Наша семья жила под Москвой в Ново-Гиреево, там у нас был свой дом, а Богу молиться мы в Никольское ездили или в Перово, в свой же приходский храм не ходили — батюшка не нравился, и диакон тоже. Потом батюшка умер, а вскоре за ним и диакон, к нам же прислали нового священника, отца Петра Константинова.
Слышим от знакомых, что батюшка хороший, усердный. Когда он первый раз в храм вошел и огляделся, то только головой покачал, потом велел сторожихе воды нагреть и, подогнув полы подрясника, принялся алтарь мыть и убирать. Даже полы там своими руками вымыл, потом попросил на другой день прихожан собраться и помочь ему храм привести в надлежащий вид. Нам такой рассказ понравился, и в первую же субботу мама пошла ко всенощной посмотреть нового батюшку.
Вернулась довольная, говорит:
— Хороший батюшка, Бога любит!
После этого вслед за мамой и мы все начали ходить в свой храм, а сестра пошла петь на клирос.
Потом мы с отцом Петром подружились, и он стал нашим частым гостем. Был он не очень ученый, но добрый, чистый сердцем, отзывчивый на чужое горе, а уж что касается его веры, то она у него была несокрушимой. Женат он не был.
— Не успел. Пока выбирал да собирался, невесты замуж все повыходили, — шутил он.
Снимал он в Гиреево комнату и жил небогато, но нужды не знал. Как-то долго его у нас не было, и, когда он, наконец, пришел, мама спросила:
Что же Вы нас, отец Петр, забыли?
Да гость у меня был, епископ. Только-только из лагеря вернулся и приехал прямо в Москву хлопотать о восстановлении. Родных у него нет, знакомых в Москве тоже не нашел, а меня немного знал, вот и попросил приютить.
А уж вернулся какой! Старые брюки на нем, куртка рваная, на голове кепка, и сапоги каши просят, — и это все его имение. А на дворе декабрь месяц!
Одел я его, обул, валенки купил новые, подрясник свой теплый отдал, деньжонок немного, и вот три недели он у меня жил; на одной койке спали, другой хозяйка не дала. Подкормил я его немного, а то он от ветра шатался, а вчера проводил: назначение дали.
Уж как благодарил меня. «Никогда, — говорит, — твоей доброты не забуду». Да! Привел меня Господь такому большому человеку послужить!
Прошло полгода, и отца Петра ночью взяли. Был 1937 год. Потом его сослали на 10 лет в концлагерь. Вначале
духовные дети ему помогали и отсылали посылки с вещами и продуктами, но когда началась война, о нем позабыли, а когда вспомнили, посылать было нечего: все голодали. Редко-редко с большим трудом люди набирали посылки, а потом распространился слух, что отец Петр умер. Но он был жив и страдал от голода и болезней. В конце 1944 года его, еле живого, выпустили и дали направление в Ташкент.
...Ехал я в Ташкент, — вспоминал потом отец Петр, — и думал: «Там тепло, дай продам свой ватник и хлеба куплю, а то есть до смерти хочется». А дорога длинная, конца нет, на станциях все втридорога, и деньги вмиг вышли. Снял с себя белье и тоже продал, а сам в одном костюме из бумажной материи остался. Холодно, но терплю — доеду скоро. Добрался до Ташкента и скорей пошел в Церковное Управление; говорю, что я — священник, и прошу хоть какой-нибудь работы, а на меня только руками замахали:
Много вас таких ходит, предъяви сначала документы. Я им объясняю, что только из лагеря прибыл, что документы в Москве, и я их не успел запросить, и опять прошу любую работу дать, чтобы не умереть с голода до того времени, пока документы придут.
Не слушают — выгнали. Что делать? Пошел у людей приюта просить. На улице-то ведь зима.
— Ты, — говорят, — вшивый, и того., умереть можешь! Что с тобой, мертвым, делать? Иди к себе!
Встал я на паперти в кладбищенском храме с нищими, чтобы хоть на кусок хлеба попросить — побили меня нищие:
— Уходи прочь! Не наш! Самим мало подают!
Заплакал я с горя. В лагере и то лучше было. Плачу и молюсь:
— Матерь Божия, спаси меня!
Наконец упросил одну женщину, и она запустила меня в хлев, где у нее свинья была, так я со свиньей вместе и жил, и часто у нее из ведра еду таскал.
А в церковь кладбищенскую каждый день ходил и все молился; не в самой церкви, конечно, туда бы меня не впустили, потому что я весь грязный был, рваный, колени голые светятся, на ногах опорки старые, а главное — вшей на мне была тьма.
Вот как-то слышу — нищие говорят, что приехал Владыка Н...й и сегодня вечером на кладбище будет служить. «Господи! — думаю, — неужели это тот Владыка, которого я у себя в Гиреево привечал? Если он, попрошу у него помощи, может быть, старые хлеб-соль вспомнит».
Весь день я сам не свой ходил, волновался очень, а вечером раньше всех к храму пришел. Жду, а сердце колотится: он или не он? Признает или нет? Молюсь стою.
Подъехала машина, вышел Владыка. Смотрю — он! Тут я все на свете забыл, сквозь народ прорвался и не своим голосом кричу:
— Владыка, спасите!
Он остановился, посмотрел на меня и говорит:
— Не узнаю!
Как сказал, так народ давай меня взашей гнать, а я еще сильнее кричу:
— Это я, отец Петр из Ново-Гиреево!
Владыка посмотрел на меня, всмотрелся, слезы у него на глазах показались, и сказал:
— Узнаю теперь. Стойте здесь, сейчас келейника пришлю, — и вошел в храм.
А я стою, трясусь и плачу. Народ меня окружил, давай расспрашивать, а я и говорить-то не могу. Тут вышел келейник и кричит:
— Кто здесь отец Петр из Ново-Гиреево?
Я отозвался. Подает он мне деньги и говорит:
— Владыка просит Вас вымыться, переодеться и завтра после обедни прийти к нему!
Тут уж народ поверил, что я и вправду священник. Кое-кто начал к себе звать, но подошла та женщина, у которой я в золушке жил, и позвала меня к себе.
Истопила черную баньку и пустила меня туда помыться. Пока я мылся, она пошла и у знакомых на владыкины деньги купила мне белье и одежду. Потом отвела меня в комнату маленькую с кроватью и столиком.
Лег я на чистое, сам чистый, и заплакал:
— Царица Небесная, слава Тебе!
Благодаря стараниям Владыки отец Петр был восстановлен в своих правах священника и назначен вторым священником в тот самый кладбищенский храм, от паперти которого его гнали нищие.
Впоследствии нищая братия очень его полюбила за простоту и щедрость. Всех он их знал по именам, интересовался их бедами и радостями и помогал им, сколько мог.
Один раз, когда я приехал к отцу Петру в отпуск, мы шли с ним красивым ташкентским бульваром. Проходя мимо одного из стоявших там диванчиков, мы увидели на нем измученного, оборванного человека. Обращаясь к отцу Петру, он неуверенно сказал:
— Помогите, батюшка, я из заключения.
Отец Петр остановился, оглядел оборванца, потом строго сказал мне:
— Отойди в сторону!
Я отошел, но мне было видно, как отец Петр вытащил из кармана бумажник и подал просящему.
Мне стало неловко наблюдать эту сцену, и я отвернулся, но мне был слышен приглушенный рыданием голос:
— Спасибо, отец, спасибо! Спасли Вы меня. Награди Вас Господи!
из книги: "Лилии полевые"