на десятки бессонных ночей, когда растревоженная душа извлекает из своей памяти все новые и новые подробности, оттенки, нюансы…

Смерть. Челюсти судьбы сжались. Ждать не пришлось, пришла незвано. И даже удивиться не успел, так все произошло быстро. Растерзанное взрывной волной, размазанное по внутренностям танка, сгоревшее в утробе вертолета, искромсанное душманскими ножами тело, вернее то, что от него осталось. Это потом его запаяют в цинковый ящик, а здесь его соберут в то, что окажется под рукой. Это будет ящик из-под снарядов, на котором ты лишь час назад сидел; если тебя останется мало, то хватит и из-под гранат; твоя или друга плащпалатка, которой все равно, защищать ли тебя от ветра в ненастную ночь или служить последним убежищем разжеванному войной телу.

Смерть человека всегда пугает, смерть всегда на грани понимания. Человек, пока, он жив, кажется скалой, вечностью. И только на войне это убеждение превращается в хрупкий кусочек льда. Пока не увидишь смерть воочию, война остается для тебя большим спектаклем. И смерть, при первом столкновении, не кажется тебе необратимой. Сознание, по инерции, продолжает верить в бессмертие, прежде всего, свое, конечно…

Смерть человека, которого знал, вызывает оцепенение ума. В твоей вселенной образуются пустоты, на шаг ты сам становишься ближе к пустоте, к ее пониманию. А веры в бессмертие нет. Пугает не пустота, пугает неизвестность. Смерть лишь миг, но что за ней?

Но эти мысли и чувства не касаются тех, в кого стреляешь ты. Почему? Почему ничего, кроме любопытства, смерть врага не вызывает в тебе? Нет, через нее ты пытаешься осознать войну, но почему она не рождает в тебе чувства утраты, потери? Только ли это защитная реакция? Ведь это тоже твоя вселенная, только другой полюс. Почему твоя вселенная оказалась разведенная по полюсам? Кто и когда поляризовал твое сознание?

Не ищи ответа, глядя на вершину пирамиды власти. Заманчиво, но не ищи. Те, кто это сделал, гораздо ближе к тебе, чем ты думаешь. Это твои родители, твои любимые и не очень учителя, все те близкие и случайные люди, кто повседневно окружал тебя до сего момента…

Война шла не в Афганистане, она даже не в Афганистане началась. Она началась в нас и продолжалась в нас. И если закончилась, то только в нас, а не потому, что у нас не хватало снарядов перепахать эту древнюю землю.

Если с этого мальчика снять сапоги и солдатскую форму — потянет на четырнадцать, а то и на тринадцать лет. Но ему уже восемнадцать — и он не на военных сборах после девятого класса, а на войне.

“Метр с кепкой”, неровный частокол зубов, глаза — темные бусинки, обритый сзади затылок и неровный чубчик спереди, сутулый, ножки колесиком. Мама родная! Как же ты такой уродился? А матери нет, и отца нет, и с одиннадцати лет “повис” на полуслепой бабке… Не должен был сюда ехать, по всем правилам не должен был, но вот стоит перед тобой — и это твой солдат. Известный сюжет: заткнули в разнарядку вместо чьего-нибудь сынка. И ты, и комбат бессильны помочь, рапорт будет ходить дольше. “Быстрее отслужишь, сынок”, — обнадеживает комбат.

…Инстинктивно тащит себе под подушку все, что плохо лежит. Нет, не ворует, именно тащит, как сорока в свое гнездо. Все, что в жизни имел — доставалось только таким образом, вошло в привычку… Сладкого не ел месяцами, грамотность на уровне третьеклассника.

Ты называешь его братом, кормишь печеньем и сгущенкой, стараешься прощать то, за что наказываешь остальных. И оттягиваешь, оттягиваешь момент, когда надо будет взять его на войну. Он же, непонятно за что купленный, “стучит” замполиту роты на своих товарищей…

Он пишет тебе длинные письма (да, да письма), где в невообразимых словосочетаниях пытается рассказать о своей жизни: о смерти отца и матери, о полуслепой бабке… Глаза в глаза — у него не хватает ни смелости, ни возможности изложить все более — менее складно.

Вопрос не праздный: кто выживает на войне? По идее, на войне первым должен гибнуть недоучка, одним словом недо-… Но нет, на этой войне больший шанс погибнуть именно у наиболее подготовленного. И никакого противоречия здесь нет. Первую волну “недо-” отсеют еще на медкомиссии в Союзе. Другие пытаются, по приезду, устроиться на “блатных” должностях: кочегары, писаря, проч.; третьих на войну не возьмет всякий уважающий себя, то есть думающий о жизни своих солдат, командир.

Таким образом, на войну попадут, в массе своей, самые бесхитростные ребята. У кого нету “папы — волосатой лапы”, тяжелой формы пофигизма, кто не стоял, не употреблял, не злоупотреблял, т.е. наиболее полноценные в физическом и моральном отношении ребята. Ну и совсем уж не сложно понять, что у того, кто регулярно принимает участие в боевой деятельности, вероятность однажды не вернуться с выхода раз в десять выше, чем у того, кто “воюет” в штабе или на складе…

Ну и, отдавая долг справедливости, следует сказать, что боевые действия вели непосредственно не более пяти — десяти процентов от общей численности войск.



Безотцовщина — бич. Мужские качества дефицит. Лишь десять из тридцати признают в своем воспитании мужской авторитет (из опроса). Из семнадцати-восемнадцати солдат группы, идущей на боевой выход, пять-шесть человек — дееспособный костяк, семь – восемь — откровенный балласт, носят себя и оружие. Лучше бы без них, но нельзя, а других нет. Но и это еще не все. Некоторые старшие командиры считают, что на войну надо брать всех, с тем, чтобы там их всех воспитывать и перевоспитывать. Странно, всегда казалось, что на войне воюют…

Война всегда поднимает престиж армии. Именно во время войны окупаются те многомиллиардные затраты на армию, которые потребляет этот прожорливый организм.

Солдат хочет войны. Самый мирный солдат хочет войны, он хочет применить на практике то, чему его учат из года в год. Солдату надоедает серость буден, солдат ищет боя.

Армия существует, пока существует угроза войны. Если угрозы нет, ее нужно создать — или распустить армию. Война — реклама армии. Война заставляет людей думать о нестабильности мира. Из нахлебника общества солдат становится центральной фигурой.

Втянутая в боевые действия армия стремится непременно доказать свою силу, свою потенциальную способность победить в любой войне, т.е. свою эффективность, иначе ее просто распустят. Армия стоит столько, сколько она стоит.

Втянутая в военные действия в Афганистане армия, напрягая все свои мускулы, пыталась себе и народу доказать свой высокий профессионализм, свою боеготовность. Армия была заинтересована в эскалации конфликта — война обедняет государство, но обогащает армию. Увеличиваются военные расходы на закупку военной техники, на жалование людям, ее ведущим. В самой организованной войне всегда присутствует элемент стихийности, а значит, существует возможность “погреть руки” на чужой беде.

…Прокурор гарнизона посылает в Союз офицера с поручением, а заодно “забросить” домой подарок, упакованный рулон материи. При досмотре на таможне оказывается, что в материю завернуто двадцать французских косметических наборов.

…Представитель особого отдела части во время вывода войск предлагает офицерам провести через границу его вещи, справедливо опасается осложнений в случае досмотра — за полгода столько на зарплату не купить, и даже на две не купить.



…Рассказы о нечестности начальника политотдела перестали уже кого-либо удивлять. Новый комбат, переведенный из части, где квартирует начпо, оправдывая жесткую распределительную политику дефицита в свою пользу, сетует: “Мне там ничего не доставалось, сами знаете, кому все доставалось”. Знаем.

…Замполит роты отстает в кишлаке от группы, заходит в дом и стреляет в голову слепому старику. – Зачем, Андрюха? – А мне интересно, как пуля пробивает голову. Обычный советский в меру культурный человек. В другой раз добровольно вызывается участвовать в расстреле военнопленных. Вылетая с группой для ведения наблюдения над караванным маршрутом, берет с собой штангу. Трагичное и комичное рядом.

Армия жирела на дешевой крови и всевластии. Доступность прежде недоступного развращала людей.

“Не дай нам, Бог, победить в этой войне” — говорили американцы о войне во Вьетнаме. За девять лет никто из нас так и не подумал об этом. Реши мы конфликт в Афганистане военными средствами — справедливость была бы попрана, а мы утвердились бы в своей неправоте.

Афганистан стал не только полигоном для новой техники и тактики, но и полигоном полководческих амбиций многих и многих армейских и штабных царьков. И, в конце концов, выиграла бюрократическая машина, она одна получила прибыль с этой войны.

Девять лет не поставили на свои места всё, что ожидали от этой войны те, кто думает, что война делает людей лучше. Девять лет, унесшие у поколения иллюзию в свое бессмертие. Девять лет — миллионы бессонных ночей матерей, которые так и не смогли сказать войне: “Нет!”

С раннего детства играют дети в войну. Самое иступленное желание мальчишки — научиться стрелять из настоящего оружия, самые ходовые игрушки — пистолеты и солдатики.

Честные мальчишки ехали в чужую страну утверждать добро оружием. Родители, беззаботно наблюдавшие за игрой своих сыновей восемнадцать лет, не дрогнув, не подвергнув сомнению, отправили их в бой. И так девять лет. Идея оказалась дороже жизни сыновей. Но идея оказалась мыльным пузырем, а сотни тысяч заплатили своими телами и душами за бездумность отцов. Девять лет, постигая войну, идеализируя ее атрибутику, сыновья поняли только то, что нужно готовиться к новой. Меньшая часть поняла, что нужно готовиться не к войне, а к миру…

Щупальцами расползалась по Союзу гангрена войны. Наряду с теми, кого в прессе называли “новым материалом истории”, к нашему порогу приближалась новая волна насилия и преступности, порожденная войной. Через поры южных границ текло оружие и наркотики, смерть, в цинковых гробах, и страх с “душманским” лицом, цинизм и вера во всесилие силы. И без того больной организм хирел на глазах.

Путь домой будет долог (разве дело только в днях и километрах?). Предстоит пройти город, который ты защищал и уничтожал. Вслед тебе будут смотреть люди: в лучшем случае равнодушно, в худшем — сквозь прорезь прицела. Ты не просто чужак. Ты пришел из другого мира, из другого века — на востоке таких вторжений не любят.

Раскаленная головешка в центре Азии… Как долго мы будем помнить тебя? Как долго ты будешь мстить нам уже дома? Дома? Но туда нужно еще дойти…



“Мы уходим…”

Вчера ушла первая большая колонна. Мы одни в опустевшем военном городке. Последний вечер в фанерных модулях, ставших частью жизни, последние песни в пьяном сигаретном чаду.

“Мы уходим…”

Утро. Грузимся на БэТээРы. Не успеваем выйти из модулей, “братья по оружию” правительственной армии заваливают со своим скарбом. Особист грузит на БТР свои вещи. Вот уж точно: война — мать родная…

“Мы уходим…”

Уже построенные в колонну спим ночь на “броне”, чтобы утром сразу начать движение.

“Прощайте горы…”

Последняя ночь на краю города, который стал одной …-дцатой частью жизни. На недолетах взрываются реактивные снаряды. Что-то горит, где-то слышатся выстрелы — неспокойно. Завтра, какое оно будет?

“Мы уходим…”

Утро. День рождения. Двадцать пять. Судьба явно решила подшутить. Впереди проход через “зеленку”. Веришь, только веришь, хочешь верить. Что впереди — никто не знает. Гадать не хочется, но недобрые мыслишки нет-нет да и зашевелятся в воспаленном мозгу…

В шлемофоне слышны переговоры подразделений, обеспечивающих проводку колонны. Уже есть раненные и убитые. Ждем, когда подавят огневые точки. Начало движения отложено уже на час… Напряжение нарастает. Скорей бы уж! Одиннадцать пятнадцать — тронулись!

“Мы уходим…”

Довольно резво втягиваемся в город. Пылища, солнце. Сопровождаем самоходные гаубицы. “Духи” обещали наказать и их и нас за “все хорошее”.

Город войны. Весь в оспинах и плешинах. Гляди внимательно и запоминай — это сотворил взбесившийся человеческий разум! На выходе из города пыль вокруг становится настолько плотной, что невольно опускаешь автомат — воспользоваться все равно не успеешь, видимость метр — два.

“Уходим…”

Сразу за городом начинается “зеленка” — пятнадцать километров сплошной линии фронта, где война не прекращалась ни на день…

Со всех машин по прилегающей к дороге местности ведут огонь. Не дать “духам” шанса на реализацию своих замыслов. Чувство раздетого донага на людной площади. Мир как никогда зыбок. Быстрого движения колонны не получается: кто-то оторвался вперед, кто-то отстает, у кого-то поломки, где-то остановилась самоходная гаубица…

Несколько десятков минут — и годы войны остаются позади. Прошли тридцать километров, впереди еще восемьсот, но эти тридцать, как те восемьсот.

Еще два раза стоять на блоках, еще раз накроют “духи” и раз свои; быть свидетелем прохода всех войск с южного направления; остаться в один момент последним, самым последним и догонять в дикой гонке ушедшие на север войска; и просмотреть назад на все годы нашего присутствия и все следы человеческого безумия…

И выплеснуться, наконец, на свой берег, оставив позади тени друзей, лунные пейзажи и что-то еще, плохо осознанное, что-то, что будет тянуть назад и месяц, и год, и годы спустя…

Исповедь не окончена. Исповедь не может быть окончена однажды, выплеснул лишь то, что болело сильнее всего. Сказал то, что сказал, ради того, чтобы не молчать. Молчать малодушно. Молчать проще. Проще смолчать, не попытавшись разобраться, что же ЭТО было.



Мы выжили…
Через века мы пронесем себя, мы повторимся.
Они ушли, их след еще заметен.
Пройдут года и он сотрется. Да?
Да, если мы забудем….

Кандагар — Баку 1988-1989 г.

У каждого свой путь к Богу. Та война стала поворотом для многих и многих людей. Господь открылся мне через маленький алюминиевый крестик, подаренный бабкой Михайловной во Пскове, через осмысление чужой смерти, через многократное внутреннее переживание своей смерти, через приобщение к сложной русской военной истории, через поиск путей укрепить свой боевой дух, через долгие афганские ночи наедине с собой, через память о погибших однокашниках по военному училищу, когда однажды в Баку я осознанно сделал шаг в Православный храм и зажег в память по ним свечу. Чтобы призвать нас к себе Господь посылает нам испытания. И чем мы упрямей, тем более тяжелые испытания Он посылает. Спасибо, Господи за все!

2001 г.

Об авторе:

Подушков Дмитрий Леонидович -
Дмитрий Подушков, Гвардии капитан запаса спецназа ГРУ

Дмитрий Подушков, Гвардии капитан запаса спецназа ГРУ

Русский. Православный. Родился 3 августа 1963 г. в г. Красноярск-26 (сегодня Железногорск) Красноярского края в семье кадровых энергетиков. (Родители работали на подземной АЭС).
В 1976 г. семья переехала в Удомлю, где начиналось строительство Калининской АЭС. В 1980 г. окончил Удомельскую среднюю школу № 2.
В 1985 г. – окончил факультет разведки войск специального назначения – спецназ ГРУ ГШ в Рязанском высшем воздушно-десантном командном училище.
С 1985 по 1987 гг. – служба в должности командира разведгруппы в бригаде специального назначения г. Пскова.
1987-1988 гг. — служба на должности командира разведгруппы в 173-м батальоне СпН в Афганистане в г. Кандагар. За результативные боевые действия награжден советским боевым орденом Красная Звезда и афганским боевым орденом Красное Знамя.
Добровольное увольнение в запас в 1989 году и возвращение в Удомлю.
1991-1993 гг. – учредитель и первый директор частной «Авторской школы» — одной из первых частных школ России.
1994-1997 гг. – исполнительный директор «Удомельского Фонда поддержки и развития предпринимательства».
Депутат Удомельского районного Совета депутатов: 1991-1993, 1996-2000, 2004-2008;

Совета депутатов г. Удомля – 2005-2008, 2008 – по настоящее время.
Учредитель и редактор с 1997 г. по настоящее время краеведческого альманаха «Удомельская старина».
Организатор проекта по изданию серии по истории Удомельского района.
С 2000 г. – организатор и инструктор Удомельского военно-спортивного юношеского клуба «Патриот» им. В.И. Роборовского.
С 2002 г. – организатор Удомельского Русского Собрания, один из организаторов русского соборного движения в Тверской области.

Глава города Удомля 2005-2008 гг.
С 2009 г. — книгоиздатель, редактор газеты «Голос Удомли».
Женат. Трое детей.
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© LogoSlovo.ru 2000 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU