Вот и последние строки моей автобиографической повести. Оглядываюсь назад, и мурашки по спине.
Да уж… Наделал делов… Наломал дровишек… Читатель, добравшийся до конца книги, удивлённо спросит автора, как Роки Бабльбоа спросил своего противника по рингу Человека–Небоскрёба после боя:
- Ты чего так разошёлся?
На что тот ответил:
- Правила игры такие...
Похулиганил, попылил, покидал камни в чужие огороды. Наверное, потом их уже в мой огород перекинут.
Всё нормально – в действии древний закон деревни «улица на улицу». Беру в руки рукопись, перелистываю, перечитываю, что-то вычёркиваю, что-то добавляю, переставляю местами. Ещё раз перечитываю и зажмуриваю глаза – что натворил, морда усатая! Вот до чего можно довести мирного человека, которому не досталось каши.
Но, рано или поздно любая драка утихает. И нужно вытирать кровь, сочащуюся из разбитых носов, мазать зелёнкой ободранные коленки, зашивать дыры на майках и штанах, и просто мириться. Наступает момент, когда нужно просто сесть и помолчать. Кто-то будет курить, кто-то жевать сорванную у обочины соломинку, кто-то наматывать нитку на палец, глядя на кроху-самолёт, медленно тянущий за собой по синему небу инверсию.
До точки, подводящей итог написанному, остаются какие-то абзацы. И опять ирония судьбы – я снова безработный. Меня неожиданно сократили в одном интересном училище, причём не в обычный день, а Первого сентября. Сократили без объяснения причин, пряча глаза. Студенты, которые за полтора года работы в этом заведении стали для меня почти родными, всё время подходили в городе и спрашивали: «Максим Викторович, а почему вас на работе нет?» — Что я мог им сказать? Это я знал, что так решило высокое городское начальство, не простившее мне победы на региональном конкурсе, а этим пацанам и девчонкам ни к чему об этом знать.
Так бывает. Жалко – не успел сделать хорошую фотовыставку и документальный фильм, посвящённый 60-летию этого самого училища, к которому я успел привыкнуть, да так, что иногда очень скучаю по нему.
Одно радует. Год не прошёл зря. В день моего рождения на радио состоялся прямой эфир со мной. Месяцем раньше в Москве состоялось заседание приёмной комиссии Союза писателей России. По итогам обсуждения меня и ещё одну читинку – Галию Дуфаровну Ахметову — приняли в Союз. Случилось то, что для очень многих оказалось большим сюрпризом – мы тоже стали писателями. Теперь уже официальными. Абсолютно неожиданно, спустя два года после подачи заявления о приёме в ряды «бессмертных».
А на днях я получил приятное известие, опять из Москвы, где стал победителем федерального фотоконкурса «Культура малочисленных коренных народов Севера, Сибири и Дальнего востока». Из 279-ти прекрасных фотографий высокое жюри выбрало мою работу «Глебка и Берегиня» с мальчиком-эвенком и маленьким оленёнком. Девушка, беседовавшая со мной по телефону, сказала, что фотография так понравилась ей и её коллегам, что они специально вывели для своего офиса несколько больших копий моего снимка. Приятно. Особенно для безработного. Спустя две недели получил прекрасный фотоальбом с фотографиями участников конкурса. Роскошная вещь…
Два года работы…После того, как в конце повести будет поставлена последняя точка, я ещё не один десяток раз буду проверять текст, менять и подгонять фотографии и сомневаться, сомневаться, сомневаться…
Я заканчиваю эту повесть с лёгким сердцем. Что мог сказать, я сказал. Кто умный, тот поймёт, а на дураков я не обижусь. Пригласив вас к большому диалогу о журналистике, о жизни, о нас с вами, я не ожидаю дифирамбов в свой адрес – скорее, дождусь обратного. Но если эта книга станет началом большого разговора, если её будут искать, обсуждать, хвалить и, может быть, ругать — я буду рад. Значит, я поработал хорошо.
За кадром книги осталось много того, о чём ещё нужно говорить и не один раз. Но это будет уже что-то другое – новая книга, серия журналистских публикаций, фильм, разговор в большой аудитории – я бы, например, хотел в кинозале, где видны лица людей. Если я ненароком кого-то обидел – в жизни, на страницах своей повести, искренне прошу у этих людей прощения. Но угодить всем у меня просто не получилось. Я хочу от всей души поблагодарить всех, кто набрался терпения и дочитал эту длиннющую книгу до конца.
