Во славу святости - светописью

В чем секрет популярности книги наместника московского ставропигиального Сретенского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые»? Почему ее не перестают спрашивать в церковных лавках, библиотеках и магазинах православной литературы? Причем, спрашивают самые разные люди – молодые и пожилые, образованные и не очень, не мыслящие своей жизни без православного храма – и заглядывающие в него раз в год.
(Архимандрит Тихон (Шевкунов). «Несвятые святые» и другие рассказы. - М.: Изд-во Сретенского монастыря; «ОЛМА Медиа Групп», 2011. - 640 стр. с илл.)

При всем, казалось бы, изобилии православной литературы книга архимандрита Тихона восполнила определенный дефицит. Во-первых, она – о духовной жизни наших современников, абсолютно реальных людей. Кем бы ни был герой повествования, монахом или мирянином, офицером или кинорежиссером, читая о нем, мы видим, что это, в конечном счете – обыкновенный человек, такой же, как мы, из нашей сегодняшней российской жизни, а не из далекого, трудно представляемого прошлого. Во-вторых, книга восполнила дефицит общения. Автор говорит с читателем о предметах духовных, о Промысле Божием, о пути спасительном – очень просто, доступно, тепло, и главное – прямо. Прямо от сердца. Вот почему многие читатели «Несвятых святых» перестают чувствовать себя одинокими: рядом с ними – не только сам автор, но и целый мир людей, родных автору, а значит, и читателю.

Своими впечатлениями о книге архимандрита Тихона делится доктор философии Валентин Никитин.

«Несвятые святые» – название столь же броское, сколь и странное, даже вызывающее недоумение. Автор книги уже много лет является православным иноком, архимандритом, настоятелем Сретенского монастыря в Москве. Парадоксальность названия своей книги он объясняет как служитель алтаря и богослов:

«Я назвал . последнюю главу «Несвятые святые». Хотя мои друзья— обычные люди. Таких много в нашей Церкви. Конечно, они весьма далеки от канонизации. Об этом нет даже и речи. Но вот в конце Божественной литургии, когда великое Таинство уже свершилось и Святые Дары стоят в алтаре на престоле, священник возглашает: «Святая – святым!»

Это означает, что Телом и Кровью Христовыми будут сейчас причащаться святые люди. Кто они? Это те, кто находится сейчас в храме, священники и миряне, с верой пришедшие сюда и ждущие причащения. Потому что они— верные и стремящиеся к Богу христиане. Оказывается, несмотря на все свои немощи и грехи, люди, составляющие земную Церковь, для Бога— святые».

Вот отчего лейтмотивом, точнее, идейным вектором книги является мысль о спасительности Промысла Божия. Провиденциальность в человеческой судьбе – духовно закономерное пересечение кажущихся случайностей, но отнюдь не зловещий рок в его античном представлении. Спасение души – истинная цель земной жизни, которую монахи, в отличие от большинства мирян, постоянно держат в поле зрения и сознания. Оттого жизнь иноков, являясь для них вожделенной школой спасения, не может быть праздным общением. Их общение – духовная беседа, совместная молитва, наконец, общий или уединенный труд, но непременно как подвиг послушания перед Лицом Божиим. Духовный мир реально существует, воспринимается иноками и проявляет свое присутствие даже в обычных житейских, бытовых ситуациях. Эту истину прекрасно знает и хорошо живописует отец Тихон.

В книге архимандрита Тихона на примере родной ему Псково-Печерской обители, которая была и оставалась незыблемым столпом Русской Православной Церкви даже в самые трудные годы гонений на веру, воспеты иноческие добродетели, прежде всего, послушание и смирение (ибо гордыня – мать всех пороков). В книге нет враждебности к атеистам и грешникам, но есть блестящая полемика с атеизмом и стойкое противостояние греху. Истинно христианская любовь, «Любовь, что движет солнце и светила» (Данте), движет пером писателя. О себе автор, там, где это необходимо, повествует открыто и правдиво, без тени рисовки, не утаивая терний на иноческом пути. Его послушание в монастыре началось с очистки выгребных ям, и могло на этом же оборваться, если бы не помощь Божия и мудрые наставления старцев, прежде всего, знаменитого старца Иоанна (Крестьянкина). Образ этого замечательного подвижника выписан с особой любовью и благодарной молитвенной памятью.

