«Не будь гордись, а будь смирись, и спасешься»
Воспоминания монахини Магдалины (Некрасовой)
Монахиня Магдалина (Некрасова), насельница Покровского монастыря в Бюсси-ан-От (Бургундия, Франция), с 1957 года духовно окормлявшаяся у игумена Никона (Воробьева), вспоминает о своей жизни в Вологде и о встрече с монахиней Капитолиной (Кашиной), рассказавшей ей об архиепископе Варлааме (Ряшенцеве).
2 января 1958 года я приехала в Вологду после того, как несколько месяцев искала пристанища где бы то ни было.
Я хотела работать в Церкви.
Поиски были совершенно безнадежными, ни один архиерей меня не принимал, смотрели удивленно, с такой скрытой, а иногда и явной улыбкой, и говорили, что «не надо».
Ну, понятно, девица, которая родилась в Париже, со странной биографией, где есть и ссылка, и тюрьма, и не замужем, и без всяких отметок в паспорте.
Никто не принимал.
А знакомый мне еще по Парижу митрополит Николай (Ярушевич) только и делал, что писал письма то к одному архиерею, то к другому.
Все так теперь называемое Золотое кольцо я объездила – и Владимир, и Калугу, и Смоленск!
И вот однажды владыка Михаил (Чуб) направил меня в город Гжатск, где жил игумен Никон (Воробьев).
Он сказал мне два слова о нем, и сердце мое вспыхнуло: неужели это правда?
Я не буду сейчас рассказывать о том, что произошло, потому что это совершенно особая тема, наверное, самая большая в моей жизни.
Но все-таки работать там было нельзя.
Ни прописки, ни денег у меня не было, и отец Никон все время повторял: «Попробуйте в Вологду».
Я спрашивала: «А Вы там были, Вы знаете?»
Он никого там не знал и никогда не был.
А это еще дальше от Москвы и еще холоднее.
Уже стоял декабрь, я была в туфельках и холодном пальто из Ташкента.
И все же в Вологду я попала.
После того, как в Калуге меня огорошил владыка Онисифор, выгнавший меня из церкви: «Зачем Вы приходите?
Нам не надо никакого делопроизводителя.
Я сам печатаю свои письма».
Он, видимо, просто испугался – какая-то комсомолка, вид у меня был совсем не церковный, платочков я не носила.
От него я ушла в слезах и на привокзальной площади увидела вывеску «Трудоустройство».
Поскольку я советского языка не знала совсем, то стала размышлять, что же может обозначать такое длинное слово?
И подумала, что это могло быть «устройство на работу».
Решила зайти.
Зашла и в одном из кабинетов увидела объявление о наборе рабочих на Крайний Север на три года и на пять лет на Дальний Восток – лес рубить, еще что-то делать, уже не помню.
По возвращении обещали большую зарплату.
И я поняла, что нашла выход.
А на мне держалась семья, которую надо было вытаскивать из жутких условий: разбитый, больной отчим, больная мама и младшие сестра и братья.
Решила поехать туда, где брали на три года.
И уже, было, записалась на это дело.
Но тут мне сказали: «Давайте ваш чемодан», а в нем у меня были книга и икона, которые я ни за что не сдала бы на дезинфекцию от насекомых.
Я спросила: «Можно мне послезавтра приехать?»
«Пожалуйста, у нас 2 января есть отъезжающая партия».
А был конец декабря.
Я тут же отправилась к отцу Никону.
С воодушевлением рассказала, что нашла работу, попросила разрешения оставить у него святыни.
Он так обрадовался: «Ну, слава Богу, нашли! Где?»
Когда я рассказала, он посмотрел на меня удивленно, не понимая моей радости, и сказал: «Да нет, туда не надо ехать».
Я удивилась: «Как?!» Перечислила все, как мне представлялось, положительные стороны.
Он снова сказал: «Поезжайте в Вологду». Твердо так сказал.
И я поехала в Вологду, прямо с чемоданами пришла в собор.
Это было 2 января. А для меня 2 января – совершенно особенный, святой день: это день кончины отца Иоанна Кронштадтского и день ангела епископа Игнатия (Брянчанинова).
И вот я прихожу, конец службы, священник стоит с крестом, а рядом благословляет архиепископ Гавриил (Огородников), которому мне и нужно было передать письмо, написанное митрополитом Николаем.
Я очень боялась этого момента, потому что последний раз в Калуге на меня прямо в церкви обрушился архиепископ.
Я подошла к архиерею и сказала: «Владыка, вот у меня к Вам письмо от митрополита Николая».
И он на всю церковь: «О-о-о! От владыки Николая! Пойдем-пойдем! Вот сейчас попьем чайку, прочитаем письмо. Пойдем со мной».
Я не поверила своему счастью, но сразу подумала, что тем тяжелее будет, когда и он скажет: «Нам не надо».
Я слышала это «не надо» уже десятки раз.
Он повел меня к себе (жил он в маленьком домике около храма), и так я осталась в Вологде.
Это было чудо.
Хотя я и тогда не поняла, что отец Никон, повторявший «езжайте в Вологду», не просто так это говорил.
Он всегда тщательно скрывал свою прозорливость, посмеиваясь, говаривал: «Прожорливые? Да, таких знаю».
Оказавшись в Вологде, я застала там монахов и монахинь, переживших страшные годы гонений.
В те времена не принято, да и опасно было рассказывать про все ужасы этих лет.
А теперь я понимаю, что Господь сподобил меня близкого общения с исповедниками веры.
Жаль, что так и не пришлось записать их рассказы.
Самый глубокий след в моей душе оставила монахиня Анна (Рогозина).
Когда мы познакомились, ей было уже около восьмидесяти лет.
Пострижена она была до революции.
Я запомнила один из ее рассказов о том, как в Патриархии в эти тяжелые годы, в конце 1920-х – начале 1930-х, ей дали письмо для епископа, кажется, Стефана.
И нужно было ему доставить это письмо в один из страшных лагерей за Полярным кругом.
О пересылке письма почтой не могло быть и речи.
Для мужчин, священников все это было очень и очень опасно.
Наилучшим образом для такого дела подходила монахиня.
Теперь все знают, что в эти годы Церковь во многом держалась на подвиге женщин, и особенно верных монахинь!
Мать Анна отправилась с этим письмом.
Она рассказывала: «Ох, Оленька, знаешь, как страшно было через лес ночью идти!
Там какие-то звери были, а еще страшнее люди. Я так боялась их!»
Она всю жизнь прожила в вологодском Успенском монастыре, а тут !!!
Еще она говорила: «А ты знаешь, я сейчас вспоминаю: ночь та прошла как мгновение. Словно Господь перенес».
Она не одну ночь, конечно, шла.
И дошла, донесла письмо.
А там стала искать.
Действовать ведь нужно было с большой осторожностью.
Спрашивать и узнавать было нельзя, вот тут и проверялась сила веры и преданность в волю Божию.
Только и просила: «Господи, помоги!».
И вот, когда она добралась до нужного места, выяснилось, что за неделю до этого владыку расстреляли.
Пришлось ей с письмом возвращаться в Москву.
Но мне не хватает слов передать ее рассказ!
Однажды, когда я решилась рассказать ей о чудесной помощи Матери Божией нашей семье, явленной через почитаемую древнюю семейную Тихвинскую икону, которую при последнем аресте моего отчима забрали чекисты, она сняла с груди серебряную иконку Тихвинской Божией Матери и подарила ее мне.
У нее была духовная дочь – Капитолина (Кашина).
В народе ее звали мать Капитолина.
Одевалась она в платочек, длинную юбку, но мало кто знал, что она пострижена с именем Серафима.
(В Вологде постриженных в мантию называли «манатейными монахинями», я долго не могла понять, что это значит.)
Очень скоро мы сблизились.
Замечательный человек!
Умная, деликатная, с каким-то врожденным благородством.
В школу она ни одного дня не ходила, а с детства была отдана в этот самый монастырь в Вологде.
Там она и росла, там научилась грамоте, хорошо пела, читала, прекрасно знала устав.
После революции, когда монастырь разорили, многие монахини были арестованы, сосланы.
Из уцелевших многие пошли работать уборщицами в разные места; конечно, старались устроиться при церкви, но в Вологдеочень скоро осталось всего две действующие церкви.
Молоденькую Капушку взяли в храм Рождества Пресвятой Богородицы, который потом стал кафедральным собором.
Она работала сначала уборщицей, а впоследствии алтарницей, жила в маленькой каморке под колокольней, куда я часто приходила, и она много-много-много мне рассказывала.
В частности, она мне рассказала про замечательного владыку Варлаама[1].
Архиепископ Варлаам (Ряшенцев) с неизвестным иеромонахом
Однажды я пришла и увидела вот эту фотографию.
На ней владыка Варлаам, вот этот, маленький, а второй – до сих пор не знаю кто.
Если бы вы смогли найти и узнать, кто это!
Вообще я фотографии не рассматриваю, они мне ничего не говорят, мне человек говорит.
Это был единственный раз в жизни, когда я увидела и воскликнула: «Ах, какое лицо!» А она и говорит: «Тебе нравится? Я тебе подарю!
Его зовут владыка Варлаам, я тебе расскажу про него».
И подарила мне эту фотографию. Вот с тех пор, а это было в 1958 или 1959 году, с тех пор эта фотография у меня.
Все, что я помню о владыке Варлааме, я сейчас вам постараюсь рассказать.
Он прошел через многие ссылки и аресты, с 1919 по 1940 год он практически все время был в заключении или ссылке.
Жуткие условия, Соловки – он через все это прошел.
После окончания очередного срока его сослали в Вологду под домашний арест.
Он не имел права выходить из кельи.
Жил напротив Лазаревской Горбачевской церкви, что на кладбище, у самого выезда из города.
Ему разрешали приходить в церковь, но не служить.
Мать Капитолина говорила: «Владыченька прислуживал, со свечой выходил, Апостол читал, а служить не мог».
Владыка вел переписку.
А поскольку за ним следили, то он пользовался услугами Капитолины, которую он ласково называл Капушкой, ее неграмотным почерком и неумением писать.
И он «писал» отдельным лицам фразы в иносказательном смысле, очень значимые, которые другому человеку понять было бы нельзя; то есть писала Капушка, она же писала и адрес и посылала из Вологды или из ближайших вологодских деревень.
Владыка был прозорливый.
Я расскажу вам один факт.
Это были 1930-е годы, но еще не 1937-й.
В Вологде арестовали почти всех уцелевших монахинь Успенского монастыря.
А мать Капитолина была по возрасту самая молодая.
Начался суд, присудили длительные сроки, было очень тяжело. Ее не тронули.
Она рассказывала, что сетовала владыке: «Вот, меня Господь не удостоил», и владыка, утешая, отвечал ей что-то духовное.
И вот проходит несколько месяцев.
Однажды летом, в разгар летней жары, она как всегда берет благословение, собираясь уходить к себе, а владыка ей говорит:
«Подожди, Капушка, посиди еще немножко». – «Владыка, да темно, я боюсь». – «Ну, немножко посиди».
И он стал ей говорить, не открывая своей прозорливости: «Ты знаешь, да время сейчас такое, что угодно может быть. Мало ли.
Если тебя тоже арестуют, имей в виду: опасайся… таких, как ты, обыкновенно в медпункт отправляют уборщицей, ну на что ты еще способна?
Главное, опасайся… а врачи всякие ведь бывают, особенно евреи.
Будь осторожна, будь осторожна!
Всякое может быть… ну ладно, иди с Богом теперь».
Благословил, потом опять говорит: «Ну, подожди, подожди минутку», – и достал ей теплую шаль.
А она говорит, она простая такая была: «Да жарко, Владыка, зачем?»
– «Ну, не сейчас, так потом наденешь, что она у меня валяется? Возьми-возьми».
Она взяла, пришла домой.
Ночью останавливается грузовик: пришли ее арестовывать.
Помню, она рассказывала мне: «Они пришли, представляешь, а я и говорю им: ой, а я все сухарики свои съела».
Оказывается, когда были повальные аресты, она приготовила себе сухарики.
Разрешили взять с собой белье; она в слезах и растерянности собрала вещи, а когда в тюрьме открыла мешок, то увидела, что взяла одни наволочки.
А потом был суд.
Она вспоминала интересный такой момент.
Судили одну из паломниц монастыря.
Ее спросили: «Вы антисоветскую агитацию вели?»
А та старушка плохо слышала и говорит: «Так темный человек, как же не вести? Конечно, вела».
Темными в Вологде называли слепых, а у нее как раз жила слепая старушка, по имени Афанасия. «Подпольной работой занимались?»
«Так все у нас под полом. А как же? И огурчики, и капуста, и все остальное».
Матушка Капитолина рассказывала мне эту историю как анекдот.
И вот остававшимся на свободе монахиням, послушницам и паломницам – всем дали по пять лет. А ей – три.
Или, не помню… или всем дали по семь, а ей – пять.
Когда приговор зачитали, она удивилась вслух: «А почему мне только три?»
И те все рассмеялись; она еще совсем молоденькая была.
Отправили ее в лагерь вместе с блатными. Контингент страшный, женщины-преступницы, грубые, развратные.
Она говорила: «Я, Оленька, вначале ничего не понимала, что они говорят, да не по-русски-то говорили да надо мной смеялись.
А видела я там такое… еще в дороге».
Привезли их на Север и стали распределять на работу.
Капушку поставили в какой-то больничный уголок.
Она даже и не сопоставила это с тем, что ей владыка говорил.
Она вспоминала: «Ты только не говори никому, я акафисты Спасителю и Божией Матери наизусть знала, как я была рада!
Когда можно было, уходила на берег речки и там, на берегу, молилась со слезами».
Еще она говорила: «Ты знаешь, что такое Иисусова молитва?
Это только там можно узнать. Нигде и никогда я больше так не молилась».
Конечно, я не знала того, что знала она, но, безусловно, молитва «там» совсем другая, чем молитва на свободе.
«А доктор-еврей, с которым я работала, очень хороший был.
Он мне часто кусочки хлеба приносил, сахару, помогал. А как-то раз пришел с улыбкой, что-то принес.
И смотрю: запер дверь за собой на ключ. Я-то и не подумала ничего.
Подошел ко мне, стал что-то говорить, а потом вот так встал… тут я все поняла – сразу вспомнила слова владыки!
Если бы я его слов не вспомнила, то уже бы ничего не успела. Я сразу кинулась к двери, он ключ-то оставил в дверях, открыла и с криком выскочила».
А дальше она продолжала жить в лагере, получала раз в месяц письма, и всегда было какое-то слово от владыки.
Однажды, уже за полгода до конца срока, где-то весной получила она посылку.
В посылке было что-то необходимое и хлеб.
Там же была записка, что в хлебе – Святые Дары.
Написано было иносказательно, не рукой владыки, но им продиктовано, что «посылаю тебе хлеб, а в хлебе Сам Хлеб».
«Я как прочла это, так стала плакать, так плакать, ничего читать больше не могла.
Думаю: мне так бы надо исповедоваться!
Ты знаешь, я одно просила у Господа: «Дай мне перед смертью поисповедоваться, я через такое прошла…»
Она ведь раньше не знала всей этой грязи.
«Долго я не могла снова читать.
А когда смогла, то прочла, что дальше владыка пишет: что же ты плачешь?
Ты пойди в четверг – а четверг-то был Великий, перед Пасхой – куда-нибудь в рощицу, там водичка течет (прямо, как видел все!), встань и поисповедуйся, все-все скажи мне, а я в этот час прочитаю тебе разрешительную молитву. И я никогда в жизни не причащалась так, как в тот день…»
Мне кажется, что кроме святости и духовной заботы владыки Варлаама, это еще и свидетельство о реальности такого духовного окормления в те страшные годы.
Он кончил свое письмо словами: «Мы с тобой уже не увидимся здесь. Но, если даст Бог, увидимся потом, и тогда всегда будем вместе. Только не будь гордись, а будь смирись, и спасешься».
Она мне потом часто напоминала эти его слова.
Когда через полгода она освободилась, первый вопрос ее по возвращении был: «Владыка жив?» – «Да-да, слава Богу, жив, но его посадили. Он в тюрьме, в Вологде. Но бывают свидания».
Она кинулась хлопотать о свидании, но выяснилось, что его расстреляли.
Я хочу зачитать несколько строк, написанных племянницей владыки Варлаама Г.Л. Солоповой о жизни семьи Ряшенцевых: «В отдалении от большого дома, примерно в полукилометре от него, среди поля, был построен маленький деревянный домик для монашествующих Варлаама и Германа.
Там они жили, когда приезжали на дачу.
Этот домик назывался “скит”.
Мы, дети (а нас было семь человек), сами понимали, что здесь особый мир, и не бегали, не шумели около него.
Отец Варлаам был необыкновенно добр и кроток, глаза его так и сияли лаской.
Никогда нельзя было услышать от него повышенного, сердитого тона.
Всегда ровный, спокойный, самоуглубленный, удивительный…
Недаром в семье его называли “кроткий ангел”, “тихий ангел”.
Он был какой-то неземной!
К отцу Варлааму мы относились с невольной почтительностью, удивлением и даже страхом.
Мы считали его святым, хотя никто не говорил нам этого».
Вот такой образ владыки Варлаама.
Воспоминания монахини Магдалины (Некрасовой)
подготовила Александра Никифорова
1 октября 2009 года
[1] Архиепископ Варлаам (в миру Виктор Степанович Ряшенцев) родился в 1878 году в Тамбове в купеческой семье. Окончил тамбовскую классическую гимназию (1896) и Казанскую духовную академию (1901). В том же году был назначен преподавателем Уфимского духовного училища, принял постриг и был рукоположен в иеромонаха. С 1906 года он, уже в сане архимандрита, ректор Полтавской духовной семинарии. Здесь он написал и издал свои основные апологетические труды, в том числе и «Ренан и его книга “Жизнь Иисуса”». В 1913 году хиротонисан во епископа Гомельского. В 1923–1927 годах управлял Псковской, Гомельской и Пермской епархиями. С 1927 года – архиепископ. С 1928 года находился в оппозиции к митрополиту Сергию (Страгородскому), однако полностью общения с ним не прерывал. Арестовывался неоднократно с 1919 по 1940 годы. Скончался в ссылке в Вологде 20 февраля 1942 года. По некоторым сведениям, владыка Варлаам был расстрелян либо в Вологде, либо переведен в ярославскую тюрьму и расстрелян там.