Странное дело. Такое чувство, что сижу на чемоданах. Ещё чуть-чуть и надо в путь. Нужно успеть сказать что-то важное, а в голове какая-то метель из мыслей, слов, чувств… Как-то нам нужно научиться договариваться между собой. Мы ведь все, в общем, нормальные люди. По сути, братья и сёстры друг другу, только не помним этого. Мы как струны на вселенских гуслях, только почему-то эти струны кто-то постоянно подрезает; только и слышно: «Д-дынь! Д-дынь!»
Что-то должно произойти – хорошее и важное. Должно обязательно, потому что дальше жить так, как живём мы – не только наследники великой русской культуры, давшей миру Ломоносова и Пушкина, Толстого и Достоевского, Есенина и Рождественского, Туполева, Калашникова и Чкалова, генерала Карбышева и Евгения Родионова, преподобных Серафима Саровского и Сергия Радонежского, нельзя. Мы живём не то что «немножко», а совсем не так, как надо бы – русские и не русские. Все живут не так. Больше, меньше, но ВСЕ. Даже в храмах это заметно – к священнику просто так не подойдёшь – важная птица. Важная, никто не спорит, только эту птицу кормят прихожане.
Озлобились, обезверились, устали на пути к своему Счастью. Нам всем надо побольше доброты, доверия и уважения друг ко другу, терпения, прощения и улыбок. Это надо не только нам – обычным, сирым да убогим. Это надо и тем, кто составляет Власть. Мы настолько оторвались друг от друга – власть и народ, настолько отошли даже не от Божественного – от обычного человеческого закона справедливости, что дальше нас ждёт только война друг с другом.
ТРУДНО БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, а надо. Выхода у нас другого нет. Иначе просто перегрызём друг другу глотки в борьбе за власть, должности и деньги.
Надо как-то научиться гасить в себе всё тёмное, а лучше совсем не впускать его в душу. Мы забыли Бога, хотя строим храмы. Мы не умеем любить, хотя произносим слово «любовь» по двадцать раз на дню. Мы призываем быть верными своей малой родине, хотя потихоньку собираем чемоданы, чтобы в нужную минуту покинуть свой край, неслышно закрыв за собой дверь.
Что-то нужно сделать, чтобы найти тропинку к сердцам друг друга, а её обязательно нужно найти. Надо найти в себе силы и способности сойтись друг с другом, даже если это кажется невозможным, даже если мы — заклятые враги. Мы, прежде всего, ЛЮДИ, и в каждом из нас Бог борется с дьяволом. Делая злое, мы помогаем дьяволу, становясь под его знамёна.
Но беда в том, что мы не видим наше «злое». Нам кажется, что мир не переделать, всех голодных и больных не накормить и не исцелить, поэтому им не нужно помогать. Жизнь коротка, поэтому нужно успевать жить для себя и своих – детей, внуков, матерей, жён и мужей.
Всё правильно, но от этой правильности идёт холод по спине.
Иногда я смотрю на своих тестя и тёщу, безусловно, любящих друг друга, и мне становится их по-русски жалко. Я понимаю, что ничем не могу им помочь. Они как огромные части разводного моста в Питере – вроде бы одно целое, но всё время врозь. Так и ходят годами мимо друг друга – один вниз, другой вверх, один вверх, другой вниз, сходясь лишь за столом, да ночью на одной кровати.
Все мы – такие вот мосты и нет того, кто бы свёл наши половинки.
Надо сделать небольшое усилие, но только всем вместе и тогда земле, которую мы успели искалечить своим равнодушием, станет легче. Маленько бы поддомкратить Россию, и вылезет она из ямы и поедет, милая! И тогда многое изменится в лучшую сторону. Поверьте. Мы просто не пробовали. Мы ведь сердца друг другу выедаем! А нам это надо? Я бы, например, хотел, чтобы настал такой момент, когда бы я подошёл к своему заклятому врагу, который, по большому счёту, совсем мне не враг, подёргал бы его за уже седую бороду и сказал: «Саня, старый ты дурак, брось заниматься ерундой. Дай лапу. Забудем всё, что было. Пойдём-ка лучше в кафэшку, я тебя пивом угощу, а сам лимонада хлопну. Я тебе стихи почитаю, а ты меня научишь, как надо статьи писать».
Жаль, что это только мечта, которая вряд ли сбудется. Но на то мы и люди, чтобы жить Мечтой. По крайней мере, я помечтал о хорошем, что само по себе уже уверенный шаг вперёд. Коллеги! Побольше вам света в глазах, решительности и ответственности за слова. Как всегда, в цене старый добрый закон «за базар ответишь». Нам всем нужно быть чуть ближе друг ко дружке — как досточкам в заборе.
Наверное, было бы совсем неплохо написать книжку–методичку для слушателей университетов, в которой в тысячный раз будет рассказано о жанрах журналистики, о её видах, стилях и направлениях, об отличиях или, наоборот, о схожести российской журналистики с западной. Но, какой будет прок в такой книге, где ни слова не будет сказано ни о смысле журналистики, ни о её роли и месте в жизни общества, ни о личной гражданской позиции журналиста? Кто-то может сказать: «Это навязывание личного мнения!» — Бесспорно, как бесспорно и другое – отсутствие в учебниках по журналистике «личного» мнения, это тоже чьё-то молчаливое личное мнение, очень сильно размывающее основные жизненные понятия и принципы, причем, во сто крат опаснее мнения очевидного и чётко сформулированного.
Мне хочется, чтобы моя журналистская судьба не осталась за кадром истории, потому что в ней было много интересного. Да, в этой судьбе нет великих подвигов, нет Соловков и ГУЛАГов, нет голода и скитаний, нет громких проектов, но в ней есть попытка осознания роли журналиста и ответственность за каждое произнесённое и написанное слово. Попытка донести до каждого здравомыслящего читателя мысль о том, что без качественной журналистики не будет качественной жизни, поскольку эта жизнь не будет осмыслена и оценена.
После выхода в свет этой повести на мою голову наверняка посыплется серно-огненный дождь критики. Поэтому заранее, упреждая выпад моих возможных оппонентов, хочу сказать – у каждого своя правда. Я пишу о том, что испытал сам и чему лично был многократным свидетелем. Безусловно, у каждого есть право написать о той журналистике, которую увидели и узнали они. И это правильно, потому что это даст возможность узнать о нашей профессии чуть больше, чем написано о ней в институтских учебниках. Конечная цель книги — большой и длительный РАЗГОВОР.
Вот и конец моей повести. А может, только её начало? Подхожу к зеркалу и, глядя себе в глаза, спрашиваю:
- Ну, что, Максим сын Виктора, жалеешь ли ты ли о том, что стал журналистом?
Отражение грустно улыбается и молчит, а потом честно говорит само себе:
- И да, и нет. Жалею, что не могу изменить мир, являясь журналистом. Жалею о том, что причинял боль людям, о том, что не могу помочь своей Родине ничем. Но не жалею потому, что журналистика научила меня жизни. Благодаря ей я увидел стольких людей, узнал столько судеб, услышал столько откровений, разделил столько радости и грусти, что мне трудно думать о том, что я мог бы быть кем-то другим.
Время, время… Оно незаметно крутит свои седые стрелки, на которых веки вечные катаются бесенята, корчащие рожицы ангелам, плачущим по погибающим в грехах людям. Крутятся стрелки, скашивая народы, словно утреннюю траву, ровняя у края могилы и богатых и бедных, и царей и рабов, наматывая на себя историю, как якорную цепь на кабестан. На этих вечных стрелках запекся алый вечерний закат, пророчащий о завтрашнем ветреном утре, кровь замученных русских священников, несчастных гугенотов и погибших во время погромов евреев. На эти стрелки намёрз лёд, не жалевший ни генерала Карбышева, превратившегося в замёрзшую статую под пытками фашистов, ни берега Енисея, вздыбившегося от ледяных торосов.
Крутятся стрелки, перемалывая в пыль человеческие дела со всеми их «славами» и «почётами». Катится колесо времени, оставляя позади годы. Совершается необъяснимое, для одних несправедливое, а для других спасительное таинство, каждую минуту приближающее нас к смерти.
Время неизменно приносит с собой перемены, но, увы, не всегда самые лучшие. И можно было бы закрыть на них глаза, понимая, что всё равно ты ничего не изменишь в этом, летящем вверх тормашками, проданном всём и вся мире. И закрыть бы эти самые глазоньки на мерзость запустения, на повальное воровство, которым повязаны все вплоть до самых верхов, не замечать бездуховности и какой-то животной жестокости, проникшей в наши умы, на реформы и реструктуризации с одноразовыми национальными проектами. Зажмуриться бы и жить — просто и тихо, воспитывая своих ребятишек, получая зарплату и празднуя по расписанию календарные даты государственной важности. Только вот не получается. Слишком уж много я вложил в большую цель – стать журналистом.
К сожалению, я слишком сильно пророс в ту журналистику, которой научила меня моя мать, которой посвятили свою жизнь светлейшие головы современности, в ту журналистику, которой сегодня в России уже нет места. Глядя на то, как она тихо «отдаёт концы», я не могу не скорбеть, потому что вместе с ней тихо умирает часть меня.
Отправляя своё детище в люди, я хочу сказать последнее – берегите друг друга, по мере возможности, делайте добро. Старайтесь познать себя. Не осуждайте людей, зная, что в каждом из нас есть и дым, и огонь. Не мстите за себя. Умейте сказать «прости». Умейте улыбнуться человеку, даже если перед вами враг, но и не ищите мира с тем, кто в этом мире не нуждается. Любите свою Родину, а если и решите уехать подальше от проблем, помните – главная проблема, это сам человек. Где бы вы ни жили, везде нужно трудиться: честно и много. И везде нужно блюсти сердечный закон – Веры, Надежды и Любви.
Герой одного не то советского, не то уже российского фильма, беседуя со своим другом на предмет смысла жизни, сказал:
- Ты знаешь, наша планета не очень-то приспособлена для веселья. Когда родители задумывали нас, они не особо беспокоились о том, как мы будем чувствовать себя здесь. И когда мы появились, то узнали, что здесь грустно. Поэтому единственным оправданием человеческой жизни остаётся помощь другому человеку. Чтоб не так мучился…
Закончить последнюю главу я хотел бы своим стихотворением, которое было написано незадолго до окончания повести не при самых радужных обстоятельствах. Мне показалось, что это именно та нота, на которой и нужно заканчивать такую книгу.
* * *
Слово
С нас обязательно,
слышите,
обязательно спросится
за каждое слово,
что второпях произносится,
за вдох и за выдох
без
осмысления.
С первого спросится
и с последнего...
Когда-то давно
в старинном московском храме,
где гулкое эхо гуляло,
душу волнуя,
я видел, как дети глухонемые -
ангелы сами -
пели руками,
как голосом:
«Аллилуйя!»
«Пели» их пальцы
и в этой «многоголосице»
ясно,
отчётливо
слышалось снова и снова:
- Время настанет
и с нас обязательно спросится
за вдох и за выдох,
и каждое
слово.
* * *
Автор
————————————————
Ниже вы найдёте рецензию на эту повесть, написанную моей матерью и моим собратом по перу Еленой Викторовной СТЕФАНОВИЧ. Я всё-таки решился на этот шаг не потому, что не доверяю себе, и даже не потому, что всегда доверял чутью матери, мнение которой для меня, относительно литературных вещей, и по сей день остаётся непререкаемым.
Я уже говорил в начале повести о том, что ни один из моих коллег, а их было около десятка, так и не решился пойти к моему читателю вместе со мной локоть в локоть — в сцепке. Рецензия Елены Викторовны встанет именно в то место, где должны были стоять мнения людей, которых я попросил быть неравнодушными к тому, что я написал, потому что это касается всех. И их, в том числе.
Мы с мамой всегда были вместе, будем вместе и сейчас, за что ей большое человеческое и литературное спасибо. Надеюсь, вы всё поймёте правильно, как нужно понять в данном случае…
кпекрекр
Рецензия на книгу «Жизнь СМИшного человека».
Ну, вот и подошла к концу «страшная» книга моего сына. Впрочем, я зря поставила кавычки в слове СТРАШНАЯ. Как выяснилось, очень многие наши коллеги – журналисты, с энтузиазмом бравшиеся за эту рукопись с криками: «Да я такие комментарии сделаю – небу жарко станет!» - через некоторое время конфузливо замолкали, а потом как-то ненавязчиво исчезали из нашей жизни.
Ни я, ни Максим ни в коем случае не виним их в чём бы то ни было – в конце концов, никто ни за кого не обязан со связками гранат кидаться под танки.
Просто эта ситуация показывает, насколько сегодня люди, работающие в журналистике, знают о карательном отношении властей к любому проявлению вольнодумства или неповиновения.
Это странно звучит при постоянном и настойчивом повторении через все средства массовой информации, насколько мы сегодня свободны, насколько демократична наша власть. Мы – «свободны»? «Демократична», особенно на местном уровне, наша власть? Не смешите!
Я участвовала (кстати, вместе с Максимом) в избирательной кампании Николая Иннокентьевича Гончарова на пост губернатора Читинской области в 2000–м году. Мы сочли возможным работать с этим человеком потому, что с самого начала избирательной кампании была договорённость с членами его команды: никакой чернухи в нашей газете «Выбор забайкальцев», никаких оскорблений соперников, только документальные, доказательные материалы.
Я рада, что, как редактор этой газеты, выполнила поставленную задачу; я и сегодня могу сказать, что горжусь этой работой.
Максим, тоже работавший в «Выборе забайкальцев», уже тогда показал себя зрелым, серьёзным журналистом, не боявшимся взяться за любую сложную тему.
Так вот, пока шли все эти избирательные будни, всё было вполне пристойно, никто нас не трогал особо, не задевал.
Но, прошли выборы. И, как только стало известно, что Гончаров – не победил, мы с Максимом сполна хлебнули последствий «демократических», «свободных» выборов. На другой же день после оглашения результатов этого политического действа я осталась без работы - редактор газеты, в которой я тогда сотрудничала, просто и без обиняков, сообщил мне: «Мы же взрослые люди, Елена Викторовна, правда? Каждый из нас сделал свой выбор сознательно. Так что заберите, пожалуйста, свою трудовую». - Я молчазабрала её и ушла, ещё раз увидев демократию в действии!
Точно так же было и у Максима. С тех выборов и начались его беды - у нашей власти злопамятность невероятная. Хотя, повторяю, ни я, ни Максим не написали НИ ОДНОГО материала, оскорбительного или лживого, чему свидетели наши земляки, расхватывавшие «Выбор забайкальцев». Но, как известно, наихудшее оскорбление – правда, потому что её опровергнуть невозможно…
В своей повести Максим высказал очень много наболевшего, которое, конечно же, страшно неудобно для власть имущих. Высказал за себя, за всех своих коллег, за свою профессию, которой он отдал большую часть своей жизни и которая всё равно является для него единственно любимой и желанной.
Только, к сожалению, сделано всё возможное и невозможное для того, чтобы лишить человека любимого дела. У нас нет запрета на профессию? Полноте, не лукавьте, господа! Если тот же журналист не поддаётся дрессировке – ату его! Долой!…
О чём я сожалею в своей жизни? Только об одном: жаль, что в нашей стране (или, вернее, в нашей провинции ) жизнь и судьба творческого человека зависят не от его талантов или заслуг, а от причудливых связей местных чинуш между собой: решила какая-нибудь Марь Иванна, что некий Стефанович, правдоискатель и её личный враг – ну, и понеслось! Вслед за Марь Иванной, по очереди, объявляют Максима своим личным врагом все друзья и товарищи Марь Иванны — Лариса Сергеевна, Пал Никитыч, Пётр Захарыч… При этом, никто ничего толком не знает об опальном журналисте Стефановиче, но говорят, говорят…
Многие годы я наблюдала, как профессионально рос мой сын. Я брала его в свои журналистские и писательские командировки, когда он был ещё совсем мальчишкой, и он учился любить будущих героев своих очерков и репортажей, понимать и чувствовать красоту окружающей нас природы, учился думать.
Я помню, как ночи напролётонсидел над своими первыми серьёзными материалами,перепечатывая на старенькой пишущей машинке по десять и более раз уже написанное, добиваясь, чтобы материал был безукоризненным.
И я всегда уважала его за то, что у негона всё была своя точка зрения, свой взгляд – слава Богу, у меня хватило ума не лезть в его творческий рост, не навязывая ему своих взглядов и приёмов. Очень, очень редко он мог лишь поинтересоваться, уточнить у меня, как пишется то или иное слово – не более того. До всего доходил сам…
Но, собственно говоря, и писал он всегда так, что очень сложно было придраться к какому-то словообороту,к какой-то фразе — у него, как у моей мамы – вечная память Татьяне Алексеевне Стефанович!- было врождённое чувство слова.
И как же мне было удивительно, странно слышать стороной доходящие до меня слухи: «Нет, Максим Стефанович, конечно, не журналист. У него классные очерки, расследования, но…понимаете…он пишет, как писатель. Журналист - это другое».
Что – «другое»? Сухменный набор расхожих фраз, не вызывающий у читателя ни интереса, ни эмоций - голая информация, не дающая представления ни об авторе, ни о событии? Лично я никогда не признавала некоей ученической догмы о том, что журналиста не должно присутствовать в его материале, что он должен сухо и безлично излагать события и факты, не давая им никакой личностной оценки. Это очень опасное заблуждение!
Много лет я с гордостью наблюдала, как самые разные люди со всего нашего неоглядного Забайкальского края приезжали в Читу и находили моего сына с одной – единственной просьбой: «Слышь, парень, займись этим делом, напиши об этом, мы только тебе верим!»… — Это дорогого стоило.
И он снова брался воевать - за добро, справедливость, за правду, с присущей ему дотошностью и скрупулёзностью. И выходили материалы – хлёсткие, умные, профессионально сделанные, - и даже у самых недоброжелательных людишек ни единого разу не было повода, чтобы попытаться как-то зацепить автора. Потому что, при всей его пылкости и горячности, он никогда не терял рассудочности и здравого смысла, первейших качеств настоящего журналиста.
Максим всегда присутствует в своих материалах, стихах, прозе –горячий, импульсивный, противоречивый, но - предельно честный и искренний.
Все эти слова, множество раз мне говорили о моём сыне мои коллеги. Но, когда настал час вслух повторить всё это, люди отошли в сторону. Повторяю ещё раз: я не в претензии. О Максиме Стефановиче – не только сыне моём, но сегодня, прежде всего, друге моём и коллеге, я скажу сама.
Я горжусь тем, ЧТО он делает и КАК. Жанр этой повести очень трудно определить, да и нуждается ли эта вещь в каких-то определениях? Сын выбрал самый трудный, самый самоубийственный творческий приём - исповедальный, предельно искренний тон повествования. Это в творчестве – самое сложное.
Можно напридумывать новых Гарри Потеров и Стариков Хоттабычей, закрутить сюжетец круче Донцовых и Марининых, вместе взятых. Но выйти перед миром, как есть, неприукрашенным и непридуманным, со всеми своими синяками и царапинами, со всеми своими «нетипичностями» и «неправильностями» — на это требуется большое человеческое мужество.
Я поздравляю Максима с рождением этой книги. Она далась ему очень нелегко, он работал над ней долго и мучительно, переписывал снова и снова.
Я повторю то, что уже сказала своему сыну: «Я была бы счастлива, если бы эту книгу написала я».
У нас считается «дурным тоном» давать доброжелательные оценки своим близким. Я много лет молчала, не высказывая своих чувств по отношению к тому, что делает мой сын, хотя гордилась им всегда, потому что знала, сколько душевных и физических, нравственных сил вкладывает он в каждое написанное им слово. Но сегодня, когда убежали, спрятались в кусты все «доброжелатели» и «друзья», я одна встаю рядом с человеком, которому дала не только жизнь, но и любовь к нашему общему делу, и говорю всем, кто слышит: «Вы не там ищете врагов, друзья, не с тем воюете!».
Всё, чего добивается мой сын – возможности заниматься любимым делом, и – всё. ВСЁ!
Я горжусь, что вся моя жизнь была отдана журналистике, литературе. Я горжусь тем, каким замечательным журналистом и писателем стал мой сын. Но я костьми лягу, чтобы не допустить своих внуков на это мученическое поприще.
Больше мне добавить нечего. Я знаю, что у «СМИшного человека» будет непростая, тернистая дорога к читателю, но нам к этому не привыкать. Мне очень хочется, чтобы эту повесть прочитали не только рядовые граждане, но и – обязательно!- господа чиновники. Им есть о чём подумать…