Сборник этих «всамделишных» историй, чудесных, грустных и смешных, правдоподобных и сказочных, большей частью трогательных, иногда возмутительных, назидателен и поучителен, но, что удивительно, абсолютно свободен от менторского тона. Все они в той или иной мере свидетельствуют, что в пересечении чудесных «случайностей» дышит сама судьба; но это не фатум, а Провидение. Рассказы – настоящие новеллы (итальянское novella означает новость), и эта новость особо утешительна, когда она – благая весть, свидетельство о бытии Божием, о существовании духовного мира, о его связи с миром физическим, о том, что Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых (Мф.22,32).

Композиция книги стройна и продумана, напоминает лествицу духовного восхождения, по которой ее главные герои – монахи Псково-Печерского монастыря – взбираются тихо и уверенно, преодолевая не только греховные помыслы, но и саму «тягу земную», земное притяжение. Они ощущают близость Бога, когда открывают друг другу сердце на братской исповеди, ведь Сам Господь сказал: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф.18,20). Монахи, иноки – неотмирные чудаки, иные. Не только иноки, но и инокини (матушка Фрося), и сельские батюшки, провинциальные пастыри. О многих из них можно сказать блаженные, Христа ради юродивые. Отсюда высокая смеховая культура книги, подлинно народная, о которой писал М.М.Бахтин. Расхожие небылицы о монахах-тунеядцах и малообразованных священниках, бытующие еще с советских времен, книга развеивает. Нет, это не гоголевские персонажи, – даже «похожий» на Плюшкина монастырский казначей о. Нафанаил (сходство чисто внешнее). Но это и не персонажи Щедрина, когда речь идет об «антигероях» книги (советских чиновниках, атеистах), хотя сатирические черты в них даны очень выразительно. Это иной, новый мир людей, наших современников, перешагнувших из века XX-го в век XXI-й.

Я насчитал добрую дюжину героев книги, с которыми встречался в своей жизни, и рад засвидетельствовать не только убедительную достоверность их портретного отображения, но и высокое искусство художественной типизации, благодаря которому автор уверенно создает обобщенные образы своих персонажей, дает их яркие и точные «сравнительные жизнеописания». Среди героев рассказов мы видим не только смиренных монастырских старцев, но и церковных иерархов, деятелей отечественной культуры и науки, государственных мужей и чиновников, генералов и офицеров, вообще, многих именитых людей, аристократов и простолюдинов. В их числе митрополит Питирим (Нечаев) и поэт Булат Окуджава, режиссер Сергей Бондарчук, скульптор Вячеслав Клыков и князь Зураб Чавчавадзе, теща маршала Жукова, генеральный прокурор Владимир Устинов – и другие, включая президента Бориса Ельцина. Бесхитростно-мудрая муза писателя умеет достойно, с высоты амвона «истину царям с улыбкой говорить» (Державин). Диву даешься, какая широкая палитра у писателя и как она красочна! Лица праведников преображаются в лики, когда отображают и отражают свет Христов. Тем контрастнее личины антигероев из параллельного мира, лежащего во зле, падшего, но не оставленного божественной благодатью.

Мэтром рассказа в русской литературе по праву считается А.П.Чехов. Автор не только успешно учится у него, как несравненного мастера точной детали, но и продолжает его школу. Хотя сама фактура рассказа затрудняет развернутые описания и внутренние монологи, отцу Тихону они вполне удаются. Его рассказы по своему внутреннему пафосу и духовному настрою приближаются к «Откровенным рассказам странника», написанным во второй половине XIX века неизвестным автором[1]. В отличие от них, рассказы эти адресованы не духовному отцу, а духовным детям. Но они также воспевают подвиги старцев, являются путеводителем к иноческой жизни и учебником молитвы. Духовный авторитет служителя алтаря, архимандрита, подкрепляется настоящим профессионализмом и мастерством, что выгодно отличает книгу архимандрита Тихона от сочинений многих его собратьев.

