Один святой старец жил со своим послушником в некой каливе неподалеку от крупного села. Однажды в той местности случился великий неурожай, и бедняки едва не умирали с голоду. Многие в отчаянии приходили и стучались в каливу пустынника. Он же, будучи очень милостивым, от всего сердца делился с приходившими тем, что у него было. Но послушник, с трепетом видевший, как тают их запасы хлеба, однажды с огорчением сказал старцу:
— Авва! Не отделить ли тебе из наших запасов тот хлеб, который причитается мне; и впредь давай милостыню из своей части. А то если дела и дальше пойдут таким образом, то мы быстренько оба помрем.
Добрый старец, не говоря ни слова, разделил запасы на две части и продолжал делиться с бедняками своими хлебами. Но Бог, видя его доброе намерение, благословил его запасы, и чем больше старец раздавал, тем более они умножались.
Тем временем послушник съел весь свой хлеб. Когда у него ничего не осталось, кроме нескольких корочек, он пошел к своему старцу и стал просить его, чтобы они снова ели вместе. Тот принял его без малейших возражений. Но теперь просителей стало еще больше и послушник опять начал ворчать. Однажды кто-то постучал в дверь. Это был очень бедный человек. Послушник нахмурился.
— Дай ему хлеба, — велел старец, притворившись, что не заметил угрюмого вида своего ученика.
— Мне сдается, что нам уже самим нечего есть, — сказал послушник, повысив голос, чтобы проситель услышал его.
— Пойди и поищи как следует, — приказал старец.
Тот нехотя встал и поплелся в кладовую. Но открыв дверь он остолбенел. Кладовка была до потолка забита свежими лепешками!
С этого дня он стяжал великое доверие к святому старцу и с готовностью помогал бедным.
В монастыре Григориат, при игумене отце Симеоне родом с Пелопонниса, как рассказывали мне почтенные старцы этой обители, однажды случилось так, что игумен отлучился по каким-то монастырским делам, оставив своим местоблюстителем (заместителем) отца Харалампия.
Дело было зимой; на море была сильная буря. Отцы нуждались в продуктах и было нужно отправиться на монастырское подворье «Балабани» неподалеку от городка Сифония — сейчас там деревня Новая Мармара.
Занимавший место игумена отец Харалампий распорядился, чтобы туда отплыли три монаха во главе с монахом Авксентием.
Эти братия, видя, что море штормит, поначалу возражали, но, когда местоблюститель продолжал настаивать, за послушание ответили: «Мы поплывем, даже если придется потонуть».
Они сели в монастырскую лодку; погода портилась, но монахи сказали, что для послушания нет никаких препятствий. Но море не любит шуток; оно не очень-то разбирается в тонкостях послушания. Едва они вышли в открытое море — вряд ли они удалились от пристани более, чем на две мили, как огромная волна навсегда отправила лодку на дно морское.
Они были не так далеко, и в монастыре видели кораблекрушение; отцы, бывшие в лодке, потонули. Чудом спасся только мирянин, бывший капитаном лодки; у него была высокая температура и он сошел на берег, прежде чем лодка вышла из бухты.
В монастыре видели кораблекрушение; отцы, бывшие в лодке, потонули.Отец Харалампий вместе с отцами обители отслужил молебен Пресвятой Богородице и святителю Николаю, но было уже поздно, ибо не было никакой надежды на спасение лодки и пассажиров.
С плачем, угнетаемый угрызениями совести, местоблюститель игумена отец Харалампий отправился к себе в келлию и стал горячо молиться о потонувших братиях; от усталости незадолго до полуночи его одолел сон, и тогда он услышал, как кто-то стучит в его дверь. Он спросил, кто там и что ему нужно в такое время. Из-за двери раздался ответ: «Это я, Авксентий». Отец Харалампий был поражен этим ответом и сказал: «Как Авксентий? Мы же видели, как лодка погрузилась в море и решили, что все потонули; как же ты спасся?». Голос из-за двери ответил: «Ты что, думаешь, что послушные тонут?».
Отец Харалампий тут же подбежал к двери и открыл ее, чтобы впустить брата, но за дверью никого не было. Тогда он понял, что этим голосом его обличали монахи, которые из-за его настойчивости утонули; с той единственной разницей, что они, потонувшие за послушание, не несут никакой ответственности, а ему придется ответить за свое безрассудное упрямство.
С того часа во всю свою жизнь отец Харалампий неутешно оплакивал нелепую смерть братий. А они получили неувядающий венец послушания и вечно живут в Царстве Небесном. Отец же Харалампий преподобнически окончил свою жизнь в обители, искренне исповедуя свой грех пред Господом и прося прощения у отцов монастыря.
Оскорбления и унижения освящают того, кто терпит их
Однажды некий послушник ушел из скита и отправился в Тавеннский общежительный монастырь. Но все тамошние отцы были почти святыми людьми и настоящими подвижниками.
Спустя 30 дней послушник пришел к архимандриту обители и говорит ему:
— Авва! Благослови меня и позволь мне уйти. Ибо я больше не могу оставаться здесь.
— Почему, чадо? — спрашивает его старец.
— Потому что здесь нет ни труда, ни награды; Здесь все отцы — подвижники, в то время как я — грешный человек. Я лучше пойду туда, где люди будут оскорблять и унижать меня. Ибо этим спасается грешный человек.
Когда старец услышал это, он изумился; но, зная, что перед ним настоящий делатель заповедей Божиих, он отпустил его со словами:
— Ступай, чадо; мужайся, и да крепится сердце твое, и потерпи ради Господа.
В некоем общежительном монастыре жил один молодой брат по имени Евфросин. Он нес послушание повара. Поскольку он постоянно был вымазан в золе и закопчен кухонным дымом, большинство братий не особенно знались с ним. Так он смог скрыть свою великую добродетель.
Он всегда ходил в какой-то драной, заплатанной одежде. Поэтому братия, не обращавшие внимания на внутреннюю жизнь, насмехались, подшучивали, ругались над ним, оскорбляли и унижали его, да к тому же и поколачивали. Но он оставался незлобивым, спокойным и молчал. Хотя он каждый день выслушивал и терпел множество гадостей от большинства тамошних монахов, он с благородством терпел все это, никогда никому не возразив, никого не осудив и даже ни разу не рассердившись за все причиненные ему несправедливости.
Игумена монастыря, который жил по воле Божией и потому стяжал великое дерзновение, однажды стал безпокоить такой помысел. Он очень захотел узнать, кто из насельников монастыря и из его духовного стада самый высший в добродетели и превосходит прочих в исполнении заповедей Божиих. И вот, поскольку этот помысел мучил его, он стал молиться, чтобы Бог явил ему, кто первенствует в добродетели среди братии.
И вот когда однажды ночью игумен наедине молился, он впал в исступление. Душой он перенесся в какое-то место неописуемой красоты. Это место было наполнено чудесным благоуханием и украшено всеми видами деревьев, плоды которых не были похожи на плоды известных нам деревьев; они так отличались от них своей красотой и размером, что человеку невозможно описать их. Под деревьями струились прозрачные ручьи. Красота этого места была поистине непередаваема и не сравнима ни с чем земным.
Видя все это, игумен благодарил Бога, подателя благ, удостоившего его такой великой чести. Он подошел, чтобы сорвать один из этих чудесных плодов, но не смог: ветви были слишком высоко. Он не раз повторял свои попытки, но так ничего и не добился. Так он и стоял под деревом с пустыми руками. Тогда он видит в этом прекраснейшем раю того молодого брата, Евфросина, который свободно берет все, что там находится. Ветви сами склонялись к нему и словно предлагали, чтобы он рвал и ел их плоды.Тогда Евфросин взял своей рукой несколько плодов (это были яблоки) и дал своему старцу три из них.
В изумлении от этого невероятного зрелища игумен говорит ему:
— Чадо Евфросине, кто привел и впустил тебя сюда?
Тот с улыбкой на лице отвечал:
— Отче! Брать и владеть всеми теми благами, что ты видишь, мне доверил Единый Человеколюбец — Бог.
Игумен опять спрашивает:
— А ты можешь дать и мне что-нибудь из них?
— Бери, отче, сколько хочешь, — отвечает Евфросин.
— Да нет, чадо, — говорит игумен. — Я много раз пытался, но у меня не получается.
Тот, с великой радостью получив их, тут же очнулся.
Но тогда он и в самом деле обнаружил у себя в руках эти три яблока! Исполнившись трепета и весь дрожа, он немедленно приказал стучать в било. Вместе с братиями он совершил утреннюю службу, не сказав никому о виденном. Когда настал час Божественной Литургии и братия собрались в храм, он сам служил и совершил Божественные Таины
После отпуста он, еще не сняв священные одежды, встал в Царских вратах и повелел привести брата Евфросина.
Побежали на кухню, быстренько привели его и поставили перед игуменом в том виде, в каком он и был — с закопченным от кухонного дыма лицом и одеждой, перепачканной золой.
Тогда игумен спрашивает его:
— Чадо! Где ты был этой ночью?
Евфросин потупил голову и ничего не отвечал.
Игумен настаивал и требовал ответа. Тогда Евфросин, с полными слез глазами, спокойным и смиренным голосом ответил:
— А разве ты не знаешь, отче, где мы с тобой были?
В волнении игумен показал ему три яблока и спросил:
— Узнаешь?
— Да, отче, — отвечает Евфросин, — это я тебе их дал, потому что так ты мне повелел.
Тогда игумен говорит перед всеми братиями:
— Чадо Евфросине! Блажен ты, ибо ты сподобился получить такие блага. Потому молю тебя быть предстателем и за мою бедную душу.
И он стал рассказывать братьям то, что было ему явлено в видении.
Затем он упал к ногам Евфросина. Тот очень переживал из-за всего случившегося, как будто с ним стряслась какая-то великая беда, со стенаниями оплакивал свою чрезмерную честь и весь сотрясался от рыданий и слез.
После всего этого игумен взял его за руку и ввел в алтарь. Там, разрезав на мелкие кусочки три яблока и сложив их в священный сосуд, он дал каждому брату по кусочку.
Но Евфросин, который не мог принимать честь и похвалу от братий, тайком убежал и исчез. Он вменял людскую похвалу за осуждение и великий вред для души. Итак, он очень рассудительно предпочел удалиться от таких почестей, чтобы достичь спасения.
Один мужчина по имени Сильван, актер по профессии, решив отречься от мира и стать монахом, пришел в монастырь святого Пахомия. Первые советы преподобного старца были такие:
— Будь внимателен, брат, ибо монашеская жизнь требует труда, и для нее нужна бодрая душа и разум, чтобы по благодати Божией ты смог противостоять тому, кто беспокоит нас; ибо твоя предшествующая жизнь, проведенная в театрах, будет влечь тебя к плохому.
Сильван пообещал, что он будет все делать так, как ему советует старец, и таким образом был принят в монастырь. И в самом деле, поначалу он подвизался. Однако, когда прошло уже довольно времени, он вновь начал небречь о своем спасении, получать удовольствие от бессмысленных шуток и кривляний. Он даже дошел до того, что, нимало не стесняясь, пел непотребные песни перед братьями.
Тогда преподобный Пахомий вызвал его и повелел — после двадцати лет монашеских подвигов — снять перед всеми монахами схиму, опять надеть свою мирскую одежду и убираться вон из монастыря.
Это подействовало на Сильвана. Он упал к ногам преподобного старца и стал умолять его:
— Старче, прости меня и на этот раз! И я верю, что Владыка, спасающий грешников, поможет мне покаяться во всем, что я натворил до сего дня, живя небрежно, так что ты первый порадуешься перемене, которая произойдет в моей душе и возблагодаришь Бога.
Старец ответил:
— Ты знаешь, сколько твоих выходок я терпел, хотя нередко ты доводил меня до того, что приходилось дать тебе оплеуху, а я никогда ни одного человека не ударил, даже если мне очень хотелось это сделать! Только с тобой мне приходилось поступать таким образом; но при этом мне было еще больнее, чем тебе, потому что моя душа болела за тебя. И я так делал ни по какой другой причине, как только потому, что считал, что ты хоть таким образом исправишься. Но и после стольких увещаний ты не пожелал обратиться к тому, что для тебя же самого лучше. И как же я могу позволить, чтобы больной член продолжил заражать своей болезнью Христово стадо? Я боюсь, как бы зараза одного не распространилась на все члены и спустя малое время разрушила все братство.
Так старец возражал Сильвану. Однако он еще более умолял старца и уверял его, что с этого времени он исправится. Святой Пахомий потребовал, чтобы кто-нибудь поручился за Сильвана, что он больше не возьмется за прежнее. Тогда некий святой и уважаемый человек по имени Петроний согласился поручиться, что Сильван выполнит свои обещания. Так преподобный простил его. Благословив Сильвана, он передал его Петронию.
С того самого момента, как Силъван получил прощение, он настолько смирил себя, что стал для многих — а лучше сказать, для всей братии — образцом и примером во всех добродетелях, которые он стяжал, а особенно в плаче по Богу. Он так много плакал, что порой даже во время еды его слезы лились, словно река, так, что он не мог их сдержать, но они смешивались с пищей; так на нем исполнились слова псалмопевца Давида: И питие мое с плачем растворял.
Когда братия говорили ему, что, может быть, не надо так вести себя перед незнакомыми, он отвечал:
— Я много раз хотел сдержаться и именно по этой причине, но у меня не получается.
Братия также говорили, что он свободно может плакать от умиления, когда он один или когда молится; но во время трапезы надо сдерживать себя. «Ведь душа может, — говорили они, — пребывать в непрестанном умилении и без видимых слез». И они просили его рассказать, по какой причине он так много плачет, и даже пытались помешать ему, говоря, что они краснеют от стыда, видя eго, а многие даже не могут есть. Тогда Сильван отвечал:
— Братия! Как же вы хотите, чтобы я не плакал, когда я вижу, как мне служат святые, даже пыль от подошв которых многоценна, в то время как я совершенно ничего не стою? Как же мне не скорбеть?! Скажите, разве я, актеришка, стою того, чтобы мне служили такие святые люди? Так что я скорблю, братия, ибо я каждый день боюсь, что меня поглотит земля, как Дафана и Авирона, которые осмелились кадить Святое с лукавыми мыслями и нечистыми руками. И еще я боюсь потому, что зная все это, я тем не менее небрегу о спасении своей души. Потому мне и не стыдно плакать, ибо я знаю многие свои грехи.
И вот поскольку Сильван так хорошо подвизался уже в течение долгого времени, однажды Пахомий Великий сказал в присутствии всех:
— Братия! Свидетельствую пред Богом, что с тех пор, как был основан этот монастырь, из всех живущих со мной братий я не знал никого, кто был бы мне подобен, за исключением одного.
Когда братия услышали эти слова, одни подумали, что он имеет в виду Феодора, — другие — Петрония, а третьи — Орсиния. Набравшись смелости, Феодор спросил Пахомия Великого, кто этот брат. Преподобный не хотел отвечать. Однако поскольку Феодор еще больше настаивал, да и другие великие братия хотели узнать, кто это такой, Пахомий Великий ответил:
— Если бы я знал, что тому, о ком я буду говорить, угрожает опасность возгордиться от похвал, я не открыл бы его. Но поскольку я знаю, что чем больше его хвалят, тем больше он смиряется по благодати Христовой, то для того, чтобы и вы подражали его жизни, я без страха похвалю его перед вами. Итак, ты, Феодор, и те, кто подвизаются подобно тебе здесь, в этом монастыре! Связав дьявола, вы низвергли его к своим ногам и каждый день по благодати Христовой попираете его в землю. Но если вы зазеваетесь, то есть опасность, что плененный дьявол ускользнет из-под ваших ног и набросится на вас. А вот брат Сильван, которого не так давно мы решили прогнать из монастыря за его небрежение, теперь окончательно покорил дьявола и прогнал его, так что он теперь даже не может показаться рядом с ним, и своим невероятным смиренномудрием совершенно победил его. Вы, сотворив дела добродетели, уповаете на то, что сделали до сих пор. А он, чем более подвизается, тем более ведет себя с вами, словно новоначальный, непрестанно поминая от всей души и всем разумом, что он никуда не годен. Потому он так легко и плачет, ибо он легко охуждает себя и не считает никакой из своих подвигов чем-то серьезным. А ничто так не приводит в ярость дьявола, как проявляющееся в делах смиренномудрие, на которое Сильван направляет все силы своей души.
Так подвизавшись еще восемь лет, не считая предшествующих двадцати, Сильван совершил путь подвига. Его святость засвидетельствовал преподобный Пахомий, сказавший после его смерти, что он видел, как множество святых Ангелов с великой радостью принимают душу Сильвана и возносят ее на Небо, чтобы принести ее Христу, как избранную жертву.
Одного монаха, подвизавшегося в общежительном монастыре, бороли помыслы, внушавшие ему уйти из обители. Однажды он взял лист бумаги, сел и записал на нем все те причины, которые побуждали его оставить монастырь. Перечислив их все, он написал под списком обращенный к самому себе вопрос: «Ты вытерпишь все это?». И, наконец, отвечая на вопрос, он добавил: «Во имя Иисуса Христа, Сына Божия, — да, я буду терпеть». И, свернув бумагу, он зашил ее в свой пояс.
Итак, когда ему на ум приходила одна из тех причин и его начинали беспокоить помыслы, говорившие, что надо уходить из монастыря, он быстро где-нибудь уединялся, доставал из пояса свиток и читал. Дойдя до слов «Во имя Иисуса Христа, Сына Божия, я буду терпеть», обращаясь к самому себе, он говорил: «Осторожней, бедняга: ибо ты договорился не с человеком, а с Богом», и тотчас успокаивался. Так поступал этот монах всякий раз, когда какая-либо причина вызывала беспокойство в его душе, и оставался спокойным.
Когда прочие монахи заметили, что делает этот брат, и что, читая свиток, он живет в мире с? всеми, в то время как их часто беспокоят различные искушения; они позавидовали ему и возненавидели его. Они собрались все вместе, отправились к игумену и сказали ему:
— Авва! Этот брат — колдун; у него какие-то волшебные штуки в поясе. Поэтому мы не можем жить вместе с ним. Или ты выгонишь его отсюда, или мы уйдем.
Игумен, поняв, что здесь какое-то вражье коварство, ибо он знал смирение и благоговение того монаха, говорит им:
— Ступайте, помолитесь, и я тоже буду молиться; через три дня я дам вам ответ.
Ночью, пока монах спал, игумен осторожно вошел в его келлию, развязал его пояс и, прочитав свиток, опять завязал пояс и вышел. Когда прошли три дня, монахи собрались у игумена, чтобы узнать его ответ. Игумен зовет брата и говорит ему:
— Зачем ты соблазняешь братию? Брат падает на землю и говорит:
— Авва, я согрешил; прости меня и помолись за меня.
Тогда авва, обращается к братии:
— Что вы говорили про него?
Те отвечали:
— Что он колдун и прячет какие-то волшебные штуки в своем поясе.
— Так вытащите эти штуки у него из пояса! — говорит им авва.
Они бросились развязывать его пояс, но монах сопротивлялся.
— Режьте, — приказал игумен.
Когда пояс был разрезан, они нашли «колдовской свиток». Тогда игумен передает свиток одному дьякону, повелев ему взойти на возвышение и оттуда прочитать, что там написано. Он поступил так, чтобы еще больше посрамить лукавого дьявола, всеявшего в душах братии такую клевету. Братия, услышав, что написано в свитке, особенно последнюю фразу: «Во имя Христа я буду все это терпеть», от стыда не знали, что и делать. Они поклонились игумену и сказали ему:
— Авва, мы согрешили.
— Не мне кланяйтесь, — говорит им игумен, — а Богу и брату, которого вы осудили, чтобы он простил вас.
Так они и сделали. Тогда авва говорит брату:
— Помолимся Богу, брат, чтобы Он простил их. И они помолились за них.
Получив жребий управлять братиею, храни чин свой и не умалчивай о должном (сказать или приказать) по причине противоречия (некоторых). В чем послушают тебя, за то получишь награду по причине добродетели их, в чем же не послушают, прости им, и за то получишь равное (же воздаяние) от Того, Кто сказал: «отпустите и отпустится вам» (Лк.6:37).
Кто с первого слова не послушает тебя, не принуждай того прением, но лучше на свою привлеки сторону ту прибыль, которую тот отверг. Ибо незлобие выгоднее для тебя, нежели исправность того.
Когда поврежденность одного (который повредил себе непослушанием, или другим чем) распространяется на многих, тогда не следует долготерпеливничать, «не своей искать пользы, но многих, да спасутся» (1Кор.10:33). Ибо общая добродетель полезней частной.
У одного старца, подвизавшегося в некоей пещере в Фиваиде, был добродетельный послушник. У старца был обычай каждый вечер давать своему послушнику полезные советы, а после беседы он благословлял его и отпускал спать.
Однажды случилось так, что старца навестили несколько благоговейных мирян, знавших его подвижническую жизнь, и принесли ему подарки. Когда они ушли, вечером он по обычаю сел, чтобы дать несколько наставлений своему послушнику. Однако, говоря, он задремал и заснул. Послушник не уходил; он оставался там, ожидая, когда старец проснется и благословит его отправляться спать.
Он сидел в ожидании долгое время, но старец не просыпался. Послушника стал беспокоить помысел, побуждавший его уйти. Тем не менее, он не уходил. Этот помысел борол послушника семь раз, но каждый раз он сопротивлялся ему и не уходил.
Была уже глубокая ночь. И вот старец проснулся и, видя, что его послушник чего-то ждет, говорит ему:
— Почему ты до сих пор не ушел?
— Я не мог, старче; я не взял благословения.
— А что же ты меня не разбудил?
— Я не дерзал, чтобы не напугать тебя, — отвечал послушник.
Они поднялись и начали последование утрени.
Затем послушник взял благословение, чтобы уйти. Когда старец остался один, в какой-то момент он пришел в исступление 1. Он видит, как кто-то показывает ему славное место, а посреди этого места — сияющий престол, а на престоле — семь сверкающих венцов. Старец спросил у показавшего ему все это:
— Чьи они?
— Твоего послушника — отвечал тот. Это место и престол Бог даровал ему за его послушание, а эти семь венцов он получил сегодня ночью.
Старец, едва придя в себя, зовет послушника и говорит ему:
— Прошу тебя, скажи мне, что ты делал этой ночью?
— Прости меня, старче, — ответил он, — я ничего не делал.
Старец, полагая, что послушник не сознается по смиренномудрию, снова говорит ему:
— Я не благословлю тебя уйти, если сначала ты не скажешь мне, что ты делал и о чем думал этой ночью!
Послушник, не помня, чтобы он что-нибудь натворил, не знал, что сказать.
— Старче, — говорит он, — ничего я не делал. Я помню лишь, что семь раз меня беспокоил помысел, побуждавший меня уйти без твоего благословения, но я не ушел.
Когда старец услышал это, он понял смысл видения; то есть каждый раз, когда послушник сопротивлялся помыслу и не уходил, Бог венчал его. Он ничего не сказал своему послушнику о виденном. Но ради душевной пользы он поведал это другим духовным людям, чтобы они узнали, что Бог даже за малые труды дарует нам светлые венцы; чтобы и мы научились, что надо испрашивать благословения у наших духовных отцов и не дерзать что-либо делать или удаляться от них без их повеления и благословения.
Об авве Силуане рассказывали, что у него был ученик, отличавшийся великим послушанием, по имени Марк. Этот послушник был каллиграфом, и за его послушание старец очень его любил. У него было еще одиннадцать послушников, которых беспокоило, что их старец любит Марка больше, нежели их. Это свое беспокойство они поведали старцам.
И вот однажды старцы посетили авву Силуана и стали обличать его в таком отношении к послушникам. Тогда авва Силуан вышел из келлии вместе с ними. Он начал по одной обходить келлии послушников. Постучав в дверь, старец говорил: «Брат такой-то, выйди, ты мне нужен». Ни один из них не отозвался тотчас.
Но когда они пришли к келлии Марка, авва постучал в дверь и начал говорить, как и прочим: «Марк…». Едва Марк заслышал голос старца, он немедленно вылетел из келлии. Авва отправил его по какому-то делу и говорит старцам:
— Отцы! А где же прочие послушники?
И, войдя в келлию Марка, он осмотрел его рукоделие. Авва заметил, что Марк только что начал какую-то свою работу, но, как только его позвал старец, он остановился, не закончив слово и прервав его на половине. Авва берет свиток, выносит его из келлии и показывает старцам. Тогда они сказали ему:
— И в самом деле, авва, мы тоже любим того, кого любишь ты. Ибо его любит Бог.
Один монах, живший в монастыре святого Венедикта, дав волю своим помыслам, был побежден бесом лени. Поэтому он совершенно не хотел следовать верному преданию монашеских правил. Человек Божий, святой Венедикт, не переставал вразумлять его и постоянно неленостно наставлял его. Однако тот не только не желал следовать советам своего старца, но непрестанно с бесстыдством просил святого старца отпустить его к родным.
Однажды он так замучил почтенного старца своими просьбами, что тот гневно приказал ему убираться вон. Едва послушник вышел из монастыря, чтобы отправиться к своим родителям, как он повстречал на дороге ужасного дракона с разинутой пастью, хотевшего проглотить его. Тогда брат задрожал, всплеснул руками и стал громко звать на помощь: «Бегите сюда! Меня хочет сожрать дракон!».
Братия сбежались на крик, но не увидели никакого дракона, а только дрожащего и машущего руками брата. Тогда они взяли его и отвели в монастырь. Придя в себя, он поклялся, что больше никогда он по своей воле не уйдет из обители и даже не выйдет за ворота до самой смерти. И это свое обещание он и в самом деле исполнил. Укрепляемый молитвами своего старца, он больше никогда не видел того страшного дракона, который когда-то встал на его пути.
У преподобного Пахомия был обычай один или несколько раз в неделю собирать монахов своего общежительного монастыря и учить их слову Божию. Однажды вместо того, чтобы самому наставлять братии, он повелел Феодору — еще юному возрастом и новоначальному в монашеской жизни — говорить перед братиями. Этим он хотел испытать его послушание. Добрый послушник, без возражений и ложного смиреннословия, в точности исполнил приказ своего игумена. Он встал и начал учить монахов слову Божию. Однако это не понравилось старшей братии. Они разгневались и демонстративно покинули собрание, удалившись в свои келлии. Когда наставление окончилось, преподобный послал за ними, велев привести их к себе.
— Почему вы ушли с собрания? — строго спросил он.
— А что ты хочешь, авва? — с негодованием ответили они. — Ты ведь велел ребенку учить стариков!
Преподобный Пахомий глубоко вздохнул, и на его глазах показались, слезы.
— Верно говорят, что гордость — корень всех зол и что она разрушает все то доброе, что бедный человек строит с таким трудом. Уйдя с собрания вы, несчастные, презрели не Феодора, а Духа Святого, говорившего через него. Разве вы не видели с каким вниманием я, ваш духовный отец и учитель, слушал его? И уверяю вас, что до сего дня я не слышал более полезного поучения.
И, сказав это, он дал им строгую епитимию, чтобы сокрушить их самолюбие.
В жизнеописании о.Иоакима из скита святой Анны описан такой случай, происшедший с ним, когда он еще был послушником.
В октябре 1939 г., когда мы собирали маслины, в саду нашей каливы, о.Иоаким был главным в этой работе. Однажды мы трудились все вместе с утра до вечера в безмолвной молитве, как и всегда. Когда солнце зашло, мы собрались домой, чтобы отслужить вечерню. Смертельно уставшие, мы хотели отдохнуть, потому что в час ночи мы должны были начинать утреню, а сразу по ее окончании продолжать уборку плодов. На обратном пути нам приходилось поддерживать о.Иоакима, потому что он очень устал и не держался на ногах. Когда мы вошли во двор, то нам сообщили, что настал наш черед трудиться в маслодавильне. Всю ночь мы должны были давить масло из собранных маслин.
— Иди, начинай, а потом подойдут остальные, — раздался низкий голос старца, обращавшегося к о.Иоакиму.
Это означало, что он должен был вращать каменный жернов, давивший маслины. Тогда из соображений подвижничества в скиту не использовали для этого животных.
— Благослови, старче, — с готовностью отвечал о.Иоаким.
Он кланяется старцу, берет его благословение и отправляется крутить жернов — а ведь только что он мог волочить ноги только с нашей помощью! Мы застыли в молчании. Он удалялся по тропинке, пока не скрылся за деревьями. Мы подошли к старцу и попросили, чтобы кто-нибудь из нас пошел вместе с ним, а то он еще упадет где-нибудь по дороге.
— Что вы беспокоитесь? — ответил он с воинственным видом. — Разве в наше время не должно быть святых? Или вы забыли, что послушание заставляет даже умерших говорить из гpo6a? Вы увидите, что Бог даст ему такую силу за его самоотверженность и послушание, что он сам удивится.
Спустя немного времени я отправляюсь с поручением старца на маслодавильню и что же я вижу? Этот худой, болезненный и слабый монах вовсю крутит жернов. Я подхожу и спрашиваю его:
— Как дела, батюшка?
— Что сказать, — с улыбкой отвечает он, — По молитвам старца мне не очень тяжело. Вот только бы немного воды, а то очень пить хочется.
Я предложил свою помощь, и он согласился. Работа окончилась к утру, потому что мы трудились попеременно с двумя другими братиями. После полуночи о.Иоаким, согласно указанию старца, возвратился в каливу.
† † †
За восемнадцать лет суровой жизни в скиту святой Анны было бесчисленное множество таких случаев. Я расскажу еще о двух, чтобы создать целостный образ доходящего до самопожертвования послушания о.Иоакима.
У него был обычай каждый вечер обсуждать со старцем разные духовные вопросы. И вот однажды он постучал в дверь келлии старца и получил ответ подождать. О.Иоаким, уставший от дневных трудов, прислонился к стене и терпеливо ждал. Похоже, что старец забыл о нем, а, может быть, хотел его испытать, но, так или иначе, он лег спать. Когда в полночь старец встал на утреню, он обнаружил, что послушник все еще ждет на улице!
— Ты что здесь делаешь в такое время? — спросил он.
— Вчера, когда я постучал, вы сказали, чтобы я подождал, — отвечал тот…
Старец поведал нам об этом с искренним изумлением. А мы прославили Бога, даровавшего нашему братству такого человека.
† † †
Как-то в другой раз мы только что окончили повечерие и уже расходились по келлиям, чтобы отдохнуть, как вдруг во услышание всех старец зовет о.Иоакима:
— Приготовь фонарь, сумку и посох и ступай в Лавру. Ты должен быть там к утру, как только откроют ворота монастыря. Там ты уладишь такое-то дело, а к полудню ты уже должен быть здесь.
— Благослови, старче.
И монах начал готовиться к вечернему путешествию.
Монастырь Великой Лавры отстоит от скита святой Анны на четыре часа пути. Но поскольку о.Иоаким ходил очень медленно, он должен был выйти с вечера. Путь предстоял нелегкий. Но возможность получить награду за послушание обновила его. Он поклонился и ушел. О.Иоаким был уже довольно далеко, мало-помалу поднимаясь на Керасью. Когда старец еще один раз испытал его героизм и терпение, он послал быстроногого брата, чтобы тот вернул назад о.Иоакима, а сам шел вместо него.
— По вашему благословению, старче, я бы пошел, но, как вы хотите, — сказал он старцу, вернувшись.
Как-то ночью бес стал нашептывать в уши о.И., главного монастырского пономаря, такие искусительные помыслы:
— Ты опять будешь просыпаться в полночь, чтобы стучать в било? Опять будешь прерывать сладкий сон? Каждую ночь будешь заниматься этой тягомотиной? Да ты уже устал! Пусть звонит второй пономарь. Скажи, что заболел. Дай. своему телу немного отдыха. Хоть раз выспись.
Спустя некоторое время послышался голос другого пономаря:
— О.И., в чем дело? Ты что опаздываешь? Уже давно пора!
— Не могу, брат. Я плохо себя чувствую. Стучи в било сам. Я болею.
Когда раздался третий стук, монахи разошлись по своим стасидиям и служба началась, как обычно. А о.И., побежденный бесом нерадения, словно расслабленный, погрузился в море сна, словно свинец в воду. В эту ночь — так он рассчитывал — он передохнет.
Второй пономарь рассказал о случившемся старцу. Но он понял своим чистым умом, что дело не в болезни, а в чем-то другом. Нельзя было оставить такое дело без внимания. Необходимо было вмешаться, чтобы пресечь зло в самом начале, чтобы убить врага, пока он еще младенец. Да и отцы-подвижники в своих писаниях настаивают, что младенцы вавилонские должны быть уничтожены, едва родившись. Дщи Вавилоня окаянная… блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень (Пс.CXXXVI,8-9). Когда вавилонский росток возмужает, его нелегко выкорчевать.
Старец вскоре придумал план ответного удара. Это был план, уникальный в своем роде, которого больной монах никак не ожидал!
Многие отцы, находившиеся в храме, удивились, видя, как несколько священников вышли из церкви в своих облачениях. Куда это они? Да куда же еще, как не в келлию о.И!
— Мы пришли совершить для тебя водосвятие: и пособоровать тебя, — сказали они ему.
Пришлось ему волей-неволей, лежа на кровати, слушать чин водоосвящения. Он чувствовал себя крайне неловко. Лучше бы его оставили в покое и не трогали. А тем временем, как чин шел дальше, его начала обличать совесть. Недовольство и беспокойство переполнили его душу. Он испугался что из-за него подучается какая-то насмешка над Таинством. Эта последняя мысль очень его взволновала. Вскоре водосвятие закончилось и должно было начаться соборование. Тогда, не в силах терпеть дальше, он в волнении выскочил из кровати.
— Нет! Нет, отцы! Не надо соборования. Хватит. Все прошло. Я здоров. Я немедленно иду на службу. Сo мной все в порядке.
Вот и все. В другой раз он уже не уступит искушению! Больше не будет притворяться больным!
С другой стороны, он не мог не подивиться пастырскому искусству своего старца. Диагноз, лечение, разработка плана — все было безупречно. И это несмотря на то, что старец был неграмотным человеком, без образования и дипломов.
† † †
О другом послушнике того же старца мы читаем следующее.
Однажды о.Афанасий, взглянув из окна своей келлии на море, увидел, как на прибрежные скалы упал какой-то предмет. Присмотревшись внимательней, он убедился, что это старая метла.
Спустя несколько минут между старцем и неким монахом случился такой разговор.
— Это ты выбросил эту метлу?
— Я, старче.
— И зачем ты ее выбросил?
— Потому что она уже растрепалась и ей больше нельзя пользоваться.
— Да, но длинный черенок в полном порядке. Его-то ты зачем выбросил?
— Прости, старче. Я не подумал об этом.
— А надо было подумать. Какой-то брат ходил в лес, отпилил ветку от дерева, обстругал ее, отшлифовал, покрасил… столько труда затратил! А ты, как ни в чем ни бывало, взял да и выкинул ее! Мы бы лучше привязали к ней другую метлу. (Замечу, что в то время монахи сами делали эти метлы из особых кустов). Теперь ты должен спуститься с обрыва и принести черенок назад.
Бедный монах! Ему пришлось обойти вокруг всего скита, чтобы найти спуск к прибрежным скалам. Он должен был спускаться с большой осторожностью, чтобы не оступиться. А еще он должен был терпеть свое внутреннее противление. Как сам он позднее рассказывал, помыслы набросились на него: «Что за безумное распоряжение, — говорили они, — дал тебе старец! Ты подвергаешь себя опасности свалиться в море для того, чтобы достать эту никому не нужную метлу!»
В конце концов он преодолел все внутренние и внешние трудности и жив-здоров поднялся в монаcтырь, держа в руках ту самую великую метлу.
С этого дня — об этом излишне и говорить — он очень обдумывал свои действия, особенно, когда хотел выкинуть что-нибудь ненужное. Этот подвижнический спуск, страх, цепляния за отвесные скалы, рев волн… стали самыми действенными проповедниками разумной экономности.
Этот случай серьезно повлиял и на прочих отцов монастыря. Чему они научились? Быть внимательными в распоряжении монастырским имуществом. И всегда помнить слова Евангелия: …чтобы ничего не пропало (Ин.VI,12), хотя бы и казалось малым и незначительным.
С 1832 года игуменом русского монастыря святого Пантелеймона был архимандрит Герасим родом из Драмы. Однажды перед ним предстал некий юноша Димитрий (позднее ставший знаменитым о.Даниилом Катунакским) и, поклонившись, просил принять его в монастырь.
Игумен обсудил этот вопрос с прочими отцами. Некоторые, узнав, что Димитрий родом из Смирны, стали возражать.
— Мы не принимаем сюда людей из Смирны, — сказали они игумену.
— Почему же? — спросил тот.
— Знаем мы их, этих смирнян…
— Возьмите меня в монастырь, прошу вас, — взмолился юноша, — а если я не придусь вам по душе, то прогоните меня.
Отцы, увидев его ревность, решили оставить его. Потом они с радостью говорили ему:
— Да, благодаря тебе мы изменили мнение о смирнянах!
Так его приняли в обитель и зачислили в послушники. В качестве первого послушания ему поручили ухаживать за престарелым — более 85 лет — монахом Саввой.
Старец Савва был родом из Кесарии. Когда он был помоложе, то сыграл значительную роль в устройстве монастыря. Теперь он тихо доживал свои последние годы в одной из кафизм 1 за стенами обители.
Всякий, кто узнавал его поближе, не мог не подивиться его необъятной памяти. Он мог запросто рассказывать о давних событиях из монастырской жизни, приводя мельчайшие подробности, словно все это случилось вчера.
Впрочем, он был, — может быть, от возраста, — довольно своенравен и для того, чтобы ухаживать за ним, требовалось немалое терпение. Да и вообще, в жизни послушника — как в душевной, так и в телесной области — нужно терпение. На Святой Горе умудренные опытом отцы воспитывают юных с настойчивостью, но и с любовью. Самость молодого послушника должна исчезнуть, эгоизм должен быть забыт, своя воля выдрана с корнем… А душа должна выйти из всех испытаний простой, чистой, победоносной, но покрытой кровью, словно тело мученика… Путь послушника — это самоотвержение и крест. Этим путем он приходит к славе, к настоящей свободе…
Итак, послушник, согласно поручению, данному ему монастырскими отцами, должен был во всем служить старцу Савве. Убирать в кафизме, готовить еду, стирать белье. Но это еще не все. Он должен был терпеливо принимать все замечания — будь они справедливы или нет.
Во всех этих трудностях Димитрий вел себя безупречно. Когда старец Савва без всякой причины принимался ругать его своим низким анатолийским говором, мешая греческие и турецкие слова, тот смиренно кланялся и сокрушенно говорил: «Благослови, старче».
Как-то в субботу Димитрий убирал в церковке кафизмы. Пол этого прекрасного храма, освященного во имя святого Трифона, был выложен мраморными плитами. Когда послушник тщательно вымыл мраморный пол, — так, что он весь сиял, — в церковь зашел старец Савва. Он вытащил из кармана белый платок, вытер им пол, чтобы посмотреть, нет ли на нем пыли, и счел это поводом для смирения своего послушника.
— Nalet olsun (пропади пропадом — тур.) такая уборка! Это называется чистота?! Ты что, не видишь, что платок весь черный? Разве в книгах не написано: Господи, возлюбих благолепие дому Твоего?
Так испытывался будущий монах, но он не переставал светиться от смирения, кротости и любви. За все эти добродетели старец Савва проникся к нему глубоким уважением и, когда позднее Димитрий должен был его оставить, потому что ему сменили послушание, он не замедлил попросить прощения за свое поведение!
Второе послушание, которое на него возложили в монастыре, было в некой другой кафизме, где жили два монаха-болгарина. Они занимались тем, что вязали сумки и прочие вещи. И случилось так, что эти люди были довольно суровыми. Но Димитрий оставался непреклонным столпом послушания. Например, у них был обычай каждую пятницу вечером молиться о упокоении душ усопших по четкам. Когда в одну из пятниц пришел черед послушника произносить молитву вслух, он читал ее как полагается, ставя дополнение в винительном падеже множественного числа. — Господи Иисусе Христе, упокой рабы Твоя.
Но болгары стали кричать на него:
— Ты, неграмотный, надо говорить не «рабы Твоя», а «рабов Твоих».
— Благословите, старцы; теперь я буду говорить «рабов Твоих», — ответил истинный сын послушания.
«Благослови, старче».Когда старец Даниил Катунакийский услышал от юноши Константина, позднее ставшего о.Каллиником безмолвником, что он хочет поступить в монастырь и стать его послушником, то сказал ему:
— Костас, сынок, мы здесь едим раз в день, да и то без масла. Масло мы вкушаем лишь по субботам, воскресеньям и праздникам… Большую часть ночи мы здесь проводим в молитве. Спим мало, а днем занимаемся рукоделием, чтобы зарабатывать себе на хлеб.
— Благослови, старче. Я такой жизни и искал. Если бы я хотел чего-то другого, то мог бы пойти в общежительный монастырь или в скит.
— Здесь, Костас, нет источников. Воду, которая собирается в цистерну, мы расходуем очень экономно. Здесь, среди скал, не разобьешь сад, так что мы не лакомимся фруктами. На нашем столе бывает немного диких трав, маслин, иногда чуть-чуть инжира или что мы там купим в магазине в Дафни. А вместо хлеба мы едим сухари.
(В монастырях Святой Горы из хлеба, остающегося после трапезы, сушат сухари для пустынников. Каливу отца Даниила снабжал сухарями монастырь Ксиропотам).
Костас внимательно слушал, а старец продолжал описывать суровые условия его новой жизни:
— У нас здесь, Костас, нет ни молока, ни сыра, ни яиц. На Пасху мы не едим красных яиц; одно-единственное храним весь год, чтобы смотреть на него и вспоминать праздник.
А Костас слушал с большим интересом.
Еще одним неудобством в новой жизни было неумывание. Пришлось забыть об умывании и купании. Этот обычай, довольно странный на первый взгляд, является неотъемлемой составляющей отшельнической жизни и связанных с нею лишений.
† † †
Следующий случай рисует весьма впечатляющую картину лишений, которых полна жизнь Катунакийцев.
Прошло несколько лет, и Костас стал отцом Каллиником. Как-то на Пасху один милостивый монах позаботился о том, чтобы доставить им немного сыра. Таким образом на этот раз в каливе была настоящая пасхальная трапеза.
— Чадо, поставь на стол и тот сыр, который нам принесли, — говорит о.Каллинику старец.
Но тот, пораженный его словами, ревнуя о подвижнических идеалах, не согласился на такую роскошь.
— Что ты говоришь, старче? Сыр в пустыне? Где это слыхано!
Однако позднее обстоятельства сыграли с ним такую шутку. Прошло два-три года и молодой монах в полной мере испытал трудности послушания и пустынной жизни. В этот год пост Великой Четыредесятницы невероятно утомил его. Пустынники постятся гораздо строже, чем прочие монахи, и вместо трехдневного поста в первые три дня Четыредесятницы, когда не вкушают ничего, они обычно соблюдают пятидневный пост. Так пришла Пасха. Готовясь к пасхальной трапезе, он поведал старцу свое желание:
— Вот было бы здорово, старче, — сказал он, — если бы теперь, на Пасху, у нас было немного сыра!
Тогда старец Даниил с улыбкой ответил ему его собственными словами, произнесенными несколько лет назад:
— Что ты говоришь, чадо? Сыр в пустыне? Где это слыхано!
В монастыре святого Дионисия на Святой Горе был молодой монах, о.Исаак. Он нес послушание келаря (т.е. отвечал за продукты) на монастырском подворье в Карее. Начальником подворья был знаменитый старец Геласий родом из Лаконии, который четыре раза избирался протэпистатом Священного Кинота. Как-то зимой — дело было в феврале — о.Геласию понадобилось во что бы то ни стало связаться с монастырем по некоемy хозяйственному вопросу. Тогда не было ни телефонов, ни других средств связи. Так что кто-нибудь должен был отправляться пешком, хотя погода была небезопасной. Старец Геласий позвал своего послушника, р.Исаака, чтобы послать его в монастырь с письмом. Тот поклонился, взял свой посох и отправился в путь. Дорога из Кареи в Дионисиат видна с холма как на ладони. Тропинка проходит через густые дикие заросли высоких каштанов. Обычно этот путь занимает пять часов.
Добрый послушник с готовностью отправился исполнять послушание, хотя уже темнело небо, хотя он и видел, что дело идет к метели, одной из тех ужасных метелей, которые нередко бушуют на Афоне. Примерно через четверть часа он был уже у креста на вершине холма. О.Исаак пошел по тропинке, проходящей через горный хребет, которая выводит на дорогу к монастырю, и почти сразу же столкнулся с противником — снегом. С подворья он вышел примерно в первом часу дня (в седьмом часу по византийскому времени) 1.
В третьем часу (в девятом по-византийски) он добрался до владений монастыря Симонопетра, к холодному источнику Буздум. До сих пор он мог различить дорогу. Но теперь все вокруг было покрыто снегом. О.Исаак пытался определить направление своего пути. Он продвигался вперед, призывая сладчайшее имя Иисуса, до тех пор, пока мог передвигать ноги в снегу.
Метель переросла в настоящую бурю. Снег хлестал его со всех сторон. А он стоял на месте, будучи не в силах идти дальше. Он попытался сделать несколько шагов, но тщетно. О.Исаак попал в западню, и ничто не могло спасти его.
Путь потерян, вокруг ужасный холод, а снег все сыпется и сыпется. Рядом ни души, и помощи от людей ждать не приходится. Нет даже хижины, где можно было бы укрыться от непогоды. А время шло. Наступал вечер. Старцу Исааку ниоткуда не было спасения. Снег мало-помалу засыплет его с головой. Этот вечер будет последним в его жизни.
Когда всякая иная надежда была уже потеряна, о.Исаак поднял свои руки и глаза и с теплой и непоколебимой верой воззвал:
— Господи, Иисусе Христе, Боже, молитвами моего старца спаси меня в час сей! Честный Предтече, сподоби меня добраться до монастыря живым и здоровым!
И вот! Исполнилось слово пророка Исаии: возопиешь, и Он скажет: «вот Я!» (Ис.LVIII,9). В ту же секунду какая-то невидимая сила с быстротой молнии подхватила его и во мгновение ока перенесла его к монастырским стенам, к часовне, что стоит на пути к пристани!
† † †
Время было около половины пятого (10.30 по-византийски). Отцы только.что встали из-за трапезы. Привратник приготовился запирать врата обители, как вдруг с удивлением увидел перед собой старца Исаака.
— Откуда ты, авва? Как ты добрался сюда в такую бурю? — недоумевал он.
Его недоумение еще более увеличилось, когда он взглянул на дорогу, ведущую из Кареи, и не обнаружил на ней никаких следов. Изумление-привратника передалось и прочим отцам. Все в удивлении спрашивали, что случилось. Старец Исаак, не хотя открывать чудо, давал им как можно меньше объяснений. «С помощью Честного Предтечи, — говорил он, показывая на его икону, — я безопасно исполнил свое послушание».
Прошло немало времени и о чудесном путешествии по воздуху старца Исаака поведал — во славу Божию — духовник, которому тот подробно рассказал обо всем случившемся.
Рассказы о подобных чудесных молниеносных воздушных путешествиях из одного места в другое мы встречаем в житиях многих святых. Они, наряду с прочими чудесами, являются свидетельствами благодатной жизни и проявлениями особенного Божия промысла.
Об одном послушнике отца Саввы рассказывают следующее.
Вечерело. В саду одной из калив Малого скита святой Анны, рядом с голым холмом, беседовали два монаха — старец и его послушник. Вечернее безмолвие нарушает лишь непрестанный шум моря, омывающего подножие холма — дополнение к молитвам подвижников, которые, стоя на утесах с воздетыми руками, утверждают своими молитвами вселенную. Монахи поговорили, и младший встал со скамейки. Он поклонился старцу и направился к каливе, где его ожидал другой монах.
— Ты закончил, отец Онуфрий?
— Закончил, отец Иларион.
— Тогда пойду я.
Легкими шагами юный монах приблизился к старцу.
— Благослови, старче.
— Добре, Иларион. Добре, ангелочек мой. Садись здесь.
Его постригли всего несколько дней назад. Любовь к Богу возвела этого юношу от земли и от сродников (он был родом из городка Вриула неподалеку от Смирны) и пересадила его в землю подвижников. Три года (1879-1882) он был послушником.
С того момента, когда Иларион облекся в ангельский образ, он почувствовал, как все вокруг изменилось. Теперь он был уже не Георгий Хаджитасу. Он был монах малого скита святой Анны, о.Иларион. Он принадлежал не людям, а Богу и был переполнен божественной радостью. Сегодня вечером он решил подольше поговорить со старцем и порадоваться его богоблагодатным словам.
Откровение помыслов не заняло много времени.
— Чадо Иларион, тебе понравилось имя, которое я дал тебе?
— Очень понравилось, старче.
— А знаешь, почему я выбрал именно его?
— Как не знать? Ты подарил мне имя «батюшки», твоего блаженного старца — отца Илариона.
Глаза отца Саввы заблестели от слез — так было всякий раз, когда перед его мысленным взором представал образ его духовного отца.
— Да утвердят нас его молитвы. Пусть он молится за нас. А тебе, чадо, я от всего сердца желаю унаследовать его дарования. Обычно внуки бывают похожи на деда. Дай Бог, чтобы ты повторил его добродетели. Чтобы ты напоминал мне его не только именем, но и жизнью.
— Твоими молитвами, старче. Дай Бог.
Они немного помолчали.
— Подражай ему, чадо Иларион, чистотой своей жизни. Все его душевные силы, мысли, желания, решения сияли светом. Казалось, что видишь на его ясном и сладком лике, в его сияющих глазах отблеск сияния Господня лика. Его взор излучал райский свет. О, что это был за взгляд! Не раз я не решался смотреть ему в глаза. Он буквально сверкал. Это был взгляд пророка.
— Ты говорил нам, старче, что он был также прозорлив.
— Да, чадо. Так и должно было быть. У чистых сердцем пророческие очи. Что пишет наш учитель Василий Великий? «В непорочных и очищенных от всякой скверны душах сияет пророческое дарование». Где чистота сердца, там Святой Дух, «глаголавший пророки», устраивает свою скинию.
— Похоже, старче, что он невероятно любил Господа.
— Его сердце горело, чадо, от божественной любви. Что иное заставило его покинуть далекий Кавказ и устремиться в пустыню Святой Горы? Он не мог жить без мысли о Христе. О, если бы ты видел, как он служил Литургию, как он причащался! Он дня не мог прожить без Божественного Причащения! Для меня жизнь — Христос, говорил он. А по пятницам, каждую пятницу, он словно был у Креста вместе с Богородицей и Иоанном. Так близко он переживал Страсти Господни. И в этот день он ничего не ел и не пил из благоговения к Спасительным Страстям.
Старец продолжал описывать, разворачивать перед очами своего послушника картину добродетелей и даров блаженного отца. А юный монах слушал, слушал и не мог насытиться. И его душа вздымалась от божественного желания, словно море, колеблемое сильным ветром.
— Дедушка был настоящим святым, чадо Иларион. Пусть он будет образцом для тебя.
В этот вечер, хотя глаза уже слипались, новопостриженный монах чувствовал себя вдвоем с дедушкой, отцом Иларионом.
Среди множества монахов, которых довелось исповедовать отцу Савве, был и некий дьякон-румын. Он пришел на Афон еще в юности и безмолвствовал в пустыне неподалеку от малого скита святой Анны.
— Духовник, — однажды с грустью обратился к нему этот дьякон, — прошу тебя, не забудь завтра за Литургией помянуть мою мать: будет третий день, как она умерла.
Эти слова прогремели в ушах отца Саввы, словно труба, возвещающая триумф дьявола. Рассудительный старец взволновался. «Похоже, — подумал он, — враг сварил какое-то скверное кушанье». Проныра! С каким искусством он прельщает и омрачает Божий создания!
Не выказывая своего волнения, он взялся за расследование.
— Расскажи-ка, чадо, обо всем поподробнее. Завтра твоей матери исполняется третий день. То есть она умерла позавчера. Умерла она в Румынии. Каким образом ты за два дня узнал о ее смерти? Последовало краткое молчание.
— Как? Как я узнал об этом? — смущенно заговорил дьякон. — Ну, мне об этом сказал…
— Кто сказал?
— Мне об этом сказал мой Ангел-хранитель.
— Твой Ангел-хранитель? Ты что, видел своего Ангела?
— Я сподобился видеть его. Это было не раз и не два. Вот уже два года он является мне и молится вместе со мной. Мы вместе читаем акафист, кладем поклоны, беседуем на духовные темы…
Слова «два года» весьма огорчили отца Савву. Два года в прелести — это не безделица. Позволить врагу в течение двух лет спокойно вести в тебе свою разрушительную работу — это достойно сожаления.
— А почему же, чадо, ты столько времени ничего мне об этом не рассказывал?
— Ангел сказал мне, что это необязательно.
Отец Савва понял, что ему предстоит великая битва. Во-первых, надо убедить несчастного дьякона, что это вовсе не Ангел. Затем надо быть готовым столкнуться с бесовской яростью. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй и спаси нас», горячо молился старец.
— Чадо, ты уверен, что тот, кто является тебе — Ангел Божий?
— Уверен ли я? Старче, я тысячу раз уверен! Мы же молимся вместе, каждый день кладем по тысяче поклонов, беседуем о будущей жизни, о рае… Это мой Ангел-хранитель.
Дьякон казался непоколебимым. Однако он верил своему богопросвешенному духовнику и это заставляло его прислушаться к его словам; «Но, опять же, — говорил он, — как может бес укреплять меня в молитве? Наоборот, он сражается с молитвенниками!»
После долгого разговора они решили устроить проверку. Испытать «Ангела-хранителя».
— Попроси его, — сказал отец Савва, — прочитать «Богородице Дево». А еще скажи, чтобы он перекрестился.
Однако не все так просто. Когда в течение целых двух лет враг опутывает тебя своей прелестью, то он закрывает тебе и глаза, и уши, и тебе кажется, что ты слышишь «Богородице Дево» и видишь, как он творит крестное знамение.
При следующей встрече дьякон с тайным внутренним удовольствием сообщил духовнику:
— Старче, все так и обстоит, как я тебе говорил. Это Ангел Божий. Он мой Ангел-хранитель. И «Богородице, Дево» он прочитал, и перекрестился.
Отец Савва заметил состояние дьякона. Два года в рабстве у коварного врага не проходят даром. Но хотя он и знает множество хитростей, богоносным отцам светит свет Божественной премудрости, разгоняющий мрак бесовских ухищрений.
И вот в световидном уме духовника сверкнула одна идея. Он тут же обращается к дьякону:
— Послушай-ка, чадо. Давай проведем еще одно, последнее испытание. Оно все расставит по своим местам. Ангелы Божий могут знать все, если Бог им это откроет. Бесы, напротив, лишены этой возможности и многое для них покрыто мраком. Не так ли?
— Да, это так.
— Раз ты согласен со мной, слушай, что мы сделаем. Сейчас,— вот прямо сейчас, — я кое о чем подумаю и никому об этом не скажу. А ты вечером попроси Ангела сказать тебе мою мысль. Если он узнает ее, то, без сомнения, это Ангел Божий. И приходи, расскажешь мне.
Вернувшись в свою каливу, дьякон чувствовал в себе какое-то борение, какое-то дурное предчувствие. С другой стороны, он не мог не подивиться замыслу духовника. Теперь дело вступало в свою решающую фазу. Ночью, как только он задал Ангелу свой вопрос по его светлому лику словно пробежала тень неудовольствия. Он словно поморщился.
— Ну вот, дорогой мой отец! Зачем тебе, высшему человеку, интересоваться помыслами смертного? Что это за чепуха? Давай я лучше покажу тебе этой ночью ад, рай, славу Госпожи Богородицы?
Дьякон, в душу которого начали закрадываться подозрения, настаивал.
— Я слушаюсь духовника. Скажи мне, о чем он подумал
Ангел явно пытался перевести разговор на другую тему. Но дьякон настойчиво возвращал его к своему вопросу. Эти хитрости произвели на него плохое впечатление.
- Скажи мне, о чем додумал духовник. Вопрос ясен. Почему ты уходишь от ответа? Ты что, не знаешь этого?
— Поосторожней, дьякон! Так ведя себя со мной, Tы рискуешь лишиться моего попечения!
- Не знаю. Я прошу от тебя простой вещи. В конце концов: ты знаешь или нет, о чем подумал духовник?
И тут Ангел отбросил свой светлый лик. Дьякон увидел ужасную морду со скрежещущими зубами и услышал, словно от разъяренного зверя:
— Ты пропал, бедняга! Завтра в это же время отправишься в ад, в огонь! Мы тебя сожжем! Мы тебя уничтожим!
И дьякон остался в одиночестве. Он чувствовал себя, словно развалина. Вся сладость его видений, длившихся вот уже два года, не стоила теперешней горечи. Если бы издалека его не укрепляли молитвы бдевшего и молившегося о нем духовника, он бы испустил дух.
Прошло немало времени, прежде чем он пришел в себя и встал на ноги. Ему уже не сиделось в своей каливе. Он чувствовал себя в безопасности только рядом с духовником. На протяжении всего пути в ушах дьякона гремела угроза: «Завтра в это же время отправишься в ад!» Он дрожал всем телом.
Дьякон кое-как добрался до Воскресенской каливы. Он вцепился в рясу духовника и ни на минуту не выпускал ее из рук. А когда старец прилег, чтобы немного поспать, рядом с ним устроился и перепуганный дьякон!
— Не бойся, чадо. Успокойся.
— Как же мне не бояться, духовниче, когда время приближается! О! Близится час, когда они заберут меня. Христе, спаси меня!
И в самом деле! В назначенный час началась яростная атака лукавых духов. Что тут были за крики страха и отчаяния!
— Спаси меня, духовник! Я гибну! Они уносят меня! Спаси меня!
Отец Савва преклоняет колена и с болью и слезами молится, чтобы Господь смиловался над Своим рабом и запретил лукавым бесам. Его молитва была услышана, и бедный дьякон спасся от уст львов.
Так закончилась трагедия. Весьма назидательная трагедия. Поистине, какие опасности кроются за видениями и явлениями! Чего не наделает враг, когда мы не полностью открываем тайны своего внутреннего мира на исповеди! Как ценен опытный духовник!
Но давайте послушаем, что было дальше.
Со временем дьякон-румын под руководством отца Саввы успокоился. Его духовная жизнь развивалась в добром направлении. Позднее он был рукоположен во священника и всегда отличался своим благоговением. Однако столько лет прелести оставили в нем неприятный след. Видите ли, дьявол считал, что у него есть какие-то права на него. Даром он, что ли, посылал ему столько приятных видений? Нет, не даром, хотя румын и пришел на Святую Гору с юных лет, хотя он и рос, скажем так, в ангельском окружении; несмотря на все это, во всю последующую жизнь его беспокоили различные искушения. Все рассудительные отцы видели в них последствия двухгодичного сотрудничества с Ангелом, который вовсе не был Ангелом.
Об отце Игнатии-духовнике рассказывают следующее (тогда он был еще мирянином Иоанном).
Когда Иоанн обустроился на новом месте, ему понадобилось сообщить нечто особенное своему духовному отцу.
— Старец, — говорит он ему, — прежде, чем уйти из мира, я поднакопил немало денег и подумал, что было бы неплохо взять их с собой. Я должен передать их тебе. Это значительная сумма — триста лир!
Старец Неофит, выслушав юношу, едва не рассмеялся.
— Триста лир!.. Да зачем же они здесь? Ты ведь хочешь стать монахом! Раз это так, то ты должен избавиться от этого груза. Послушай, что ты сделаешь! Ты возьмешь эти лиры и отправишься в странствие по Горе. Везде, где ты найдешь бедных монахов, ты будешь раздавать им деньги и брать с них расписки. Когда вернешься, вместо лир у тебя должны быть расписки. Иначе, я не приму тебя.
Иоанн еще не поступил в школу подвижничества, но уже получил достойный урок, бывший в то же время и мудрым испытанием. Здесь ему придется сдавать экзамены по самопожертвованию, по послушанию, по презрению всякого земного богатства. Он узнает, что монах — это тот, кто свободен от вещественного груза. «Нестяжательный монах — это высоко парящий орел» (преподобный Нил). Если за этот подвиг он получит хорошую оценку, то монашеская жизнь пойдет хорошо.
Горя Христовой любовью, юный послушник мужественно приступил к делу. Неужели он будет жалеть денег?
Вопрос, занимался ли когда-нибудь готовящийся к монашеству таким делом — бродить туда-сюда и раздавать лиры? Он представлял себе, что задача будет легкой, но уже вскоре ему пришлось столкнуться с трудностями. Многие монахи, несмотря на свою бедность, не могли помыслить о том, чтобы принять деньги. Так что Иоанну приходилось упражняться в ораторском искусстве, чтобы убедить их.
— Возьми немного денег, отче, — говорил он. — Ты беден и они пригодятся тебе для твоих нужд. Возьми, чтобы помочь и мне, чтобы я поскорее раздал их. Если я не избавлюсь от денег, я не смогу вернуться. Так что пожалей меня и возьми деньги.
Иоанн трудился над этим делом четыре месяца. Но что поделаешь? Послушание превыше всего. А где послушание, там и Божие благословение, ибо таким образом у Иоанна появилась возможность познакомиться с самыми избранными монахами Святой Горы. Чем беднее были посещенные им каливы, тем более они отличались своим духовным богатством. Он раздавал тленное золото и получал от них нетленное. Не только их духовные слова, но даже вид их почти бесплотных образов назидал и укреплял его.
И вот, наконец! С расписками в руках он вернулся на Катунаки. Все лиры были розданы. Он оставил себе чуть-чуть, купив на эти деньги книгу аввы Исаака и теплое пальто на зиму. Старец побранил eго за это и потребовал вернуть вещи в магазин. Впрочем, затем он смилостивился над послушником и позволил оставить их себе.
Теперь, уже освободившись от лир, он мог в безмолвии и непреткновенно предаться изучению монашеской науки. Теперь никаких денежных дел ему не предстояло. Так ему казалось. Однако спустя некоторое время мамона опять нарушила его безмолвие.
† † †
В городе Серры у него была очень богатая тетя. Ее имущество оценивалось в восемь миллионов драхм золотом. Она была уже в возрасте, а детей у нее не было; конечно же, ей не хотелось, чтобы ее колоссальное имущество попало в чужие руки. Тетя видела наследником своего состояния дорогого племянника. Она узнала, что он находится на Святой Горе и послала людей, чтобы они встретились с ним. Те пришли на Катунаки и принялись описывать со стояние тети.
— Твоя тетя, — сказали они, — сойдет с ума! Такое богатство, столько золота — и все это уйдет впустую! Возвращайся, чтобы получить в наследство ее ужасное имущество и, кстати, имущество твоих родителей, а уладив этот вопрос, делай, что хочешь. Ты должен вернуться, потому что тетя рехнется с горя. Восемь миллионов золотых драхм — коту под хвост!
Эти и многие другие слова говорили они, склоняя его к возвращению, и достойная жалости тетя все яснее представлялась взору племянника. В то же время враг начал свою невидимую атаку и принялся перечислять добрые дела, которые можно было бы совершить на эти деньги. Вроде бы все было вполне достойно. Но Иоанн был не один. В отражении стрел ему помогал щит его старца. И в самом деле, с вмешательством старца Неофита драма пришла к своему финалу. Мудрый совет, данный Иоанну, наилучшим образом уладил дело.
— Я тоже понимаю, — сказал он, — положение твоей тети. Я согласен, что такому огромному богатству нужно найти достойное применение. Итак, напиши ей письмо, поблагодари ее за ее великую любовь и предложи такой выход: пусть она разделит все свое состояние на три части. Первую пусть раздаст своим бедным родственникам. Другую — вдовам и сиротам. А третью — разным церквам. Так она и поможет бедным родственникам, и получит благодарность от вдов и сирот, а в церквах постоянно будут поминать ее имя.
Так удачно старец положил конец этому спектаклю.
Однажды старец, беседуя со своим послушником Иоанном, вспомнил и рассказал ему о послушании своего собственного старца.
В южной части Кавсокаливского скита есть скалистая пустынная местность, где поблизости от моря, между прочим, находится пещера ангелоподобного подвижника святого Нифонта (XIV век). Где-то там в начале прошлого века монашествовал отец Неофит, старец известного афонского подвижника хаджи-Георгия. Должно быть, он преуспел в добродетели, если судить о дереве по его плодам. О.Георгий — тогда он еще не носил имя хаджи-Георгия, данное ему позднее, после того, как он посетил Святые места и принял Крещение во Иордане — его послушник, постепенно становился удивительным монахом. Его послушанию можно было позавидовать.
Для пропитания в этой бесплодной местности скитяне собрали немного воды в яму наподобие цистерны и разбили небольшой сад. Но чуть выше их каливы, в диком и непроходимом лесу жили кабаны. Один из них постоянно наведывался в сад и сеял там разрушение.
Что за искушение этот кабан! Как с ним дальше жить? У отца Неофита рождалось множество разных идей на этот счет. В конце концов, он увидел, что и за этим испытанием скрывается некий смысл.
Бог, — подумал он, — через этого кабана дает моему послушнику редкую возможность сдать экзамен за курс послушания. Здесь выяснится, какие буквы он выучил. Перед этим дерзостным предприятием он много молился. Старец должен был получить извещение извне. И в самом деле, некий голос повелел ему приступать к делу. И критический час настал.
— Георгий, — повелительно говорит старец своему ученику, — этой ночью ты будешь сторожить сад; когда увидишь кабана, свяжи его своим поясом и приведи ко мне.
О.Георгий сразу понял таинственный смысл этой заповеди и без колебаний направился на битву. Он знал, что по молитве старца не подвергнется опасности.
Ко множеству эпизодов, о которых мы читаем в житиях преподобных, когда послушники, возгласив: «Молитвами моего старца…», укрощали диких зверей, прибавился еще один. Чудо послушания не замедлило случиться. В тот вечер связанный кабан, кроткий, словно ягненок, был приведен к старцу. Тот осенил его священническим благословением и повелел ему навсегда удалиться из того места.
Но давайте повнимательнее понаблюдаем за происходящим. О.Георгий тащит зверя к своему старцу. В это время дьявол яростно борется с послушником и старцем, чтобы столкнуть их в пропасть гордости, Но они оба посрамляют его. «Я, — отвечает послушник, — ничего не сделал. Все произошло по молитве старца». «Я, — говорит, в свою очередь, старец, — ничего не сделал. Смирение и послушание моего ученика привлекли благодать Божию».
О святое иго послушания! Ты возводишь на высоту, но и защищаешь от пропастей. Ты притекаешь Божественную благодать, но также не даешь ее потерять. Какая глубина Божественной премудрости кроется в тебе! Блаженны взыскавшие тебя. Еще блаженнее вкусившие твоих священных плодов. Поистине, ты — необоримая сила, «бесстрашие смерти, безбедное плавание, путешествие спящих» (Лествица, слово 4).
Пост без масла может укреплять не только добродетель воздержания, но и добродетель милостыни. Два наших подвижника брали определенное количество масла, выжатого из их маслин, для храмовых лампад, а остальное раздавали в качестве милостыни. Со временем стало известно, что в Успенской каливе беднякам могут дать масла.
Как-то раз, когда их калива была в стесненных экономических условиях, из мира пришли некие бедняки и попросили масла. Тогда старец Неофит приказал своему послушнику пойти в кладовую и принести масла. Но тот стал объяснять старцу, что бочки совсем пусты, и беднякам пришлось удалиться с пустыми руками.
Не прошло и пяти-десяти минут, как за пределами каливы о.Игнатию встретился какой-то незнакомый монах. Без лишних слов он протянул ему пятьсот драхм, попросил отслужить сорокоуст и ушел. Старец, которому о.Игнатий тут же рассказал о случившемся, спросил:
— А как же его зовут? Кого нам поминать?
— Ой! Я позабыл спросить. Но я еще успею его догнать. Он отошел не больше, чем на пятьдесят метров.
О.Игнатий вышел, побежал, стал звать и искать монаха, но тот исчез. Тогда старцу Неофиту пришли на ум такие мысли: «Деньги пришли тогда, когда нам пришлось трудно. Они появились, как только ушли бедняки. Тот монах пришел издалека, раз о.Игнатий его не знает. Но разве там нет священников, чтобы отслужить сорокоуст? И потом, как он исчез за две минуты?». Поразмыслив над этим, он объявил послушнику о сделанных им выводах:
— Не исключено, что этот монах на самом деле — Ангел. Но в любом случае он послан Богом. Бог что-то хочет сказать нам этим случаем. Он в чем-то хочет нас обличить. Точно! Разве я не говорил, чтобы ты пошел в кладовую и принес масла?
— Да, старче, ты сказал это.
— Но ты не пошел, а сообщил мне, что масло закончилось. Ты совершил серьезную ошибку. Я не спрашивал тебя, кончилось масло или нет. Я, как старец, дал тебе заповедь, которую ты не исполнил. Если бы ты послушался, ты обнаружил бы в бочках масло. Оно бы появилось там чудесным образом, равно как и пятьсот драхм попали к нам чудесным образом. И мы дали бы милостыню беднякам, как и Бог дал милостыню нам. Благодаря твоему непослушанию мы прогнали нищих с пустыми руками, но и сами потеряли награду за милостыню. Поэтому теперь мы оба должны понести епитимию, чтобы получить прощение.
После этого происшествия послушник стал больше углубляться в таинство послушания и старался быть внимательнее, когда старец что-нибудь говорил ему. На многое надо смотреть не через очки человеческой логики, а через таинственный телескоп веры.
Старец Архангельской каливы скита святой Анны, иеромонах Анания, послал своего послушника монаха Михаила в Дафну по одному неотложному делу, дав ему устную заповедь непременно вернуться в каливу к вечеру.
Тогда сообщение между Дафной и скитом святой Анны осуществлялось с помощью лодок; машины еще не появились. Поэтому все каливы подвижников, находящиеся вблизи побережья, держали рыбачьи лодки, на которых плавали и в Дафну.
Монах Михаил, бывший одним из самых лучших послушников, с утра отправился в путь на лодке монаха Георгия по прозвищу «старец Гоша», который, не имея другого рукоделия, возил на своей лодке народ между Дафной и скитом святой Анны. Михаил прибыл в Дафну и уладил там то дело, по которому был послан, но тем временем погода испортилась; на море поднялся сильный ветер и разыгралась большая буря, вздымавшая высокие волны.
Поскольку отцы, приехавшие в Дафну, не могли вернуться в свои каливы, то одни из них разошлись по соседним монастырям — Симонопетра и Ксиропотам, а другие отправились пешком в Карею.
Такое случалось регулярно, и отцы были приучены нести и этот крест временных трудностей; итак, нагруженные сумками с покупками, они безропотно зашагали. С четками в руках, с молитвой на устах и в сердце, они занимались своим делом. До тех пор, пока в 1933 году не появились машины и святогорские отцы смогли ускользнуть от этого мученичества.
Брат Михаил — простой, добрый и незлобивый монах — остался у причала на пристани Дафны и стал ждать, когда море успокоится; а оно буквально взбесилось и все пенилось от волн. Он не мог подумать о том, чтобы уйти и беспокоился, ибо старец заповедал ему к вечеру вернуться домой.
В то время, как он был занят раздумьями о том, как бы возвратиться в скит святой Анны, он вдруг видит перед собой двух юношей в светлых одеждах, которые спросили его о причине беспокойства. Михаил ответил им:
— Мой старец заповедал мне во что бы то ни стало вернуться к вечеру и ни на один вечер не оставаться вне нашей каливы.
Юноши сказали ему:
— Хочешь, влезай в нашу лодку; мы отвезем тебя к твоему старцу.
Брат Михаил с радостью принял предложение. Он сел в лодку и один из юношей сел на весла. Он два-три раза взмахнул ими, и вдруг они очутились у пристани скита святой Анны (замечу, что сейчас путь на моторном катере от Дафны до святой Анны занимает почти два часа, а тогда, на веслах, требовалось более пяти часов).
Монах Михаил, находясь под покровом послушания, не оценил этого сверхъестественного явления. На радости, что они так рано добрались, он, едва вышел на набережную святой Анны, поблагодарил тех двух светлых юношей за оказанную ими любезность и почти бегом стал подниматься по лестнице, чтобы поскорей зайти к старцу.
По пути его встретил отец Гавриил — так ему показалось — из Благовещенской каливы. Они поздоровались по-монашески: «Благословите» — «Бог благословит», и отец Гавриил спросил послушника Михаила:
— Откуда идешь, отец, и что ты так запыхался? Отец Михаил ответил монаху:
— Сегодня старец послал меня в Дафну за продуктами и велел к вечеру вернуться в скит. Но погода испортилась, на море разыгралась великая буря. А поскольку лодка старца Гоши, на которой мы обычно добираемся, не могла отплыть, меня забрали из Дафны два юноши и довезли меня на своей лодке. Теперь я бегу, чтобы пораньше успеть к старцу, чтобы он отругал меня и дал мне епитимию — молитву и пост.
Тогда мнимый монах Гавриил спросил послушника Михаила:
— А где сейчас эти юноши со своей лодкой?
И тот ответил:
— Они остались внизу, у пристани. Я быстро убежал и не спросил, где они остановятся.
Гавриил говорит ему:
— Брат, взгляни-ка на море.
Он обернулся и посмотрел. Море было белое от пены. Волны не только заливали пристань, но и вздымались вдоль всего берега до самых скал. Ни лодки, ни единой души нигде не было видно.
Тогда мнимый монах Гавриил скрылся от взора послушника Михаила. А он пришел в себя от исступления, в котором находился все это время. Слепое послушание старцу покрывало его до этого момента. Тогда он понял, что один из этих юношей, севший в Дафне на весла и трижды взмахнувший ими, был Архангелом Михаилом, а другой, явившийся ему в образе монаха Гавриила из Благовещенской каливы — Архангелом Гавриилом!
Глаза доброго послушника наполнились слезами радости и признательности к Архангелам и изо всех своих сил, душевных и телесных, он побежал возвестить о чуде своему старцу.
Прибежав в свою каливу, он застал старца, иеромонаха Ананию, в коленопреклонной молитве перед иконой Архангелов. Он молился Архангелам и изображенному посреди их Владыке Христу. Со слезами на глазах старец просил их помочь вернуться его послушнику. И вот Всеблагий сотворил чудо, услышал молитву старца. Посредством Своих святых служителей Он пришел на помощь. Ибо волю боящихся Его сотворит и молитву их услышит (Пс.CXLIV,19).
.Послушание — так говорят на Святой Горе — творит чудеса. И афонские чада послушания могут многое поведать о его чудотворном действии.
О.Герасим с юных лет погрузился в тайны этой великой добродетели, как явствует из следующего чудесного происшествия, случившегося в первые годы его монашеской жизни под духовным руководством старца Каллиника.
Однажды старец послал о.Герасима в Лавру; она отстоит от Катунак на 3-4 часа пути. Дело происходило зимой и выпало много снега, но дело было неотложное и старец настаивал, чтобы его ученик отправлялся. О.Герасим послушался, поклонился, взял благословение старца и двинулся в путь. Когда он миновал Кераси, разразилась ужасная метель. Вскоре о.Герасим был покрыт плотными хлопьями снега, словно плащом. Он едва мог различить, где он находится. Тем временем тропинку засыпало снегом. Он сбился с пути! О.Герасим остановился, раздумывая о том, в какую беду он попал. Тогда он принялся горячо молиться Господу и Пресвятой Богородице, прося Божественного посещения и помощи:
«Господь услышит мя, внегда воззвати ми к Нему. На Тя, Господи, уповах, да не постыжуся во век; правдою Твоею избави мя и изми мя; приклони ко мне ухо Твое, ускори изъяти мя; буди ми в Бога Защитителя и в дом прибежища, еже спасти мя…»
И вот! Не прошло и нескольких минут, а Господь уже ответил. Вдруг перед о.Герасимом появляется ребенок лет восьми-десяти.
— Благословите, старче!
— Бог благословит.
— Куда ты идешь, старче, в такую погоду? Тебя засыплет снегом. Ты потеряешься в лесу в такую метель.
— Что поделать, дитя мое: мой старец отправил меня в Лавру. Мне во что бы то ни стало надо идти.
— Ну, давай тогда я помогу тебе найти дорогу.
Он немного проводил о.Герасима и сказал ему:
— Спускайся вниз и выйдешь на тропинку, ведущую в Лавру.
О.Герасим поблагодарил его, но, сделав несколько шагов, опомнился. «Да каким же это образом, — спросил он себя, — этот ребенок, такой маленький, очутился здесь, да еще посреди сугробов?». Он немедленно возвратился назад, но ничего не увидел. Ни единого следа на снегу. Ребенок исчез. Это был Ангел Господень!
Один юный послушник, происходивший из богатой семьи, переносил на спине мешки с грузом от моря в гору, к своей каливе. Это было для него очень тяжело. И вот он попросил своего старца позволить ему использовать вьючное животное для перевозки грузов. Старец, зная, что юноша слаб, позволил ему взять ослика для этого дела.
Однажды, ведя в гору под уздцы ослика с грузом, на одном из поворотов, как раз там, где путь особенно тяжел, он видит юношу в светлых одеждах, держащего в руке губку, которой он отирал пот со лба проходивших отцов, и кадящего их. Он также подошел и подставил свой лоб, ожидая, что юноша вытрет его. Но юноша вместо этого вытер лоб ослика. А когда монах выразил недовольство, мнимый юноша сказал ему:
— Я, брат, отираю, благоухаю и плачу только тем, кто трудится и проливает пот, а не тем, кто ищет здесь удобств.
И, сказав это, он исчез.
После этого урока юный монах больше не пользовался вьючными животными, но с великой радостью сам носил грузы на спине, как и прочие отцы.
В Афонском скиту святой Анны, в одной из прибрежных калив, лет 90 назад подвизались пять монахов: старец-иеромонах и духовник, другой иеромонах, два монаха и послушник.
Их жизнь была крайне подвижнической; они во всем следовали священному монашескому преданию. Они старались во всем повиноваться воле Господней и жить, как и все скитские отцы, в согласии с уставом и чином святых отцов.
Послушник стал монахом и получил имя Савва. Он много лет провел в послушании. Духовник умер, и согласно чину старцем стал второй иеромонах, и с помощью Божией они продолжали свое шествие по пути духовной жизни.
Младший в братстве монах, Савва, будучи добрым и простым, весьма преуспел в послушании и в духовной жизни. Но ненавидящий все доброе дьявол позавидовал его успеху и принялся сеять в голове брата свои плевелы. Поначалу он вложил в его сердце желание отправиться в паломничество на вершину Афона, ибо он слышал от прочих монахов: «Я был на вершине Горы и там очень красиво. Тебе бы тоже нужно там побывать. Одно дело, когда я тебе рассказываю, а другое дело самому увидеть…» Эти слова убедили брата Савву в том, что он тоже должен пойти и посмотреть, как выглядит Гора со своей вершины. А он полагал, так ему представлял сатана, что там наверху живет некий почтенный святой старец, которому все поклоняются, так как слышал, как монахи говорят: «Пойдем поклонимся старцу-Афону».
Об этих своих помыслах он рассказал своему старцу и попросил его разрешить ему исполнить свое благое, как ему казалось, намерение.
Однако старец держался противоположного мнения. Он говорил, что ему еще не время идти на вершину Горы, да к тому же это не принесет ровно никакой душевной пользы. Поэтому он отказался дать Савве свое разрешение.
Монах Савва под давлением лукавых сатанинских помыслов не мог успокоиться. Он решил ослушаться и отправиться на вершину старца-Афона по своей воле. И вот, приняв в одиночку такое решение, однажды он тайком улизнул из своей подвижнической каливы, пошел на Кераси и поселился в келлии Всех Святых. Он прожил там несколько лет и — как нам впоследствии рассказывал тогда еще очень молодой монах Григорий, впоследствии ставший старцем той келлии — одним майским утром, без разрешения и благословения своего старца, иеромонаха Григория, отправился к старцу-Афону. Никто из братии не знал, куда идет отец Савва.
Он долго шагал и очень устал. Когда Савва дошел до местности, называемой «Хаири», ему явился сатана в образе духовника, как рассказывал нам старец Григорий, при следующих обстоятельствах. На повороте дороги он видит седобородого и почтенного на вид старца. Тот с большим сочувствием сказал монаху Савве:
— Куда идешь, детка? Ты выглядишь уставшим и очень печальным. Что с тобой?
Монах Савва, увидев перед собой этого незнакомого старца и подойдя к нему поближе, весь растерялся от страха и не знал, что ответить. Он смог сказать лишь:
— Хочу поклониться старцу-Афону.
Тогда мнимый старец сладким голосом заговорил:
— Это я, детка, старец-Афон. А ты где живешь? Откуда ты?
Отец Савва немного оправился от страха и сказал ему:
— Я, старче, из скита святой Анны. Живу на Керасях и впервые иду на Афон, чтобы поклониться.
Мнимый седобородый монах спросил:
— Так говоришь, ты из Святой Анны? Как же я тебя не знаю? В какой ты каливе живешь? Почему я тебя не знаю? Я со всеми ними знаком, но тебя вижу в первый раз. И мне кажется странным, что я тебя не знаю. Ты, похоже, сбежал от послушания.
На это монах Савва отвечал:
— Поначалу я жил в святой Анне. Но вот уже несколько лет, как я ушел оттуда. Я пошел на Кераси, в келлию Всех Святых. Я уже много лет монах. У меня были разногласия с братией, и я остался на Керасях. Но вот уже два года, как я вернулся в то место, где я начал монашескую жизнь — в каливу святого Димитрия. А я тебя тоже не знаю. И мне любопытно, что ты говоришь, что знаешь всех. Ты кто такой? И почему меня не знаешь?
Мнимый старец сказал монаху Савве:
— Я, чадо мое, как уже говорил, духовник. И все дерзкие послушники, которые хотят творить свою волю, приходят и кланяются мне. До сих пор тебя, похоже, покрывало послушание, которое ты оказывал своему старцу; вот почему я не знаю тебя. Но не беда. Теперь тебе больше незачем трудиться. Я знаю твое намерение и сам пришел к тебе; давай, кланяйся мне, и не утруждай себя дальнейшим подъемом. Поклонись и ступай домой, к своей воле, а я о тебе позабочусь.
Монах Савва, объятый желанием сотворить свою волю и помраченный преслушанием, позабыл об умной молитве, которая всегда должна быть в сердце и на устах каждого монаха. Не подумав, что он творит, он поклонился, и, целуя руку мнимого седобородого старца, он увидел на ней длинные когти и густую шерсть. Тогда он понял, что это обман; мнимый старец был ни кем иным, как хитрейшим старцем — дьяволом и сатаной. Но было поздно. Дьявол уже натворил бед и сказал ему:
— Вот теперь ты мой, и однажды я приду за тобой.
Сказав это, он исчез.
У бедного и несчастного Саввы, едва он поцеловал руку сатаны, пошла пена изо рта и он рухнул на землю. Спустя много часов проходившие мимо монахи обнаружили его лежащим на тропинке в ужасном состоянии. Поначалу, он не мог выговорить ни слова. Его отвели в ту каливу, в которой он жил в скиту святой Анны — на самом деле он начинал монашескую жизнь именно там.
Три месяца спустя он пришел в себя и со слезами на глазах поведал о случившемся. Он много раз просил прощения у старца и братии. Те, с душевной болью и со слезами на глазах, от всего сердца простили его. Они день и ночь молились Богу, чтобы и Он простил Савву и презрел его согрешение. С тех пор на брата Савву то и дело что-то находило, и он замыкался в себе и безутешно плакал. В скиту святой Анны он прожил почти 8 лет, но так и не мог успокоиться. С разрешения старца он перешел в Иверский монастырь, где находится икона Пресвятой Богородицы, именуемая «Вратарница». Там он прожил 15 лет. И вновь он вернулся к своему старцу в святую Анну, но, как мы уже сказали, был немного не в себе.
Божественный Промысел, для того, чтобы дать полезный пример другим, наказывает человека. Он наказывает тело, чтобы спасти душу, как говорит и Апостол Павел: …Предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса (1Кор.5:5). Но с этим братом случилось нечто ужасное.
Монахи этой подвижнической каливы, как и в других прибрежных каливах, держали лодки и часто отправлялись на рыбалку.
Через три года после возвращения монаха Саввы он вместе с двумя другими монахами ловил рыбу с лодки. И как раз в тот час, когда он поклонился сатане, на лодку налетел вихрь, на глазах братии подхвативший Савву, и он исчез; то есть, как говорили и прочие отцы, его в теле забрал сатана.
К несчастью, таковы плоды и губительные последствия преслушания, за которые, как опять же говорит божественный Павел, гнев Божий грядет на сынов противления (Кол.3:6). Да будет нам уроком этот ужасный случай. Будем внимательны к нашествию сатаны, который не ест, не пьет, не спит, но, как рыкающий лев, ходит и ищет, кого бы сцапать и проглотить (1Петр.5:8).
По дороге от Большого к Малому скиту святой Анны, под скалой, в которой есть пещера, устроена маленькая часовенка с иконами и лампадой, в которой часто проходящие мимо отцы поддерживают огонек. Причина этому та, что на этом месте время от времени случалось множество сатанинских дел, как нам рассказывали почтенные отцы и братия. Одно из них, которое мы знаем лучше других, таково.
Монах Арсений, послушник старца Авксентия из каливы святого Георгия — сейчас она заброшена — ушел из своей каливы без разрешения старца. Он оставил старца Арсения в великой печали, но и сам был смущен. Он вышел на дорогу, ведущую к Малому скиту святой Анны. Арсений прислонился к стволу дерева, там, где теперь прибит гвоздями деревянный крест, которому с благоговением поклоняются монахи и проходящие мимо паломники.
Здесь отец Арсений немного посидел и поразмыслил. Его совесть говорила, что он нехорошо поступает. На мгновение он было решил возвратиться к своему старцу. Но себялюбие взяло верх, и он безрассудно пошел дальше. Однако когда он поравнялся с пещерой, где теперь устроена часовенка, он услышал словно вопли множества людей и такой шум, что подумал, что это бесы гонятся за ним, чтобы схватить его. Со страху он немедленно отступил назад и тогда услышал вокруг голоса, говорившие ему: «Что мы можем тебе сделать? Скажи спасибо своему старцу!». Монах Арсений был так перепуган, что сам не понял, как добрался до своей каливы. Он застал старца молящимся Богу со слезами на глазах. О.Арсений поклонился ему и попросил прощения. Как он сам нас уверял, до самой смерти он проходил мимо этого места со страхом и трепетом. Это он прибил к стволу дерева крест.
В одной из безмолвнических калив на Катунаках в послушании у одного благоговейнейшего и рассудительного старца по имени Серафим подвизался некий иеромонах.
Послушник — он недавно был рукоположен — с готовностью и благоговением к духовным обязанностям, будучи движим доброненавистником дьяволом, тайком молился и постился без ведома и согласия своего старца.
Он прожил немало лет в этом ложном своевольном благоговении, которое давало ему ложное смирение, благодаря которому в глазах прочих братии он казался добрым и незлобивым.
Однажды в полночь, когда он тайком молился, он вдруг видит, как в углу келлии из-под потолка спускается Ангел, весь красный, словно огонь (сатана принимает вид Ангела, но отличается от настоящего Ангела тем, что он вселяет в душу того, кто его видит, смущение и боязнь). Спустившись якобы с Неба, он ухватился за потолочную деревянную балку (такие балки поддерживают кровлю в старых домах и каливах на Святой Горе), чтобы не свалиться вниз.
Когда иеромонах увидел его, он ужаснулся и принялся осенять воздух крестным знамением своей десницей и кричать:
— Господь да запретит тебе, дьявол! Уходи из моей келлии, проклятый!
И он продолжал крестить воздух.
Однако мнимый Ангел не уходил, но льстиво говорил:
— Брат, не смущайся моим присутствием, ибо меня послал Бог сказать тебе, что Он принял твои молитвы и посты. Он остался ими очень доволен и даст тебе множество даров.
Эти слова немного поколебали иеромонаха, и он набрался смелости, но явившийся Ангел исчез, поскольку послушник продолжал осенять воздух крестным знамением. Но поскольку он придал хоть какое-то значение услышанному и, похоже, поверил льстивым словам сатаны, его начало распирать от самолюбия. Но он никому ничего не рассказал.
Не прошло и пятнадцати дней, как по причине того, что иеромонах никому не поведал о сатанинской ловушке, бес навел на него весьма жестокую плотскую брань, так что он не мог обрести покоя ни днем, ни ночью на протяжении сорока дней. Тогда он был вынужден исповедаться перед своим старцем и своим духовником — отцом Симеоном, который был добрым и рассудительным; тот дал ему строгую епитимию за сокрытие этих потайных дел.
Сначала он повелел ему уничижить себя перед всеми отцами и считать себя самым грешным человеком на Земле. Затем он сказал, чтобы он ничего не делал без ведома и одобрения старца и духовника, не молился больше, чем определено правилом, и в течение длительного времени не служил.
И тогда, после того, как он исповедался и смирился, прося прощения у Бога и у людей, плотская брань стала отступать. Она питается по большей части себялюбием, многоядением и мечтаниями о постыдных помыслах и делах, и в зависимости от силы этих страстей человек становится в этой войне жертвой или победителем, увенчанным Подвигоположником Владыкой Христом, награждающим нас за добрые деяния и наказывающим за злые и тайные дела.
Такие и еще худшие вещи попускает людям, которые настаивают на своей воде, Всеблагий Бог, Который всеми способами старается нас спасти и взять нас чистыми и непорочными в Небесное Царство, как и случилось с иеромонахом, о котором идет речь; Он попустил ему претерпеть все это ради нашего назидания, чтобы мы были повнимательнее.
В одной из Керасийских келлий, а именно в келлии Честного Предтечи и Крестителя Иоанна, жил некий благоговейный, простой и смиренный монах, истинный послушник, по имени Пантелеймон (в миру Феофил Феофилопулос), родом из городка Лонганико близ Спарты. Внимательно прочитав приводимое аввой Дорофеем в своей книге житие аввы Досифея, жившего в V веке в монастыре аввы Серида на Востоке, он захотел подражать ему.
Эта книга и образ жизни аввы Досифея произвели такое впечатление на отца Пантелеймона, что он от всей души решил подражать ему. И в самом деле, он во всем повторял его жизнь. Тот не захотел поесть яиц, необходимых ему по болезни, потому что попросил их сам; чтобы отсечь свою волю, он не стал их есть. Так и отец Пантелеймон ни в каком деле не хотел, чтобы совершалась его воля; все должно было быть в точности так, как заповедует старец.
Его самоотвержение было совершенным. Даже воды он не пил без позволения и благословения старца. Он регулярно исповедовался и открывал духовнику свои тайные помыслы; он не мог уснуть, не исповедав своих помыслов и результатов духовной брани этого дня.
В соответствии с древним преданием духовных отцов и старцев и наш старец, монах Иоаким, установил такой обычай: каждый вечер мы обязательно посвящали полчаса-час времени тому, что исповедовали, как провели день, обменивались мыслями и мнениями и получали соответствующие советы на ночь и на следующий день. Этого требует монашеская жизнь и постоянная забота о своих чадах духовных вождей, игуменов и старцев, которые бодрствуют, как обязанные дать отчет (Евр.13:17) о душевном спасении своих духовных чад.
Согласно с преданием, которое стало для него требованием совести, и отец Пантелеимон неопустительно совершал суточное молитвенное правило — поклоны и молитву по четкам — и непрестанно произносил умом и устами молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божия, помилуй мя», «Пресвятая Богородице, спаси мя», «Крестителю Христов, моли Бога о мне и помози ми грешному», «Святии отцы, молите Бога о всем мире и о мне грешнем».
С позволения старца и духовника помимо повседневных суровых и тяжелых послушаний и своих собственных молитв и духовного делания, он творил особую молитву за своих родителей и родственников по плоти и по духу и за весь мир.
Он был настолько точен и внимателен в своей жизни вообще и в своих повседневных молитвенных трудах, церковных службах и Божественной Литургии, что когда в 1931 году его старец послал его в Иериссос к врачу, чтобы полечить правую руку, с детских лет поврежденную, и в течение 15 дней после операции он не мог творить поклоны и перебирать четки, старец заповедал ему заранее совершить столько молитв и поклонов, чтобы покрыть упущенные во время выздоровления дни; о. Пантелеимон совершал по 500-1000 поклонов и по 50-60 сотниц в сутки.
Чтобы дать пример отсечения своей воли, мы расскажем об одном из многих случаев, которым сами были свидетелями.
Дело было летом; уже зрел инжир. В нашей келлии напротив дома было немало фиговых деревьев; они росли и в саду, примерно в ста метрах ниже по склону. На тех деревьях, что росли перед келлией, инжир уже начал набухать, но еще не поспел. На следующий день мы с братом отправились в нижний сад, чтобы вскопать его. Мы принялись за работу и, присев немного отдохнуть под сенью фигового дерева, с радостью увидели, что на нем немало спелого инжира. Я встал, чтобы нарвать плодов.
Отец и брат Пантелеимон сказал:
— Эй! Что это ты делаешь, брат?
Не подозревая, что я что-то делаю не так, я наивно отвечал:
— Брат, я вижу что здесь инжир уже созрел, и раз мы ничего не взяли с собой на завтрак, я нарву немного инжира, чтобы было что поесть.
А он кротко ответил мне:
— Брат, а ты взял благословение у старца?
Оправдываясь, я сказал:
— Я не знал, брат, что здесь инжир уже поспел, чтобы заранее спросить разрешения и благословения; я не думаю, что старец отказал бы. Давай я сейчас нарву плодов и мы поедим, а потом расскажем об этом старцу.
Тогда он говорит мне:
— Замечательная идея, брат: сначала заняться тайноядением, а потом попросить прощения! Это называется умышленным грехом и заслуживает наказания. Так что надо бы сначала попросить разрешения на то, что ты собираешься сделать, чтобы оно было по благословению Божию, к твоей душевной и телесной пользе.
По этому критерию он всегда выстраивал свою жизнь. И таким образом он никогда не сбивался с курса, потому что ответственность за всякое его дело нес старец, который заранее знал обо всем, что собирался делать о. Пантелеимон. Поэтому его совесть всегда была спокойной, чистой и безмятежной, ибо он исполнил свой долг.
Другой — путь послушания. Этот послушник, не рассуждая, исполнял все, что бы ему ни говорил его старец. Много раз утром он говорил ему: «поешь», и тот ел. А в другой раз говорил: «не ешь», и он не ел. К любому приказанию старца он относился с равным послушанием, то есть с радостью слушался всех его советов и наставлений. И за это послушание его прославляли все братия монастыря.
Его брат-подвижник позавидовал ему и сказал себе: «Испытаю-ка я его, чтобы увидеть, истинно ли его послушание». Итак, он пришел к игумену и говорит ему:
— Пошли моего брата вместе со мной туда-то; у меня там дело.
Авва разрешил послушнику пойти. Подойдя к реке, кишащей крокодилами, подвижник говорит своему брату:
— Спускайся к реке и перейди ее.
Тот послушался и вошел в воду. А крокодилы проплывали мимо него, задевая его своими боками и совершенно не трогая. Подвижник, увидев это чудесное явление, велел ему выйти из реки. И тот вышел на берег, нимало не пострадав.
Пройдя дальше, они нашли на дороге обнаженного мертвеца. Подвижник сказал:
— Была бы у нас какая-нибудь ветхая одежда, мы бы покрыли его.
— А лучше, — говорит послушник, — помолимся Богу; быть может, Он воскресит его.
И вот они сели и стали молиться. Когда они совершили молитву, покойник ожил. Подвижник, похваляясь, сказал:
— Мертвый воскрес ради моих подвигов!
А тем временем Бог открыл игумену монастыря все, что с ними случилось. Когда братья возвратились в обитель, авва говорит подвижнику:
— Зачем ты выбрал такой опасный способ, чтобы испытать своего брата на реке? Так вот, знай, что мертвый воскрес ради послушания твоего брата.
В их монастырь пришел и его брат Пафнутий, также прося постричь его в монашество. Однако Феодор не хотел относиться к нему, как брат (ибо он уже совлекся ветхого человека). Потому Пафнутий был очень расстроен и постоянно плакал. Узнав об этом, Пахомий Великий говорит Феодору:
— Брат! В начале монашеского пути снисхождение к новоначальным не вредит им. Ибо как новонасажденному дереву нужен большой уход, так и к тому, кто только принялся за подвиг, мы должны являть снисходительность до тех пор, пока он по благодати Божией не укоренится и не утвердится в вере.
Феодор, выслушав эти советы, с готовностью послушался своего духовного отца, как он и всегда поступал, и стал утверждать своего брата в монашеской жизни. Ибо он хорошо понял, что сказал ему святой Пахомий.
У святого Саввы был обычай на время поста уходить из монастыря и жить в пустыне. Итак, когда однажды он оставил обитель, один из его послушников по имени Иаков, родом из Иерусалима, известный своим самовольством, проявляя это свое дурное качество, увлек с собой других подобных ему несмысленных монахов, ушел из Лавры и отправился в место, именуемое Семиустием. Там он попытался основать свою собственную лавру, строя келлии, храм и прочие необходимые постройки.
Братия очень вознегодовали против Иакова и не позволяли ему закончить строительство. Тогда он к своему беззаконию добавил и ложь, говоря им, что все это делается с разрешения и по благословению старца, святого Саввы. Монахи, услышав такие слова, перестали препятствовать строительству новой лавры, но все же не могли избавиться от внутренней печали, видя своими глазами, как Иаков уводит многих монахов из Лавры. Однако, думая, что Иаков говорит им правду, они молчали, ожидая возвращения своего духовного отца.
Когда окончились дни поста, святой Савва возвратился в Лавру. Увидев своими глазами, Что там происходит, он вызывает Иакова и с отеческой любовью просит его остановить работы, ибо это дело не согласно ни с волей Божией, ни с мнением братии; да и для него самого оно весьма опасно, ибо, не управив толком самого себя, он взялся, словно духовный отец, управлять другими.
Такими словами божественный отец кротко отечески увещевал Иакова. Однако, видя, что он приводит возражения и совершенно его не слушает, отчасти оставив свою обычную снисходительность, с суровым видом он говорит ему:
— Я, чадо мое, полагаю, что лучше тебе последовать моим советам. Впрочем, раз ты отказываешься слушаться, смотри, как бы не вышло так, что ты узнаешь, что для тебя лучше, лишь после великих несчастий.
Так сказал святой Савва и ушел в Лавру. В тот жe миг Иаков задрожал всем телом и его охватила сильная горячка. Он упал на кровать. Целых семь месяцев он страдал и мучился от этой странной болезни. Когда он уже отчаялся в выздоровлении и видел, что смерть недалека, он вспомнил о непослушании, которое он оказал святому Савве. Тогда он попросил находившихся при нем поднять его с кровати, отнести его в Лавру и положить у ног преподобного Саввы, «чтобы он простил меня», — как говорил Иаков, — «за мое непослушание, и чтобы я не умер непрощенным».
И в самом деле, вскоре больного Иакова, прямо на кровати, отнесли святому Савве. Милосердный и сострадательный преподобный, кротко взглянув на него, ласково говорит ему:
— Теперь ты узнал, брат, каков плод самоуправства? Ты хорошо это узнал? Понимаешь, каковы последствия недисциплинированности и преслушания?
Иаков, с трудом открыв уста (ибо даже их сомкнула болезнь), отвечал:
— Прости меня, честный отче, ибо я готовлюсь в последний путь.
И святой Савва с любовью ответил ему:
— Бог да простит тебя, брат.
Сказав это, святой возложил на больного свою руку. И эта рука стала силой для Иакова. И, о чудо! Быв при смерти, он встал с кровати. Затем он причастился Божественной Пищи, после чего ему предложили и пищу телесную. Так он питался и набирался сил, пока совершенно не выздоровел и не стал вставать с кровати легче и увереннее, чем здоровые. Когда он полностью поправился, преподобный Савва наложил на него епитимию: больше не возвращаться в те постройки преслушания. А Патриарх Илия, едва узнал об этом деле, не только не разрешил стоять этим зданиям, но послал людей, чтобы немедленно снести их.