Поражает зоркость взгляда, ясность и глубина мысли. Бесхитростная убедительность рассказов объясняется не только писательским талантом, духовной харизмой автора и его искренностью (ни тени рисовки! а этого избежать любому писателю трудно, почти невозможно), но и их документальностью, верностью жизненной правде. Глубина и контрастность изображения, сама духовная оптика автора достойны удивления. Художественное мастерство – достояние многих больших писателей, классиков. Но такой доверительно-исповедальной интонации, доступной иерею и опытному духовнику, проводнику благодати и свершителю церковных Таинств, у наших классиков, к сожалению, нет (за исключением очень немногих, сугубо исповедальных страниц). А у отца Тихона вся книга в таком ключе, написана на одном дыхании, дышит и живет во славу Божию!.. Некоторые страницы читаешь, с трудом сдерживая слезы. Особенно радует поэтическая выразительность текста, тонкие пейзажи, похожие на гравюры, прекрасные описания звездного неба и вознесенных в него церковных куполов; любое время года, любая погода, и в снег, и в дождь, утром и вечером, доступны кисти мастера. Хочется особо отметить добрый, задушевный юмор и редкую занимательность рассказов, отчего книга читается от корки до корки, просто взахлёб, с упоением и воодушевлением.

Все рассказы пронизаны единым и сильным духовным полем, поэтому воспринимаются как сплав высокой пробы. И, хоть автор не любит и избегает слова «мистика», на наш взгляд, он выступает как представитель редкого и еще не вполне оформившегося (особенно в малой прозе) литературного течения – мистического реализма (подразумеваем под мистикой связь верующей души с Богом).

Перед нами стилистически безупречные, художественно отточенные рассказы, из которых, как из песни, слова не выкинешь. И эта, отнюдь не маленькая книга, «томов премногих тяжелей». Как большой многогранный кристалл, она отливает разными гранями, и гранями новаторства тоже. Оригинальность текстов частично объясняется использованием приемов кинематографа и стилевых приемов смежных визуальных искусств. Отец Тихон – известный кинорежиссер, выпускник ВГИКа, автор фильма «Гибель империи. Византийский урок», удостоенного высшей премии кинематографистов России – «Золотой орел»; ему хорошо знаком язык кинематографа и его специфические приемы. Он умело употребляет покадровый принцип построения эпизодов, органично вплетая в словесную канву своих рассказов такие киноприемы, как монтаж и наплыв. «За кадром» спокойного и непринужденного повествования ощущается умелая режиссура. Не случайно кино называют «световым письмом», близость литературы и самого массового из искусств очевидна; отсюда динамичность в развитии сюжета, острота коллизий и, рискну сказать, ситуативная экспрессия. Отсюда и визуальный ряд фотографий, любовно подобранных и искусно вплетенных в канву повествования самим писателем. Некоторые из них напоминают иконографические «прориси». Автор расширяет рамки привычного и за счет гомилетики: в книгу органично вписаны две его удивительно сильные и глубокие проповеди.

«Несвятые святые» – превосходный образец не только беллетристики и гомилетики, но и эссеистики, а это самый трудный жанр, предполагающий умение мыслить парадоксально, оперировать образными ассоциациями и говорить афоризмами. Сколько в книге метких, летучих слов и словечек! Автор рассыпает их полными пригоршнями. Одним словом, «вкусная книга». Хочется отметить, что богатый словарь не слишком усложнен и отнюдь не отягощен непривычными, слишком редкими словами из "словаря расширения" А.И. Солженицына; удельный вес церковной лексики по достоинству велик, фразеологизмы уместны, немного специфической лексики оправдано тем или иным контекстом.

Тщательно подобранные иллюстрации, калейдоскоп лиц и образов, реальных, а не вымышленных, живых, а не призраков, всё это придает книге стереоскопичность, а описания чудес создают ощущение отверстого неба… Поразительна история монаха Михаила, принявшего великую схиму с именем Мелхиседек.

Читатели становятся и собеседниками, и даже, порой сотрапезниками автора, настолько полнокровна художественная ткань сборника. Повествование лаконично, но не кажется сухим; язык точен, но не скучен, а красочен, особенно в церковнославянских речениях, прост и выразителен, без «плетения словесных кружев». Многие рассказы имеют оттенок ненавязчивых притч. Читая их, душа радуется и плачет, возводит очи горе. Добродушный юмор писателя обычно очень мягкий, но он отнюдь не «беззубый» и может перейти даже в сарказм, порой прикровенный, но от этого еще более сильный. Вот, например, фрагмент из рассказа о посещении Псково-Печерского монастыря Б.Н. Ельциным в 1995 году:

"Показывал ему монастырь и, конечно, пещеры казначей архимандрит Нафанаил. Худенький, седой, в истоптанных башмаках и дырявой рясе, он, освещая путь свечой, вел главу государства иего свиту по пещерам. Наконец Борис Николаевич сообразил, что вокруг происходит нечто непонятное, и выразил удивление, почему здесь не ощущается запаха тления, хотя гробы с покойниками стоят в нишах, так что их даже можно рукой потрогать. Отец Нафанаил объяснил президенту: «Это- чудо Божие». Экскурсия продолжилась. Но через некоторое время Борис Николаевич в недоумении повторил тотже вопрос. «Так уж Господь устроил», – снова коротко [кротко] ответил отец Нафанаил. Прошло несколько минут, и президент при выходе из пещер прошептал старцу: «Батюшка, откройте секрет- чем вы их мажете?» «Борис Николаевич,- отвечал тогда отец архимандрит,- есть ли среди вашего окружения те, от кого дурно пахнет? – Конечно нет! – Так неужели вы думаете, что кто-то смеет дурно пахнуть в окружении Царя Небесного?»"

Автор предстает в книге истинным богословом, для которого быть таковым – значит уметь правильно молиться; он понимает ограниченность научного знания и не претендует на высокие ученые степени, ибо дух дышит, где хочет (Ин.3,8), а не только в душе дипломированных рясоносцев:

«Как-то к отцу Иоанну [Крестьянкину] подошел молодой человек, выпускник Духовной академии, и, представляясь, между прочим заявил: «Я богослов». Отец Иоанн очень удивился испросил: «Как- четвертый?» «Что- «четвертый»?- не понял академист. Отец Иоанн пояснил: «Мы в Церкви знаем трех богословов: первый- Иоанн Богослов, апостол и любимый ученик Спасителя. Второй- Григорий Богослов. И третий- Симеон Новый Богослов. Только им Святая Церковь за всю свою двухтысячелетнюю историю решилась усвоить имя «Богослов». А вы, значит, четвертый?»

В сущности говоря, вся книга – апология Промысла Божия и живой православной праведности. И автор ее – не миссионер, но апологет (точнее сказать, апологетика – его миссия). Не может быть праведности, которой отличаются "несвятые святые", без покаяния, преодоления искушений и духовной борьбы, без соблюдения заповедей Божиих, то есть, иноческой аскезы. Обрести же ее, дабы стяжать благодать Духа Святого и жить в мире, чистоте и радости, лучше всего помогает монастырь. В этом заключается главная мысль, одушевляющая книгу отца Тихона. Книга эта – и компас, и магнит, она будет указывать на монастырь и притягивать к нему, причем не только благочестивых и благонамеренных читателей, но и каждого, в ком бессмертная душа, «христианка по природе», кто готов услышать зов Спасителя: познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8,32). В этом сверхзадача, которую удалось решить автору по милости Божией, преодолевая тем самым условное средостение между современной церковной и светской литературой.

Великий русский мыслитель Н.Ф. Федоров апеллировал в своей «Философии Общего Дела» («В защиту знания и веры» называлась рукопись) к духовным и светским, верующим и неверующим, ученым и неученым. Рассказы отца Тихона адресованы самой широкой аудитории, и они никого не оставят равнодушными. Книга выдержала уже четыре издания, ее тираж за девять месяцев продаж приближается к миллиону экземпляров – факт совершенно немыслимый в современной духовной, да и светской отечественной литературе. Книга издана любовно и нарядно, оформлена с большим вкусом, ее полиграфическое исполнение гармонирует с задушевной тональностью рассказов, и это весьма впечатляющий пример единства формы и содержания.

Отрадно приветствовать явление писательскому цеху не просто первоклассного мастера, а писателя-наставника, врачевателя душ! Выход книги – не только литературное событие, но и событие в нашей церковно-общественной и духовной жизни. Рассказы эти призваны укреплять веру, и они приведут тысячи читателей в церковную ограду, для нас это ясно, как Божий день.

Книга в целом – апологетический шедевр, драгоценное и убедительное свидетельство существования души, ее бессмертия и жизни за гробом, реальности духовного мира и пакибытия. Вот почему она будет неотразимо притягивать читателя, подготовленного к восприятию всего достоверно-чудесного. Прекрасный слог, колоритные образы, добрый юмор и задушевная ирония сделали книгу бестселлером.

[1] По преданию, им был тезоименитый нашему автору игумен Тихон, настоятель одного из монастырей Нижегородской епархии, которому принадлежит душеполезная книга «Высокое служение иерея Божия на земле».

Информационно-издательский отдел Саратовской митрополии.

Комментарии участника: Анна. (1)

Всего: 1 комментарийвсе комментарии ( 6 )
#2 | Анна Гор. | 23.05.2012 05:06
  
3
Сергей Федорович Бондарчук

Архимандрит Тихон (Шевкунов): Об одной христианской кончине.

Для священника само его служение открывает нечто такое, что недоступно больше ни для кого. Не буду упоминать здесь о совершении Божественной литургии: происходящее у престола Божия в минуты Евхаристии действительно превыше всякого описания. Но и кроме литургии у священства есть такие исключительные возможности познания нашего мира и человека, о которых другие люди просто не могут и помыслить.
Врач и священник нередко присутствуют при последних минутах земной жизни христианина. Но лишь священник – единственный свидетель последней исповеди. И дело здесь совсем не в том, в чем именно кается умирающий: грехи людей, как правило, одни и те же. Но священник становится очевидцем, а зачастую и участником поразительных событий раскрытия таинства Промысла Божиего о человеке.
***
Древнее предание донесло до нас слова Христа: «В чем Я найду вас, в том и буду судить». В народе церковном издавна хранится вера, что если человек перед кончиной сподобится причаститься Святых Христовых Таин, то душа его сразу возносится к Богу, минуя все посмертные испытания.
Я иногда поражался, почему некоторые люди (и таких примеров совсем не мало) могли всю жизнь посещать храм, быть даже монахами, священниками или епископами, но перед смертью обстоятельства вдруг складывались так, что они умирали без причастия. А другие – в храм вообще не ходили, жили, что называется, неверующими, а в последние дни являли не просто самую глубокую веру и покаяние, но и, сверх всякого чаяния, Господь удостаивал их причащения Своих Тела и Крови.
Как-то я задал этот вопрос отцу Рафаилу. Он только вздохнул и сказал:
– Да, причаститься перед смертью!.. Об этом можно только мечтать! Я-то думаю, что если человек всю жизнь прожил вне Церкви, но в последний момент покаялся, да еще и причастился, то Господь даровал ему это обязательно за какую-нибудь особую тайную добродетель. За милосердие, например.
Потом отец Рафаил подумал немного и поправил сам себя:
– Хотя – о чем мы говорим? Кто из людей может знать пути Промысла Божиего? Помните, у Исайи пророка: «Мои мысли – не ваши мысли, и ваши пути – не Мои пути». А мы порой так жестоко судим людей нецерковных! А на самом деле мы просто ничего не знаем!
***
Осенью 1994 года ко мне в Сретенский монастырь спешно приехал мой институтский товарищ Дмитрий Таланкин. Я не видел его уже много лет. Дима принес печальную весть: профессор нашего института, великий актер и режиссер Сергей Федорович Бондарчук был при смерти. Дмитрий разыскал меня, чтобы позвать исповедовать и причастить умирающего, который был другом их семьи.
Я не видел Сергея Федоровича со своих студенческих времен. Но знал, что последние его годы были омрачены отвратительной травлей. Ее устроили этому замечательному художнику коллеги по кинематографическому цеху. Сергей Федорович стойко выдержал все. Кроме разносторонних талантов, Бондарчук обладал еще и очень сильным, мужественным характером. Но здоровье его необратимо пошатнулось.
Что касается духовной жизни Сергея Федоровича, то, крещенный в детстве, он воспитывался и жил в атеистической среде. Мне было известно, что на склоне лет он сам пришел к познанию Бога. Но вероучение обрел не в Церкви, а в религиозных трудах Льва Николаевича Толстого, перед писательским гением которого он преклонялся. Толстой, как известно, в конце XIX века предложил миру созданную им самим религию. Несколько поколений русских интеллигентов пережили искушение толстовством. Для некоторых из них отношение к своему кумиру порой принимало форму настоящего религиозного почитания.
Дима Таланкин рассказал, что в последние недели к физическим страданиям Сергея Федоровича прибавились еще и какие-то весьма странные и тяжкие духовные мучения. Перед ним, как наяву, представали образы давно умерших людей, прежде знакомых Сергею Федоровичу, – знаменитых актеров, коллег по искусству. Но теперь они являлись в самом чудовищном, устрашающем виде и истязали больного, не давая ему покоя ни днем ни ночью. Врачи пытались чем-то помочь, но безуспешно. Измученный этими кошмарами, Сергей Федорович пытался найти защиту в той самой своей религии. Но странные пришельцы, врывавшиеся в его сознание, лишь глумились и мучили его еще сильнее.
На следующее утро в квартире Бондарчуков меня встретили супруга Сергея Федоровича, Ирина Константиновна, и их дети – Алена и Федя. Повсюду в доме царил печальный полумрак. Все здесь, казалось, было наполнено страданиями – и умирающего больного, и его любящих близких.

Сергей Федорович лежал в большой комнате с наглухо зашторенными окнами. Болезнь очень изменила его. Напротив кровати, прямо перед взором больного, висел большой, прекрасного письма портрет Толстого.
Поздоровавшись с Сергеем Федоровичем, я присел к его постели. Вначале я не мог не рассказать ему о том, с какой благодарностью мы, выпускники разных факультетов ВГИКа, вспоминаем встречи с ним в наши студенческие годы. Сергей Федорович с благодарностью сжал мою руку. Это ободрило меня, и я перешел к главной цели моего приезда.
Я сказал, что нахожусь здесь для того, чтобы напомнить о том драгоценном знании, которое Церковь хранит и передает из поколения в поколение. Церковь Христова не только верит, но и знает, что смерть физическая – это совсем не конец нашего существования, а начало новой жизни, к которой предназначен человек. Что эта новая жизнь открывается людям воплотившимся Богом – Господом Иисусом Христом. Я поведал и о прекрасном, удивительном мире, бесконечно добром и светлом, куда Спаситель вводит каждого, кто доверится Ему от всего сердца. И о том, что к великому событию смерти и перехода в новую жизнь надо подготовиться.
Что же касается устрашающих видений, так жестоко донимавших больного, то здесь я без обиняков рассказал об учении Церкви о влиянии на нас падших духов. Современный человек с большим трудом воспринимает эту жесткую тему, но Сергей Федорович, на своем опыте испытавший реальность присутствия в нашем мире этих беспощадных духовных существ, слушал с большим вниманием.
В преддверии смерти, когда человек приближается к грани нашего и иного миров, непроницаемая ранее духовная завеса между этими мирами истончается. И, неожиданно для себя, человек может начать видеть новую для него реальность. Но главным потрясением зачастую становится то, что эта открывающаяся новая реальность бывает необычайно агрессивной и поистине - ужасной. Люди, далекие от жизни Церкви, не понимают, что из-за нераскаянных грехов и страстей человек оказывается доступным воздействию духовных существ, которых в Православии именуют бесами. Они-то и устрашают умирающего, в том числе принимая облик когда-то знакомых ему лиц. Их цель – привести человека в испуг, смятение, ужас, в предельное отчаяние. Чтобы в иной мир душа перешла в мучительном состоянии полного отсутствия надежды на спасение, веры в Бога и упования на Него.
Сергей Федорович выслушал все с видимым волнением. Видно было, что многое он сам уже понял и осознал. Когда я закончил, Сергей Федорович сказал, что хотел бы от всего сердца исповедоваться и причаститься Христовых Таин.
Перед тем как остаться с ним наедине, мне надо было сделать еще два важных дела. Первое из них было несложным. Мы с Аленой открыли тяжелые шторы на окнах. Солнечный свет сразу залил всю комнату. Потом я попросил домочадцев Сергея Федоровича пройти на минуту в другую комнату, и, как мог, объяснил им, что безутешное горе и отчаяние родных еще больше усугубляют душевную боль умирающего. Переход наших близких в другую жизнь – это событие, конечно же, печальное, но совершенно не повод для отчаяния. Смерть – не только горесть об оставляющем нас человеке. Это и великий праздник для христианина – переход в жизнь вечную! Необходимо всеми силами помочь ему подготовиться к этому важнейшему событию. И уж точно не представать перед ним в унынии и отчаянии. Я попросил Ирину Константиновну и Алену приготовить праздничный стол, а Федю – найти самые лучшие из напитков, какие есть у них в доме.
Вернувшись к Сергею Федоровичу, я сообщил, что сейчас мы будем готовиться к исповеди и причащению.
– Но я не знаю, как это делать, – сказал Бондарчук доверчиво.
– Я вам помогу. Но только веруете ли вы в Господа Бога и в Спасителя нашего Иисуса Христа?
– Да, да! Я в Него верую! – сердечно проговорил Сергей Федорович.
Потом он вдруг, вспомнив что-то, замялся и перевел взгляд на висящий перед ним на стене портрет Толстого:
– Сергей Федорович! – горячо сказал я. – Толстой был великий, замечательный писатель! Но он никогда не сможет защитить вас от этих страшных видений. От них может оградить только Господь!
Сергей Федорович кивнул. Надо было готовиться к совершению таинства. Но на стене перед взором больного по-прежнему, как икона, висел портрет его гения. И единственное место в комнате, где можно было поставить Святые Дары для подготовки ко причащению, было на комоде под изображением писателя. Но это было немыслимо! Ведь Толстой при жизни не просто отказывался верить в таинства Церкви – долгие годы он сознательно и жестоко глумился над ними. Особенно изощренно писатель кощунствовал именно над таинством причащения. Сергей Федорович знал это не хуже меня и понимал, что причащаться перед портретом Толстого будет во всех отношениях кощунственно. С его разрешения я перенес портрет в гостиную. И это было вторым делом, которое необходимо было исполнить.
В доме Бондарчуков была старинная, в потемневших серебряных ризах икона Спасителя. Мы с Федей установили ее перед взором больного, и Сергей Федорович, оставив наконец позади все ветхое и временное, совершил то, к чему Господь Своим Промыслом вел его через годы и десятилетия. Он очень глубоко, мужественно и искренне исповедовался пред Богом за всю свою жизнь. Потом в комнату пришла его семья, и Сергей Федорович впервые после своего далекого-далекого детства причастился Святых Христовых Таин.
Все были поражены, с каким чувством он это совершил. Даже выражение боли и мучения, которое не сходило с его лица, теперь куда-то ушло.
Мы накрыли стол у постели. Федя налил всем понемногу прекрасного вина и любимого отцовского старого коньяка. И мы устроили настоящий безмятежный и радостный праздник, поздравляя Сергея Федоровича с первым причащением и провожая в «путь всея земли», который ему вскоре надлежало пройти.
Прощаясь, мы снова остались вдвоем с Сергеем Федоровичем. Я записал на листке и положил перед ним текст самой простой – Иисусовой – молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Никаких молитв Сергей Федорович не знал. И, конечно же, ничего более сложного выучить уже не мог. Да в этом и не было нужды! Потом я снял со своей руки монашеские четки и научил Сергея Федоровича, как по ним молиться.
Мы простились.
Прошло несколько дней. Мне позвонила Алена Бондарчук. Она рассказала, что у отца все разительно переменилось. Ужасающие видения больше не тревожили его. Он стал спокоен, но как-то явственно отрешился от мира. Алена сказала, что часто видит, как отец лежит, подолгу глядя на икону Спасителя, или, закрыв глаза, перебирает четки, шепча молитву. Иногда он прижимал к губам крестик на четках. И долго держал его так. Это означало, что физическая боль становилась нестерпимой.
Прошла неделя. 24 октября по приглашению заведующего нейрохирургическим отделением Московской областной больницы я с утра освящал операционные и реанимацию. Там-то и нашли меня Дима Таланкин и Федя Бондарчук. Оказалось, что Сергея Федоровича перевезли в Центральную клиническую больницу, и врачи объявили, что все может случиться со дня на день. Со мной были Святые Дары для причащения больных, и мы сразу же поехали в ЦКБ.
Сергей Федорович нестерпимо страдал. Когда я подошел к нему, он приоткрыл глаза, давая понять, что узнал меня. В его руке были четки. Я спросил, хочет ли он причаститься? Сергей Федорович еле заметно кивнул. Говорить он уже не мог. Я прочел над ним разрешительную молитву и причастил. Потом, у его кровати, на коленях, мы со всей его семьей совершили канон на исход души.
В Церкви есть одно особенное молитвенное последование, которое называется «Когда человек долго страждет». Эту молитву читают, если душа умирающего долго и мучительно не может разлучиться с телом, когда человек хочет умереть, но не может.
Видя состояние больного, я прочел у его изголовья эту молитву. В ней Церковь предавала своего сына в руки Божии и просила разрешить его от страданий и временной жизни. Последний раз я перекрестил Сергея Федоровича и простился. Мы с Димой Таланкиным покинули больничную палату, оставив родных с умирающим.
Как ни скорбно зрелище предсмертных страданий, но жизнь продолжалась. У нас с Димой с самого утра во рту не было ни крошки, и поэтому мы решили заехать на Мосфильмовскую, домой к Таланкиным, пообедать.
На пороге нас встретили заплаканные родители Дмитрия – Игорь Васильевич и Лилия Михайловна. Только что им позвонила Алена и сообщила, что Сергея Федоровича не стало.
Здесь же, в квартире, мы сразу отслужили панихиду.
На этом историю о христианской кончине замечательного человека и великого художника Сергея Федоровича Бондарчука можно было бы и закончить. Если бы не одно, более чем странное происшествие, о котором нам с Дмитрием тогда же рассказали его родители.
Сейчас, заканчивая рассказ, я долго думал, стоит ли упоминать об этом событии. Честно говоря, не знаю, как воспримут то, о чем нам тогда рассказали родители Димы, даже церковные люди. Не скажут ли, что это какие-то непонятные, надуманные фантазии? Или, по крайней мере, просто странное совпадение… Но, в конце концов, эта история – была и остается лишь сокровенным семейным преданием семьи Таланкиных, о котором мне разрешено написать.
Есть такие странные, но совершенно реальные события в жизни людей, которые постороннему человеку скорее всего покажутся случайностью или даже смешной нелепицей. Но для тех, с кем эти события произошли, и больше того – для кого они случились, – они навсегда останутся подлинным откровением, изменившим всю их жизнь, все прежнее миропонимание. В этой книге мы еще вернемся к таким, если возможно сказать, частным откровениям, направленным к конкретному человеку, к его душе, к его жизненным обстоятельствам.
Поэтому я все же оставлю хронику того дня без купюр. А повествование, рассказанное двумя совершенно здравомыслящими людьми – народным артистом Советского Союза, режиссером Игорем Васильевичем Таланкиным и его супругой, профессором Лилией Михайловной Таланкиной, передам точно в том виде, в каком мы с Дмитрием эту историю от них услышали.
Итак, когда мы закончили первую панихиду по Сергею Федоровичу, родители Димы с растерянностью и смущением поведали нам, что за несколько минут до того, как им позвонила Алена с известием о смерти Сергея Федоровича, с ними случилась непонятная и в высшей степени странная история.
Они еще ничего не знали о смерти своего друга и были в своей комнате. Вдруг из-за окна до них донеслось громкое карканье многочисленной стаи ворон, которое постепенно все больше усиливалось и наконец стало почти оглушительным. Казалось, неисчислимое полчище воронья пролетает над их домом.
Удивленные супруги вышли на балкон. Пред ними предстала картина, подобную которой они раньше никогда не видели. Небо в буквальном смысле заслонила черная туча птиц. Их отвратительное, пронзительное карканье было нестерпимым. Балкон выходил прямо на лесной парк и на больницу, в которой, как они знали, лежал при смерти их друг. Громадная стая неслась именно оттуда. Неожиданно это навело Игоря Васильевича на мысль, которую он вдруг абсолютно убежденно высказал жене:
– Сергей умер только что… Это бесы отошли от его души!
Сказал – и сам удивился тому, что произнес.
Гигантская стая наконец пронеслась над ними и скрылась среди туч над Москвой. Через несколько минут позвонила Алена…
Все происшедшее в тот день – и саму смерть Сергея Федоровича, и необычное явление стаи птиц, случившееся в минуту этой смерти, – Игорь Васильевич и Лилия Михайловна Таланкины восприняли как послание к ним их умершего друга. Разубедить их в этом не могли ни друзья, ни мы с Димой, ни даже их собственный интеллигентский скепсис. И, сколько я помню, супруги Таланкины никогда потом больше не рассказывали о каких-либо других событиях, в которых можно было бы угадать нечто подобное мистике. Мне довелось крестить их, и постепенно они стали христианами глубокой и искренней веры.
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© LogoSlovo.ru 2000 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU