Таежная отшельница Агафья Лыкова, довершила обряд крещения

На далёкой таёжной речке Еринат, на своей заимке самая знаменитая отшельница России Агафья Лыкова воссоединилась с Русской Православной Старообрядческой Церковью.
Поводом для таинства послужило письмо-обращение самой Агафьи Карповны митрополиту Корнилию. В нём она написала, что её предки жили и молились со священниками, которые впоследствии были замучены новообрядцами - "лютыми муками". В ответ в начале ноября заимку Агафьи, по благословению владыки Корнилия, посетил оренбургский иерей Владимир Гошкодеря. За два дня своего пребывания в Саянской тайге он принял исповедь и совершил довершение крещения рабы Божией Агафии, после чего она сподобилась принятия Святых Христовых Таин.
Красноярцы помнят, что о Лыковых, проживших более 40 лет отшельниками в тайге, неподалёку от Абазы, в СССР стало известно в 1978 году, тогда ещё многочисленную семью старообрядцев случайно обнаружили геологи. История бежавших от антирелигиозной политики власти 1930-х годов сибиряков имела огромный общественный резонанс и широко освещалась в прессе. Примитивный таёжный быт во всех подробностях описал известный журналист Василий Песков в книге "Таёжный тупик".
Сегодня в живых осталась только одна представительница этого необычного семейства - Агафья, в последние годы несколько раз побывала у неё и экспедиция газеты "Красноярский рабочий". Мы убедились, что она очень активная личность, которая, несмотря на свой уединённый образ жизни, неплохо разбирается в людях, обо всём имеет своё мнение, и заслужить её доверие не так-то просто. "Красрабы", как она назвала нашего главного редактора Владимира Павловского и его спутников, ей понравились, она была с нами довольно откровенна.
И можно было понять, насколько глубоки и серьёзны отношения Агафьи Лыковой с Богом, именно истовая вера в него помогает ей стойко переносить немалые тяготы таёжного бытия. Кстати, у неё сохранилась реликвия с Иргизского монастыря - книга о митрополите Амвросии, которая до сих пор принимает её молитвы.

Прощаясь с отцом Владимиром, Агафья Карповна неожиданно попросила, чтобы к повести Пескова "Таёжный тупик" православные христиане относились с осторожностью, так как в ней встречаются вымыслы самого автора. Судя по этой реплике, отшельница остаётся острой на язык и верной своему главному принципу: истина и правда важнее всего.

Редакция "Красноярского рабочего" радуется за исполнение заветной мечты Агафьи о крещении, желаем ей всего самого доброго, спокойно пережить долгую зиму, пусть Бог, что стал ближе к ней, её спасёт и защитит.

Леонид ФЁДОРОВ. "Красноярский рабочий"

Комментарии (15)

Всего: 15 комментариев
#1 | Долбослав »» | 27.11.2011 03:37
  
-5
Ура!!!! Стала ближе к богу Теперь дело пойдет
  
#2 | Сергей И. »» | 27.11.2011 05:40
  
0
У писателя Алексеева по адресу Лыковых и подобных им есть такое мнение. Несоразмерность наказания. Он пишет, что еше со времен раскола власти очень сурово судили староверов и суды были слишком жестокие, несоразмерно вине осужденных. И оъясняет это тем, что новая власть, будучи нелигитимной, таким образом стремилась избавиться от опасных конкурентов.
  
#3 | Алексей Юрич »» | 27.11.2011 07:46
  
0
щас придет поп Сергий и скажет чонить "умное" про "раскольников".

про Лыковых читать надо не у Пескова в "Таежном тупике", а в журнале "Церковь" - статья "Таежный просвет".
  
#4 | Андрей Рыбак »» | 27.11.2011 09:24 | ответ на: #3 ( Алексей Юрич ) »»
  
0
Ссылку бы лучше дал.
  
#5 | Алексей Юрич »» | 27.11.2011 10:08 | ответ на: #4 ( Андрей Рыбак ) »»
  
0
дык нет у меня этой статьи в электронном виде, и журнал Церковь интернет-версии не имеет.
в этой теме: http://www.cirota.ru/forum/view.php?subj=45950&fullview=1&order= опубликовал то, что отсканировал в свое время. а потом этот файл пропал.
  
#6 | Андрей Рыбак »» | 27.11.2011 10:47 | ответ на: #5 ( Алексей Юрич ) »»
  
0
Спасибо, интересная тема.
  
#7 | Алексей Юрич »» | 27.11.2011 11:33 | ответ на: #6 ( Андрей Рыбак ) »»
  
0
наслаждайся :-)

у тебя на форуме полно интересных тем, а ты его грохнуть хотел.
не стыдно?
  
#8 | Сергей И. »» | 27.11.2011 11:47
  
1
Вот небольшая заметка не про Лыковых, но примерно в той же теме. Когда Сталин дружил с Мао Дзе-Дуном, в Россию из Китая приехало около 400 мастеров кунг-фу для обучения этому виду единоборств работников НКВД. Но затем отношения вождей несколько охладели. А что делать с китайскими мастерами? Они уже носители секретной информации наших спецслужб, что для последних было нежелательно. Стали этих мастеров потихоньку арестовывать. Но Восток дело тонкое. И мастера быстро смекнули, что пора бежать. Но куда? В Китай, может быть, еще опаснее, там вряд ли встретят с распростертыми объятиями сотрудников НКВД. Хоть они свои земляки. И рассеялись эти мастера по Сибири, поселились, как Лыковы, в глухих местах. Говорят, нашли ребят из местных, которым передали свои знания.
  
#9 | Андрей Рыбак »» | 27.11.2011 18:27
  
4
Выкладываю обещанную статью из журнала «Церковь». К сожалению, она, видимо, не окончена – в конце последней части стоит «Продолжение следует», но в последующих номерах его нет. Так что выкладываю только то, что удалось отсканировать в имеющихся у меня номерах. Текст просмотрел бегло, не судите строго за возможные пропущенные после сканирования ошибки. Но почувствовать отличие духа статьи старовера А. Лебедева от того, в общем-то доброжелательного материала, что написал атеист В. Песков, можно легко. Для одного Агафья – таежный просвет, для другого – тупик.


ТАЕЖНЫЙ ПРОСВЕТ

10 июля 1989 года на квартире московского писателя Льва Степановича Черепанова состоялось небольшое совещание. Кроме хозяина, в нем участвовали председатель Московской общины Русской Православной Старообрядческой Церкви Ромил Иванович Хрусталев и я. Собрались обсудить тяжелое положение, в которое попала на берегах таежной реки Бринат, притоке Большого Абакана, Агафья Карповна Лыкова.
Сегодня, вероятно, нет нужды рассказывать, кто такие Лыковы. После многочисленных газетных публикаций о них знает не только наша страна, но и Англия с Америкой. Но ныне мы знаем и то, чем контакт с миром закончился для Лыковых. От инфекции погибла вся семья. Умирали один за другим. Болела и Агафья, но выжила...
И вот теперь мы сидели в московской квартире и гадали: какая беда вновь стряслась у Агафьи? По полученным известиям, ее на месте нет: то ли выехала, то ли обрекла себя на голодную смерть где-нибудь в тайге. Обсудив тревожную ситуацию, мы доложили обо всем Митрополиту Алимпию — Главе Русской Старообрядческой Церкви. Выслушав, Владыка сказал:
— Многие ныне сопереживают Агафье, ну, а мы ей и вовсе свои и должны иметь о ней большее попечение. Благословляю тебя, Александр, поезжай, побывай у нее, разберись, все узнай. Бог благословит. Готовься в дорогу.
Из разных городов, разными путями мы все — Черепанов, художник Эльвира Викторовна Мотанова и фотограф-профессионал Николай Петрович Пролецкий — съезжаемся в Абакан в гостиницу «Хакасия». Короткая передышка — и снова в дорогу. Наш путь лежит в верховья Енисея, в небольшой женский монастырь, где, по сведениям, сейчас может находиться Агафья.

ПО СЛЕДАМ АГАФЬИ
Мы сидим в самолете. Машина марки «Л-410» — комфортабельная, уютная, маленькая, все располагает человека к отдыху и приятному полету. Сосед по креслу мне поведал: тувинцы по расе ближе к китайцам. Низкорослые, русских не любят — режут. Любят чай, табак, водку. Услышав такую характеристику, я потерял всякую охоту разговаривать.
Пролетаем над Минусинском. А вот и Саяны. Это уже настоящие горы с пиками и хребтами, где местами лежит снег. Пролетаем Уйбацкий перевал. Машину начинает покачивать, и порой довольно сильно. А вот еще один перевал со странным названием «Веселый» — такое название получил после того, как здесь разбилась какая-то веселая свадьба. Самолет начинает так подбрасывать и раскачивать, что просто жутко! Машина машет крыльями, как птица. Никогда такого не видел, да и не видеть бы. Немудрено, что здесь уже кто-то разбился. Не разбиться бы и нам. Помоги, Господи, долететь благополучно! Как пролетели перевал, стало полегче. Внизу по Енисею плывут два больших плота с туристами, видно, как они работают рулевыми веслами, направляя плот между порогов.
На одном из этих плотов плывет — как вы думаете, кто? — Агафья! Попробуй ее догони! Но об этом мы пока ничего не знаем, летим над ними.
Самолет наш опять начинает трясти. Вот оторвется крыло, тогда прямо в Енисей угодим. И когда только кончится этот ужасный полет! Но вот приземляемся. Слава Богу, живы!
Лев Степанович здесь второй раз. Все уже знает. Договорился по телефону с гостиницей, куда мы и держим путь. Надо сказать, что двери гостиниц, дорогу к авиабилетам нам открывала и помогала преодолевать другие дорожные тяготы опять же Агафья. Вернее, ее имя. Здесь его хорошо знают, и, когда мы его произносили, перед нами открывались не только двери, но и сердца людей, невзирая на должности. Все были готовы нам помочь.
Утром идем закупать продукты. Купили 25 буханок хлеба и еще кое-чего. Сегодня на дежурном пожарном вертолете летим в верховье Енисея. Река разделяется на два русла: Улуг-Хем, что в переводе означает хороший (большой) Енисей, и Каа-Хем — плохой (малый) Енисей.
Вертолет завис для посадки в местечке Малый Чёду-ралыг, что в переводе означает «черемуха». Здесь находится маленький женский монастырь беспоповского согласия.
Опускаемся на скошенный луг. Выгружаемся. Вещи — в сторону.
Шум стих. Стрекочут кузнечики. За деревьями изредка кричит петух. Лениво лают на нас собаки, привязанные к изгороди. За лесом поднимается в небо гора высотой в полторы тысячи метров. Рай земной!
В этой атмосфере какого-то абсолютного покоя я сразу обмяк душой. На краю луга в березках стоит тихая, сгорбленная старушка с лестовкой в руке. Я ее сразу и не заметил. Лев Степанович подходит к ней.
— Здравствуй, Васса! Ты меня помнишь?
На лице старушки растерянность. Льва Степановича она, очевидно, не помнит.
— Приглашай нас к себе.
— Что с вами делать? Идите уж.
Перетащив рюкзаки к дому Вассы, мы развели костер. Вот тут из разговора и выяснилось, что Агафьи нет — она уплыла, вот уже три дня на плоту с туристами. Вот так раз!
Поужинав, пошли искать матушку Мадссимилу, чтобы поподробнее узнать все об Агафье. Нашли ее на покосе. Максимила разговаривала с Николаем-бородачом, мужчиной лет шестидесяти, одетым по-походному, с рюкзаком за плечами и в шляпе. Правая рука собеседника была без кисти, одета в чулок. Как потом выяснилось, Николай сам себе отрубил кисть правой руки топором, так как «она влекла его ко греху». Наказал ее за грех — отсек от себя, по евангельскому примеру: «Аще влечет тебя око твое ко греху — выколи око. Лучше тебе без ока внити в Царствие Божие, нежели с оком ввержену быть в геенну». Да, волевой живет здесь народ!
Поздоровавшись, Лев Степанович представил всех матушке Максимиле. Меня так: «А это Лебедев Александр Семенович — личный представитель Митрополита Алимпия Московского и в ея Руси».
Максимила на это, как говорится, и «ухом не повела».
Присев на луг, Черепанов спросил ее:
— Где Агафья?
— Уехала на кармане (так она назвала катамаран, на котором был сделан плот).
— Когда же?
— Вот уж третий день. Она на Еринат, домой поехала.
К нам сходится народ, кругом сидят и стоят человек пятнадцать, наверное, все местное население. Впрочем, от пришельцев точное число жителей скрыто. Здесь старообрядцы — люди очень осторожные. Не добьешься от них ни имен, ни сведений. Доходит до смешного: забывают, как отцов звали. «А как тебя зовут?» — «Не помню». Только и услышишь от них три «нет»: не слышали, не видели, не знаем.
Знакомлю обступивших нас людей с хроникой жизни Старообрядческой церкви. Рассказываю о праздновании 1000-летия Крещения Руси в Москве и других городах России. Показываю фотографии, церковный календарь. Слушают с интересом. Ничего подобного они не видали в этой глухомани. Все они беспоповцы, живут попросту: паспортов не имеют, денег не признают и не приемлют. Задают вопросы. Особенно придирчив Николай, все хочет меня «срезать»: «Смотри, аминь не поставили...»
Вечереет. Идем вместе с Максимилой к ней в избу. Положив входные поклоны, я сел на лавку. В избе собран небольшой иконостас из 10—15 икон, лежат на полочке книги, стоит аналой. По праздникам люди собираются в этой моленной на службу. Но, по словам Вассы, собираются только по большим праздникам, потому что некому читать, а одной Максимиле трудно. Все записав в дневник про Агафью, мы уже собрались уходить. И тут в дверях появляется Анна. Ей лет семьдесят. Живет она вместе с Максимилой.
— Почто пришли?! Ну-ка, давайте выметайтесь! Нечего вам здесь делать.
Максимила стала нас защищать:
— Оставь их, Анна, хорошие они люди, за Агафьей приехали.
Но Анна не унималась:
— Некогда ей (Максимиле) с вами болтать, корову доить надо.
Прощаясь с Максимилой, я предложил, если есть у нее крюковые книги, попеть. Как я мог еще ей доказать, что я свой, старообрядец? Она с интересом взглянула на меня, улыбнулась загадочно: «Есть книги, давай споем. Но только завтра, потому что уже поздно».
С тем мы и расстались.
Итак, завтра я буду сдавать экзамены по крюковому пению. Интересно, что она мне предложит спеть?
Здесь я должен пояснить несведущим, что в России существуют две системы музыкальной записи. Первая из них — крюковая, или иерографическая, система звукозаписи, она же носит название знаменной, ибо записана знаменем, или знаком. Крюки, или знамена, содержат определенное количество звуков, где известны их количество, длительность и высота. Это древняя система звукозаписи, пришедшая к нам с востока (от греков) с принятием христианства. Вторая — нотная система, она не требует объяснения. Эльвира и Тамара спят в сенях дома Вассы, а мы — на полу в избе. Я кладу начал и ложусь тоже. Света в избе нет. Здесь, как во времена Пушкина, освещаются лучиной и если есть керосин, то лампой.
Только стал засыпать — залаяли собаки, да так зло, с остервенением и визгом, что чувствую: аж рвутся с поводков.
Васса встает со своей лежанки:
— Никак медведь пришел. Где спици-те у меня? Пойду посмотрю.
Лев Степанович зажигает и дает ей свой карманный фонарик.
Сестра Вассы Зиновия, приехавшая сюда доживать жизнь (ей тоже под семьдесят), отговаривает:
— Не ходи, задавит он тебя.
Но Васса уже в сенях.
Зиновия: «Смелая. А я бы вот нипочем не пошла, твори он там чего хочет». Приходит Васса:
— Вон в тот угол лают. Верно, он опять на кислицу пришел. (Кислица — красная смородина, растет по ручью.)
Собаки не давали спать полночи. Заснул я только под утро.
Проснулся позднее всех. Сегодня суббота — 5 августа 1989 года. Умывшись из ручейка, которые здесь текут по всему огороду, орошая землю, иду в келью класть начал.
Обе старушки, хлопоча по хозяйству, внимательно за мной наблюдают. Чувствую их взгляды своей спиной. Мне"нужен подрушник, хозяйки это знают, но, испытывая меня, не предлагают его. Подрушник — это то, что кладут под руки при совершении земных поклонов. Служит он для соблюдения чистоты рук во время молитвы. Правилом предписано молиться чистыми руками. В никонианской, или новообрядческой, церкви подрушники отсутствуют. Отсутствуют у них практически и земные поклоны. Никонианский священник, с которым довелось как-то беседовать, удивляясь, спросил меня: «Одного только понять не могу, как вы через все эти гонения подрушники пронести смогли?!»
Бабушки смотрят и выжидают. Пришлось спросить про подрушник. Тогда подают сразу два — каждая свой. Они их, оказывается, уже приготовили и теперь меня проверяли: настоящий ли я старообрядец? Закончив молитву, вышел во двор, где у Льва Степановича с Николаем Петровичем давно сварена каша и кипит на костре чай.
Все собираются к завтраку. Прибегает Эльвира — она уже успела написать этюд. Я даже удивился: вот талант! Да как здорово!
Едим кашу, пьем чай. Но вот приходит Максимила, неся две крюковые книги: Октай и Обиход. Сдержала слово.
— Ну, давай споем, Александр.
Мы поем, все слушают. У Максимилы приятный голос, и пение она знает хорошо. Я понял, почему она вчера на мое предложение спеть так хитро улыбнулась. Соревнование наше идет нормально, Максимила гоняет меня по Октаю, как школьника на экзаменах, но все усилия напрасны, «зашить» она меня не может. Закончив с Октаем, беремся за Обиход. Кто кого тут «зашивает», я даже не знаю. Я вырос на клиросе, и все это мне известно с сорок шестого года. Напев тоже одинаков. Но тут Максимила, открыв книгу на последней странице, берет рукописный лист и говорит:
— Ну, давай теперь, Александр, споем «Достойно» по-гречески.
Так вот где, оказывается, скрыта изюмина! Такого я не ожидал. Какие молодцы все-таки старообрядцы! Через огонь и воду прошли. Все сохранили. И книги, и пение, и погласицу. А эти книги неведомо откуда принесены, неведомо кем написаны и в каком веке и через какие прошли горнила гонений. И живы! Их спасли, рискуя жизнью, и донесли до наших дней. Все они одинаковы в текстах — и в Москве, и в этом далеком крае, таежном тувинском захолустье.
Но вернемся к пению. Максимила смотрит на меня вопросительно, и я понимаю ее чувства. Вроде того: «Ну, как?»
В церкви иногда поют по-гречески ради традиции, и то это бывает в большинстве случаев при служении епископа. А мы, старообрядцы, епископами не набалованы. «Достойно» же по-гречески я никогда не пел. Но текст написан, вызов брошен, и бояться нечего! Поем! С Максимилой поем! И оба этому рады! Все мы здесь старообрядцы, и это наша высокая культура!
Напелись оба досыта.
Лев Степанович спрашивает Максимилу:
— Ну, как?
— Александр — он человек грамотный. Крюки знает хорошо. Только крюк и статию не выдерживает, а переводку поет правильно.
Я тоже в долгу не остался и сказал, что в церкви всё поют несколько быстрей и что, если б мы так редко пели, всенощная шла бы семь часов...
Неожиданно к нам подходит человек в резиновых болотных сапогах и говорит, что приехал за нами. Вот досада: не успели как следует познакомиться — уже уезжать. Еще вчера, воспользовавшись попутной лодкой, Лев Степанович послал записку леснику в Ужеп, чтобы он нам помог выбраться из Чёдуралыга. В тайге, кроме рек, дорог нет. Ждать же десять дней вертолета мы, конечно, не можем.
Прощаясь с Максимилой, я подарил ей наши церковные календари за два года. В них, кроме фотографий, написана и история старообрядчества. Максимила в церкви никогда не была, и понятие о ней у нее самое примитивное. Она крайняя беспоповка. И даже убеждала меня:
— Не ходи, Александр, в церковь. Погибнешь!
Ссылалась на то, что наступили последние времена, что церковь убежала в горы, что сейчас мерзость запустения на месте святе, что в мире уже правит антихрист и теперь надо только псалтырь читать. И т.д. Жалко мне Максимилу. Неправильны ее взгляды.
— А хочешь, Максимила, я тебе покажу благолепие на месте святе?! Пойдем со мной в церковь. Чему ты учишь человека — не ходить в церковь? Что ты говоришь?!
Как убеждать таких людей, как Максимила? Каким даром слова нужно обладать? В какой книге написать, чтоб люди могли прочесть и поверить? Господи, помоги!
Прощаясь с Малым Чёдуралыгом, мы пошли посмотреть местную достопримечательность — водяную мельницу, работающую от небольшого ручья. Впервые встречаю такую игрушечную мельницу. И ведь живая, рабочая мельница, чуток не с человеческий рост. Все есть: желоб для подачи воды от ручья с задвижкой, бучило и водяное колесо и жернова с ситом. Диаметр жёрнова всего-то 40 сантиметров! Ох, и смекалист русский народ!
Ну, пора! Давно нас ждет лодка. Приехал за нами лесник Николай Артемонович Мурачев. Идем лугом к Каа-Хему, до него километра полтора. Подходим к стене темной тайги, из которой совершенно неожиданно нам навстречу выходят два молодых мужика. Поздоровались и прошли мимо. Бороды огромные, черные. Глаза острые, внимательные. Идут метать стога. И до чего все ладно и красиво сочетается в их облике и сами они с вековыми кедрами, что я поразился. До сих пор та картина стоит перед глазами. Что же придает им такую красоту? Конечно, борода. Если сбрить, то их и не заметишь.
Но вот перед нами и Каа-Хем, Плохой Енисей. Садимся в узкую лодку, длиной метров девять с высокими бортами. Кормчий везет нас только до порога. Это километров пять. Дальше лодка пройти не может.
— Николай Артемонович, а были ли смельчаки, которые на лодках проходили порог?
— Не знаю таких. Там не проплывешь. Дальше пойдете берегом, дорбгой.
Расстаемся у излучины, где стоит охотничья избушка. В ней нары, покрытые сеном. Железная печка. Воткнутый в чурбан топор, рядом охапка дров, спички на полочке. На подоконнике небольшая парафиновая свеча.
Расположившись, варим кашу. После чая идем смотреть порог, шум которого отчетливо слышен, хотя до него больше километра. Это первый и самый большой порог на Каа-Хеме, называемый Байбальский. От него вниз по реке почти непрерывно идут пороги меньшей величины еще на 30 километров.
Я никогда не видел порога и представить его себе заранее воочию не мог, хотя и пытался. Но то, что увидел, превзошло все мои ожидания!
Стоял грохот. Разговаривать было невозможно. Глазам представилась страшная картина рассвирепевшего Енисея, покрытого белой пеной и огромными волнами, среди которых торчали валуны величиной с дом и острые камни скальных обломков. Все вокруг крутилось и стремительно куда-то неслось. Спотыкаясь, вздыбливаясь!
Я даже оцепенел от страшной панорамы, открывшейся передо мной. Смотреть боязно. Поскользнись на мокром камне, погибнешь у всех на глазах. Ничто тебе не поможет. В лучшем случае мелькнет голова в пенном венце круговоротов, и все!
Еще в Чёдуралыге мне рассказывали про это страшное место. Много здесь погибло старообрядцев. Их казнили, бросая в пучину порога во время гонений, а уж в тридцатые годы... Помяни, Господи, погибших здесь православных христиан.
Дорога идет вдоль Каа-Хема. Кругом густая тайга. Иногда взлетают рябчики и садятся на ветки. Я иду в кедах, в которых был вполне уверен. Странная это обувь. Оказывается, она годится только для ходьбы по городскому асфальту, а вот в поход лучше не брать. При первой же серьезной нагрузке (мой рюкзак весит около тридцати килограммов) кеды вышли из строя — протерлась стелька. Вынужден был идти босиком и только на привале сделал стельку из бересты и тогда обулся.
Прошли мы километров двадцать, когда нас догнал мотоцикл, который вела молодая женщина. Впереди нее на бензобаке примостился мальчик лет пяти. Сзади сидел муж и держал ребенка, завернутого в одеяло. Его звали Алексеем, из старообрядцев. Поравнявшись с нами, предложили садиться в коляску, но мы порешили положить туда рюкзаки. Сами-то и так дойдем.
Сложив пять рюкзаков в коляску, говорю супругам:
— Я вас, пожалуй, награжу.
На что Алексей ответил настороженно и категорично:
— Нам ничего не надо.
— Ну что же вы говорите — не надо, когда не знаете, что я вам хочу дать.
Жена: — А что?
Достав из кармана небольшой сверточек, разворачиваю и даю им по нательному кресту. Алексею — мужской, Полине — женский. Они, конечно, удивлены такому обороту дела на таежной дороге. Дивятся чуду.
Рассматривают подарки и выбирают себе два мужских креста. Надо сказать, что и на Чёдуралыге брали тоже кресты только мужские. Разница между мужским и женским крестами лишь в том, что последний более округлый.
Полина попросила Алексея завернуть кресты и убрать. С тем они и уехали, пообещав вернуться й нодвез-ти нас.
Без рюкзаков, конечно, стало идти вольготней. Теперь мы бегаем при каждом удобном случае на берег Каа-Хема, благо он рядом. До чего хороши здесь пейзажи! Тайга, солнце, вода, пороги, горы. Но приходится беречь цветную пленку. Впереди предстоит встреча с Агафьей. Я в это верю!
Поселок Сизим, куда нас вывела таежная дорога, стоит на притоке Каа-Хема, речке кристальной чистоты. В нем несколько улиц. Дома деревянные. На улице встречаются мужики с окладистыми бородами. Но многие при этом ходят с папиросой в зубах, что вызывает неприятное чувство. Как их называть, не знаю. Есть в Сизиме и аэропорт, из которого мы завтра должны лететь в Сарак-Сеп.
До завтрашнего утра для отдыха нам посоветовали пойти в лесничество. Большой пятистенный дом, несколько вытянутый и вследствие этого похожий на барак. Забор из красных досок лиственницы, загорелых на солнце. И никого кругом. Что нам делать и где располагаться? Этот вопрос мы обсуждали во дворе, где еще лежали наши тяжелые рюкзаки, поднимать которые почему-то не хотелось. И тут я увидел женщину, появившуюся из-за угла дома. Она стояла и внимательно рассматривала пришельцев, потом не спеша подошла к нам. Поздоровались — познакомились. И Лев Степанович попросил Устинию, так звали нашу собеседницу, взять над нами шефство.
Мне кажется, такое поручение ее устраивало, и она сейчас же велела располагаться нам в конторе, ужин готовить на газовой плите, стоящей в половине лесника.
— Его все равно дома нет, а газ недавно привезли, так что все в порядке.
Устиния, жена лесника Николая, жила во второй половине дома. Сама она женщина молодая, энергичная, лет тридцати пяти, словоохотливая.
Расположившись в конторе, рядом с письменными столами, и расстелив на полу какой-то брезент, мы повалились на пол. Но отдыхать нам долго не пришлось. Устиния пришла раз, проверила, как мы себя чувствуем здесь, в новых условиях, пришла другой, сказала, что затопить нам собирается баню, и т.д. Одним словом, с женщинами не отдохнешь. Вечно давай это, давай то. Никакого покоя.
Затопив баню, снова прибежала к нам в контору. И пошел у нас интересный разговор о церковной жизни. Сначала она слушала, вставляя иногда свои замечания или реплики, а вот когда я стал ей показывать фотохронику жизни нашей Старообрядческой Церкви, Устиния вдруг решительно и твердо сказала, что все это вранье.
«Как вранье?» — «А так! Вот все это! И бороды здесь все приклеены!» — «А у меня борода тоже приклеена?!» — «У тебя — нет, а вот у них приклеена», — показывая пальцем на наших священнослужителей в календаре.
«Устиния, откуда у тебя такое мнение?» — «Я как-то в никонианской церкви была и видела, как священник, такой красивый, видный мужчина, отслужил обедню, положил бороду в карман, сел в лимузин и уехал. Понял?! И все, что ты мне тут показываешь, — неправда. Вранье! Вранье! Вранье!»
Услышав такое, я убрал календарь. Это уж слишком. Не стал я больше убеждать Устинию, давно наслышавшись, что беспоповцы крайне упрямый народ.
Да и с какой стати я буду перед ней рассыпаться? Не веришь — и не верь.
Устиния ушла смотреть баню. Лев Степанович, воспользовавшись ее отсутствием, заметил, что я очень невыдержанный, нет у меня терпения вести спор.
— Согласен, Лев Степанович, что и невыдержанный, и практики нет, и многого другого, но Устиния наших иерархов поносит. Не хочу я с ней и разговаривать!
— Ах, Александр Семенович, вы должны иметь бесконечное терпение к таким людям, как Устиния, и всегда искать к ним особый подход.
— Ах, Лев Степанович, объяснять ей, что воду в ступе толочь. Слушать она все равно не будет. Для нее бело — черно и черно — бело.
Устиния приходит вскоре. Разговор начинает Лев Степанович, подключаюсь я. Но опять нет и нет! Тут я ее спрашиваю: «Устиния, а ты веришь, что на Луну летали?» «Нет! Все это вранье! Ты мне еще скажешь, что Земля вертится? Да?»
Такого мы с Черепановым совсем уж не ожидали...
Нужно сказать, что Устиния вовсе женщина не темная. Она окончила сельскохозяйственный техникум, работает ветеринаром. По натуре человек добрый и приветливый. Спор она вела страстно, горячо, решительно и вдохновенно. Когда меня не было, она сказала Льву Степановичу про меня следующие слова: «Правильно написано в священном писании: «Настанет день, когда придут в благообразном образе и будут звать в Церков». Вот он и наступил».
Устиния зовет всех в баню. Проводив Черепанова с Полецким, я в баню не пошел, потому что было воскресенье. Решил посмотреть поселок. Выйдя из дома, увидел наших женщин, стирающих рубахи. Здесь же стояла и Устинья с мужем. Он был слегка под хмельном. «А почему же вы в баню не идете вместе с Черепановым?» — спросила Устинья. «Я по воскресеньям в баню не хожу. Ты же вот не моешься сегодня в бане? А почему?» Устинья смотрит на меня внимательно и говорит: «У нас тоже не моются по воскресным дням в банях. Мне еще бабушка говорила, что если человек ходит в воскресенье в баню, то как в собственной крови моется». — «Ну, вот видишь, все-то ты знаешь, а спрашиваешь. Надо, Устинья, закон соблюдать и не топить бань по воскресным дням, дабы не быть причастным к беззаконию».
Услышав это, муж Устиньи Николай спрашивает меня: «А ты соблюдаешь закон?» «Да, вот, видишь, не стираю рубах в воскресенье».

Вечером мы были приглашены нашей хозяйкой к ужину. Устинья нажарила хариусов. Вот тут-то я его и попробовал. Рыба прекрасная! Хозяйка как-то пообмякла, разговаривала теперь спокойней и терпимей. Смеялась. Я спросил, как с медведями у них здесь? Тут Устинья поведала, что прошлой осенью медведь пришел к ней прямо на двор и без малого корову задрал прямо в стойле.
— Я уж спать легла, — рассказывала она, — муж в тайге был. Знает медведь, когда приходить. Слышу, во дворе залаяла собака. Лает и лает. Я в одной сорочке вышла — замолчи ты! Что привязалась?! А тут вдруг корова заорала дурным голосом. Я — в хлев. А медведь уж верхом на корове. Запустила в него камнем. Медведь соскочил, корова — бежать. А я тоже бежать. Повисла на заборе в одной-то сорочке. Медведь за коровой, а я за ружьем. Выбежала, давай палить! Отбила корову, а она, бедная, вся в крови! Что тут было! Давай ее перевязывать. Выхаживали мы ее два месяца. Но потом пришлось все же сдать. Была она с кривой шеей и помятой головой.
— А как же медведь?
— А медведь на следующий день задрая корову в другом дворе. Встретила меня на улице Татьяна и говорит, что вчера у Ксении корова телилась, да так тяжело теленочка рожала, больно ревела. Я ей говорю: «Тань, а ей не медведь помогал?» Да ну что ты, отвечает, какой медведь. А ведь как раз и вышло, что у Ксении медведь корову-то и задрал. Тогда мужики вечером решили подкараулить его у этой коровы. Вот здесь у нас собирались, еще светло было, а медведь-то уж ее опять пришел жрать. Тут они его и застрелили.
Наслушавшись страшных рассказов, пошли мы спать. Был уже совершенный мрак.
Утром Николай отвез нас в авиапорт к самолету. Около порта, заметив новых людей, подошел к нам председатель Сизимского райисполкома. И началось! Кто вы такие? Как вы попали в погранзону? Есть ли у вас на это документы? Документов у нас, конечно, нет, да и залетели мы сюда нелегально на пожарном вертолете. Вот напасть! Как ноги унести? А он не унимается: придется, говорит, составить акт на ваше пребывание в погранзоне без разрешения. Это нам грозило длительным разбирательством. И в который раз спасло нас от неприятностей имя Агафьи. Узнав, что мы прилетели сюда по Агафьиному делу, мэр Сизима сменил гнев на милость. Слава Богу, отстал!
Итак, прощай, Тува! Как интересно было побывать здесь. Посмотреть тихую женскую обитель. Несколько необычное одеяние монахинь. А знакомство с местным пением? Отрадно видеть, что оно все то же, сохранено в дораскольной чистоте. Сохранены и обычаи. Здесь старообрядцы живут натуральным хозяйством, даже паспортов не имеют и денег не приемлют. Пенсий не получают. Это ли не интересно в наш век, когда кругом только и видишь одну погоню за наживой! И ничего больше. По словам Максимилы: «У нас здесь только один Абрам (Авраам) пенсию получает, так мы с ним не молимся». А Николай, что руку себе отхватил топором? Вот характеры! Попробуй такие найди в Европе! А трагедия с Байбалыком в 30-е годы? Каа-Хем с его порогами, горами, тайгой? Все это еще предстоит продумать и понять.
Но вот и Абакан. Здесь нам необходимо найти следы Агафьи. С этой целью нужно отыскать туристов, с которыми она сплавлялась на плотах.

РАССКАЗЫ КАПИТАНОВ
Теперь, уважаемый читатель, нам придется обогнать череду событий и заглянуть несколько вперед. Дело в том, что руководителя сплава Олега Сергеевича Дерябина я разыскал много позже в Москве. Но без его рассказа наше повествование не может быть полным.
— Сплав наш проходил с 30 июля по 2 августа 1989 года. Возле женского монастыря в случайном разговоре со староверкой Варварой Вяткиной вдруг узнал, что накануне она беседовала с Агафьей Лыковой, «вот так, как с вами! Ее на лошади привозили к матушке Надежде».
В нашем путешествии появилась новая цель — увидеться и поговорить с Агафьей, узнать цель ее приезда на Каа-Хем. Еще полдня пути — и мы в Чёдуралыге. Сразу бегу на Верхний Чёдуралыг...
Еще в 1982 году в составе московской группы я побывал в монастыре. Тогда по просьбе инокинь мы восстановили развалившийся от старости навес над санями и прочим зимним инвентарем. Уже первое знакомство с натуральным хозяйством старых женщин-инокинь удивило и восхитило нас: такие ухоженные и откормленные телята и бычки не встречались за всю мою жизнь на Руси, а какие огороды, овощи! Арбузы выращивались на высоте более 800 метров над уровнем моря и почти в горных условиях!
И теперь внешне почти не было изменений: буйно зеленел огород, цвела картошка, заканчивалась уборка сена... Однако время делает свое. Раньше было семь матушек, теперь — трое, да еще трое просто верующие, помогают. Нас, москвичей, приняли как своих, усадили в моленной. Икон прибавилось, появились в металлических окладах.
Матушка Надежда (настоятельница монастыря, а ей более восьмидесяти лет) в том 1982 году болела, и, по моим оценкам, у нее был сильный приступ аппендицита, но от нашей помощи отказалась: «Надо — Бог возьмет!» Она рассказала, что приход небольшой, за прошедшее время их было и десять человек, но было и четыре... Власти препятствуют приходу молодежи: две молодые девки прожили зиму, а им не разрешили остаться. Просятся совсем немощные старушки, но надо вести хозяйство, да и за ними кому-то надо ухаживать, а мы уже совсем за престарелыми не можем. Раньше было три коровы, теперь осталась одна, из тринадцати ульев клещик оставил только два, да и за теми трудно ухаживать... Монастырь постепенно переходит в дом престарелых...
Самая верхняя по ручью келья. Выглядывают две женские головы. Недоверчивые и любопытные взгляды... Это и были матушка Максимила, помоложе, и Анна, которой уже 78 лет, приютившие Агафью на время ее почти месячного пребывания на Каа-Хеме. Именно эти две монашки по вере полностью принимали Агафью и отвечали ей взаимностью, остальные, даже в монастыре, не полностью отвечали той вере, обычаям и уставам, на которых была воспитана Агафья. Так что староверы бывают разные...
Агафья спала (было воскресенье, значит, праздник, работать грех, все отдыхают), и обе монахини, расспрашивая о целях моего прихода, рассказали об Агафье, что местный климат ей не подходит — задыхается, как будто воздуха не хватает; кашляет, болеет. Ей не нравится местная земля — малоурожайная, а картошка совсем не такая, как на Абакане, да и кедра почти нет...
Спросил, знают ли они о ее замужестве...
Что тут началось! Замахали руками, засуетились и выложили залпом:
— Он ее три дня мучил, домогался ее и, обессиленную, потерявшую сознание... изнасиловал!.. И он такой, что всех, кто ему «приглядывался», насиловал! И даже скотом не брезговал!
Я даже оцепенел, ведь читал о замужестве Агафьи, а тут такой поворот... Монахини ругали Агафью, что— она сожгла свою окровавленную после позора одежду и приезжавшему прокурору нечего было предъявить из вещественных доказательств. И удивлялись ее наивной требовательности:
— Надо же написать прокурору: «ПРИКАЗЫВАЮ ВАМ не пускать в лес Тропина...»
Именно «приказываю», на старославянском языке...
Наконец Анна решила разбудить Агафью — разговор происходил во дворе перед крыльцом,— пошла за ней в дом. Через некоторое время появилась Агафья — болезненный вид, большой прямой нос, в новом, темном, сшитом вручную платье. Села напротив меня, рядом с Максимилой, стали решать, оставаться здесь или уезжать, а если уезжать, то одной, или всем троим, или только с Максимилой.
«А как Тропин узнает?! Я боюсь его! Не поеду!» — возражает Максимила (ей 47 лет, на год старше Агафьи). «Я тебя спрячу!» — просит Агафья. «Ну куда ты меня спрячешь, он все равно найдет!» Анна: «Я уже стара, совсем больная, хорошо еще год проживу, уж помирать буду здесь...» Самой Агафье тоже страшно встречаться с Тропиным после перенесенного и пережитого...
Но оставаться здесь Агафье было невозможно: заболела. Своя родная тайга и лучше, и богаче: хозяйство там и посевы многих культур: пшеничка особого ее сорта, картофель (аж тридцать ведер), морковь, свекла и прочее. Дружок остался при доме, в тайге, а коз временно отвела в поселок— на Каир...
Этот спор продолжался бы долго, я начал волноваться за оставшихся на берегу ребят, готовивших обед, попросил: если едете, то мы начинаем готовиться к размещению Агафьи и ее вещей, если нет, то мне пора прощаться.
По дороге на берег Максимила рассказывала, что, если бы не Тропин, она почти согласилась поехать к Агафье сначала на год, а затем... Но Тропина очень боится за его нрав.
Итак, принято решение: Агафья едет с нами одна, на катамаране до Эжея или до Кызыла, откуда мы поможем ей самолетом перебраться в Абакан. Два условия доставки: Агафья не переносит езды на автомашине и моторной лодке, верхом на лошади тоже держаться не может. Инокини подчеркивали, что доверяют организацию этого путешествия мне. (Видимо, моя борода внушала доверие.) Анна даже сказала: «Ну как мы могли бы выйти на берег и просить любого встречного!»
У Агафьи заметно поднялось настроение, перестала покашливать, засуетилась, заверила, что к утру будет готова...
31 июля около полудня подошли на плоту абаканцы, они согласились принять «на борт» Агафью и в течение двух часов ее вместе с мешками-подарками, личными вещами, святыми иконами и книгами разместили на плоту.
Подошло время прощаться с Максимилой. Трогательная сцена прощания их затянулась. Они отошли от всех. Агафья, стоя лицом на восток, крестилась. Наклоняясь к воде, перебирала камешки; они что-то быстро говорили друг другу хорошее, потому что лицо Максимилы светилось, иногда навертывались слезы, она их быстро смахивала и тут же старалась улыбнуться, поддерживая настроение Агафьи.
— Агафья, садись!
Крестясь, она легко вошла на плот, струя реки подхватила его, началось путешествие Агафьи Лыковой по Каа-Хему...
Здесь, дорогой читатель, хочу дополнить Олега Сергеевича еще одним рассказом — капитана плота, аба-канца Олега Николаевича Черткова, о том, как проходила Агафья страшные пороги.
— Всего можно ожидать в жизни, но такого, что Агафью повезешь,— нет! Она мне знакома, мы с ней встречались уже на Еринате. Тесен мир!
Половину Байбальского порога она прошла берегом, а потом села на плот. Нас было пятеро: четверо мужчин и одна женщина — Елена, да теперь еще и Агафья. Спасательного жилета у Агафьи нет, поэтому мы решили для солидарности свои жилеты тоже снять. Чтобы всем на равных.
Прошли пороги: Аухемский, Каменушки, Шуйский. Агафья держалась очень напряженно. Я ее посадил специально спиной вперед, чтобы она не видела клокочущей бездны самого порога. Всегда говорил ей, когда подплывали к очередному порогу: «Смотри только на меня, смотри мне в лицо, в лицо смотри!»
Плот наш заливало сильно, мотало хорошо, крутило и качало, большими валами воды захлестывало, порой чуть не на метр покрывая его и доходя до Агафьи, сидевшей высоко в центре плота на укрепленном грузе. Услышав шум очередного порога, Агафья сразу начинала волноваться, креститься и молиться Богу. Натерпелась она страху за этот сплав. Но не жаловалась, была крайне дисциплинированна и все выполняла сразу. Соглашаясь, говорила: «Едак, едак». Страшно боялась Тропина из Абазы. После того случая, кажется, не доверяла всем мужчинам, не сразу она убедилась и в нашей к ней лояльности.
Молилась Богу утром и вечером. Везла с собой сухари, одежду, топленое масло, бидончик с медом, брюкву и другие овощи, пакет риса. Ночевала она с Еленой в отдельной палатке. Вообще она человек весьма доброжелательный, память у нее совершенно поразительная.
Благодаря ее молитвам до Кызыла мы добрались благополучно.
За три дня, с 31 июля по 2 августа, Агафья Карповна Лыкова прошла на камерном плоту по маршруту реки Каа-Хем от местечка Чёдуралыг до Кызыла примерно 200—210 километров (более 30 ходовых часов). Ею пройдены в составе экипажа плота пороги: Шуйский, Улильхемский, Эржей, Москва. Значительно превышен норматив на значок «Турист СССР». Агафье можно присвоить третий спортивный разряд.
Здесь мы закончим повествование о сплаве Агафьи по Каа-Хему на плотах. Нам самим, дорогой читатель, нужно поторопиться за Агафьей.

ВСТРЕЧА
Наступило утро 10 августа. Прошло почти две недели, как я отправился из Москвы искать Агафью. Срок, отведенный Митрополитом для моей командировки, кончается завтра, а я не достиг еще своей цели. Здесь, в тайге, трудно осуществляются заранее разработанные планы.
Единственное, что вселяет оптимизм,— это постоянные «горячие» следы пребывания Агафьи. И они становятся все «горячее». Есть надежда, что еще один воздушный бросок через горы к берегу Большого Абакана, и мы настигнем ее.
Каир, куда мы прилетели вертолетом,— это пятнадцать домиков геологов да две буровые. Пассажиры нашего вертолета тоже геологи. Выгружаются они долго много рюкзаков. Мы же, не теряя времени, торопимся к поселку. Здесь ли Агафья? Да вот она сама идет нам навстречу — спешит к вертолету! Лев Степанович, Эльвира Викторовна, Николай Петрович — вся наша маленькая экспедиция — подбегают к ней. Все рады встрече. Я же стою несколько в стороне. Разглядываю Агафью. Одета она просто: на голове платок темного цвета, длинный, до пят, сарафан, на ногах домотканные сапожки с калошами. В руках — лестовка, узелок да берестяной туесок.
Но надо поторапливаться к вертолету. Погода портится, машине нужно еще успеть вернуться в Таштып. Пилоты спешат! Берем три Агафьиных мешка — гостинцы с Чедуралыга, и — вперед.
Летим. Внизу, под нами, страшный бурелом. Словно кто-то огромный сокрушил эти кедры-великаны, не знающие, сколько им лет. Зрелище девственной тайги просто поразило меня! Вольготно здесь зверю и птице. На вершинах деревьев — гнезда цапель, как в 103 псалме у царя Давыда: «Еродиево жилище обладает ими». Еро-дий — это цапля. Жилище еродиево — гнездо цапли. Обладает ими — значит находится сверху.
Нам осталось лететь километров двадцать — тридцать. Внизу домик. Это так называемая северная изба Карпа Осиповича, или «изба в северу». Продолжаем полет вверх по руслу Большого Абакана, зажатого между скал. Диковатое место. Пробравшись этим узким коридором, идем на посадку. Вертолет садится на косу. Больше негде.
Вот наконец мы и на Агафьиной земле! Забираем вещи и идем вверх по Еринату звериной тропой. Вдруг из-за куста стремительно, кубарем вылетает какой-то черный зверь. Это было так неожиданно, что я даже напугаться не успел. Оказалось Дружок. Волчком вьется вокруг
Агафьи. Собака, встретив свою хозяйку, исполняет танец радости! Кто тут больше рад? Не знаю. Дружок жил без хозяйки полтора месяца, чем питался — неизвестно, но выжил.
Тропа раздваивается, и правая круто идет вверх метров на двадцать. Здесь, на небольшом плато, стоит новенькая избушка, два года назад срубленная лесником. Это и есть нынешнее жилище Агафьи.
Здесь когда-то стоял родительский дом Лыковых, построенный Карпом Осиповичем, в котором и родилась Агафья. Но когда началась война с Японией, на Еринат пришел капитан Бережной и спугнул их с насиженного места. Тогда Карп Осипович бросил избу на Еринате и построил новую «в северу», которая стоит и до настоящего времени. Дом же на Еринате остался без хозяина и был перестроен впоследствии охотником Хлебниковым в зимовье.
В этой-то избеночке мы с Черепановым и будем жить. В углу железная печка. Две лавки, покрытые шкурами маралов, оконце в две ладони, да полочка-подоконник, на котором лежал охотничий припас. Потолок низкий, в полный рост встать нельзя.
Господи, благослови! Начинается наша таежная жизнь. Где спички?
К костру подходит Агафья посушить одежду. Лев Степанович меня ей представляет:
— Вот смотри, Агаша, кого мы тебе привезли. От самого старообрядческого Митрополита Алимпия Московского и всея Руси.
Агафья кланяется. И я кланяюсь. Знакомимся.
Еще раньше мне Лев Степанович говорил:
— Вот увидишь, Семеныч, когда встретимся с Агафьей, она подойдет и спросит: «Что вам помочь?»
Так все и случилось: во всем нам помогла, о нас заботясь прежде всего. Наложила нам ведро своей драгоценной картошки, надоив коз, принесла молока.
— Спаси Христос, Агафья.
Я был тронут ее гостеприимством. Невольно приходишь к мысли, что человек, проживший в пустыне 46 лет, не может поступить иначе, чем отдать последнее! Вот и нужны нам пустынники, дабы у них можно было поучиться, как выполнять Христианский Закон. Как должно поступать человеку, как ему жить — среди тайги или среди людей. И они, которых весь мир не достоин, «скитаются в горах и вертепах и пропастех земных» -- вспомнились мне слова апостола Павла.
Ужинаем.
— Агаша, садись с нами!
— Мне из мирской-то (посуды) нельзя.
...Начинается дождь, а потом расходится все
сильнее. Агафья приглашает Эльвиру к себе в келью ночевать. Берет бересту, складывает ее пополам и зажигает. С этой свечой они и уходят.
Загоняем в стайку коз. Уже совсем темно.
Этой ночью впервые мне предстоит спать на мараловой шкуре. А Лев Степанович меня поучает:
Не связывайся ни с фотоаппаратом, ни с магнитофоном. Будь чист от всего этого, иначе ты не будешь оценен у Агафьи, как должно.
С этой инструкцией, под шум дождя я и засыпаю.
Наутро проснулся рано. Не сразу понял, что это Еринат шумит, а не дождь по крыше. Бурлящий поток создает этакую постоянную «шумовую завесу».
Выйдя из избушки, разглядываю Агафьино хозяйство. На площадке, расчищенной от леса, метров сто длиной и пятьдесят шириной, размещены все постройки: небольшая изба с двумя оконцами нд север и восток, покрытая корой и рубероидом. За избой — новый курятник. Землянка для коз (стайка) с выгулом. Рядом стоит наша избеночка, за нею сразу же поднимается Агафьин о'город. Посреди него висит на видном месте новое, блестящее оцинкованное ведро и красная рубаха медвежье пугало,— Агафья говорит, что «хозяин» здесь ходит прямо по картошке. В тридцати метрах от дома — могучий кедр.
Иду к Агафье читать полуношницу. Она молится. Дала мне «Часовник» — книга написана от руки, уже местными старообрядцами. Фиолетовые чернила выцвели, корок переплета давно нет.
Кладу начал. Агафья присела отдохнуть на свою лавку. Наблюдает за мной. С подрушником все было так же, как и на Чедуралыге у Вассы. Так же пришлось спрашивать его у Агафьи.
Читаю полуношницу, Агафья — свое.
После утренних молитв пошел на двор корчевать пень. Вчера вечером, споткнувшись об него, едва не сломал себе шею. Надо убрать его с дороги. Намахавшись топором вместо зарядки, чистим с Черепановым картошку к обеду. Эльвира у нас такой грязной работой не занимается, она уже давно ушла писать этюды, хотя строго-настрого предупреждена, что одной в тайгу — ни шагу. Даже сами Лыковы не ходили в тайгу поодиночке.
Но Эльвира Викторовна — женщина смелая. С медведями она еще не встречалась, поэтому ей не страшно. Приходит она к обеду, как по духу чует.
Садимся обедать. День сегодня постный — пятница, поэтому Агафья к нашему столу приносит березовый кузовок гороховых стручков. Они уже поспели. За обедом я привожу Эльвире пословицу: «И по заячьему следу до медведя доходят». Она мне тем же: «Волков бояться — в лес не ходить».
Как хочешь, так ее и убеждай.
Покончив с обедом, вспомнил о подарках, что прислали Агафье. Принес ей свечи, воска ярого, новую кожаную красивую лестовку — подарок самого Владыки Алимпия.
Такого подарка Агафья не ожидала. Свечам она была очень рада, да еще таким ярким желтым. Ведь свечей у Агафьи нет совсем — пчел она не держит. Лампады перед иконами тоже нет — нет масла. И мне понятна ее радость. — Спаси Христос, Александр.
Лестовке Агафья тоже рада, и даже не потому, что она такая красивая, кожаная, а скорее потому, что она точно такая же, как и у нее. Агафья сердечно благодарит меня за подарки. А я дальше вынимаю из рюкзака: церковный календарь, Новый Завет. Пролистала. Довольна. Начинаю разговор:
— В календаре напечатана история старообрядчества, и Митрополит Алимпий благословил мне прочитать тебе. Давай, Агаша, сейчас и начнем.
Агафья внимательно слушает. Все тут ей понятно.
Когда Агафья притомилась, я достал баночку меда: «Да вот еще банка с медом, это тебе подарок. Не беспокойся, Агафья, здесь все от христиан, и все чисто».
Пришел Лев Степанович звать меня на ужин. Агафья тоже идет с нами, захватив с собой туесок с брусникой. Она ее набрала еще на Каире. За ужином Лев Степанович рассказывает ей про матушку Максимилу и просит объяснить ему разницу между «духовными» и «чувственными». Вот Максимила называла себя «духовной». А что это значит? Но Агафья не может четко ответить на этот вопрос и говорит:
— Вот Александр, он, знает, поди.
Я объясняю Льву Степановичу, что «духовные» — это люди, считающие, что в мир уже пришел Антихрист и царство его уже наступило. Что его нужно понимать не как известное лицо, но духовно, т.е. иносказательно — как целый ряд лиц или царящий в обществе дух неверия. Считают, что наступили последние времена, что «Церковь убежала в горы», и на месте святе мерзость запустения. «А аще узрите мерзость запустения на месте святе, то разумейте яко Антихрист царствует, — привожу слова из письма Макси-милы к Митрополиту Алимпию. — Священство погибло все и теперь его, священство истинное, не восстановить».
«Чувственные» — напротив, считают, что Антихрист придет «чувственно», т.е. будет человеком, рожденным из еврейского рода, от скверной жены-блудницы. Они, «чувственные», держатся Святого Писания, по смыслу которого «ни Церковь, ни священство не погибнет до скончания века. Аминь».
«Чувственные» и «духовные» разнятся между собой. Вот почему Елена Баранникова из Чеду-ралыга будто бы сказала Агафье: «Как ты посмела, не нашей веры, к нам приобщиться? А Агафья, вероятно, не сойдясь в некоторых духовных вопросах, уехала из Чедуралыга, не договорившись с Максимилой о совместном жительстве и сославшись на плохой воздух. Максимила же мотивировала свой отказ, ссылаясь на Ивана Тропика. Это мне кажется наиболее вероятным.
Но какой же веры Агафья? С этим вопросом мы и отправляемся спать в избушку. Лев Степанович говорит:
— Помнишь? Устинья из Сизима сказала: «На верховьях Енисея три толка». Попробуй тут разберись!
Утро 12 августа несколько хмуровато. «Зайцы баню топят» — клочья облаков висят прямо на верхушках деревьев. Умываюсь в бурлящей воде Ерината, но вчерашний вопрос так и не выходит у меня из головы. Сдается мне, что Агафья не беспоповка, а старообрядка, приемлющая священство. С этой мыслью и пошел я в ее келью читать полуношницу.
Агафья, как всегда, в молитве. Дала мне книгу. Молимся вместе. Я — свое, она — свое.
Агафья после молитвы обычно топит русскую печь, которую сама сложила из дикого камня. Стоит печь в заднем левом углу избы у двери. Справа от двери широкая лавка, на которой спит Агафья. В переднем восточном углу иконы на полке, книги — я насчитал семнадцать.
Мне все время хотелось посмотреть Агафьины книги. Она говорила, что с Урала прислали ей «Цветную Минею». Все это очень интересно. Но от осмотра книг я все же удержался. Счел это нетактичным — слишком мало мы с ней знакомы, чтобы разглядывать книги.
Вчера я так и не успел передать Агафье все гостинцы и подарки, что привез с «большой земли». Достаю сверток с одеждой:
— Это тебе, Агаша, прислала Матрона Яковлевна — экономка Владыки.
Агафья обычно ничего мирского не берет, но этот сверток взяла и спросила меня:
— Какая Матрона?
Я сразу не понял вопроса. Агафья пояснила, что Матрон по святцам три. Какая же? Но когда у Матроны Яковлевны день Ангела, я не знал.
Не знаю, Агафья, поминай, как сама решишь.
Агафья благодарит, говоря:
— Спаси Христос,— и понесла убрать подарок в келью.

ВОЛК
Еще в пятницу я предложил Агафье прочитать общий канон за всех умерших ее родственников на могиле отца. Агафья согласилась, но по какой-то причине так и не собралась. Когда же я предложил ей это сделать в субботу, то она мне сказала, что уже молилась дома. Канон за умерших она читает ежедневно.
Тогда я решил читать канон на могиле Карпа Осиповича один. Ведь это христианский долг -почтить память безвестных православных христиан, могилы которых разбросаны по всей тайге. У них сегодня я в гостях, мне они оказали свое страннолюбие. Мой долг ответить им благодарностью и посильной помощью через ходатайство перед Творцом об их именах.
Совсем недалеко от огорода, на краю тайги, под вековыми кедрами лежит прах Карпа Осиповича Лыкова. Могилу я нашел не сразу: все смотрел, где стоит крест. Принято у старообрядцев ставить на могилах большие осьмиконечные кресты. Но здесь ничего подобного я не увидел. Жестокие гонения заставляли и могилы прятать — не только самим скрываться.
«Как же найти могилу?» — думал я. И тут мое внимание привлекли синие цветы, которые, как я потом догадался, посажены Агафьей. Подхожу. Небольшой осьмиконечный крест, высотой всего в метр, почти скрывался в высокой траве, да висела над могилой красная рубаха на плечиках, которую я почему-то сразу и не приметил. Она слегка покачивается от слабого движения воздуха, поворачивается на своей бечеве. Но, несмотря на пугало, медведь приходил сюда и копал по весне могилу, да Агафья отогнала его. А вот могилу дяди ее — Евдокима, застреленного в тридцатые годы, медведь раскопал. Его охранять было некому. И всего Евдокима сожрал. Осталась одна только голова.
«Боже, милостив буди мне грешному...»
Читая канон, поминаю всех. Агафья мне дала целый список своей родни: праотцы — Агафоник, Анна, Никола, Ксения, Стефан, Васса; по отцу — Иосиф, Раиса, Карп; по матери — Карп, Агафия.Акилина, Стефан, Евдоким, Савин, Димитрий, Наталия... Не скажешь про Агафью, что она не помнит родства.
После молитвы как-то стало легче на душе. И не беда, что пока читал канон, заел меня мокрец.
К ужину приходит к нашему столу Агафья и приносит нам печеных яиц. Удивительно добрый она человек! Вчера была ягода, сегодня яйца, завтра еще что-то придумает. Я всегда ел только вареные яйца и никогда печеных не пробовал. Они оказались очень вкусные.
Угостив нас, Агафья уходит снова молиться Богу. Сегодня всенощное бдение на Воскресный день. Все мои в Москве сейчас в церкви.
После ужина опять с Черепановым готовим дрова. Их на долгую зиму надо много. Вечером, видимо, до Агафьи дошел наш с Черепановым ропот на тесноту в зимовье, Агафья меня приглашает ночевать в избу, и я переезжаю на новую квартиру, забрав мараловую шкуру.
Помолившись Богу, ложусь спать. Агафья спит на своей лавке, Эльвира на лежанке Карпа Осиповича, что стоит вплотную к печи. Я же на полу в переднем углу под образами.
Когда я лег, подошла Агафья и укутала меня своим одеялом, как я ни противился этому. Она потом это делала каждый вечер.
— Ну как же, Агаша, тебе не холодно спать без одеяла?
— Да нет, у меня Лопатина (рабочая верхняя одежда).
Я проснулся — уже было светло. Но вставать еще не хотелось. Воскресный день. Агафья уже молилась Богу. Вначале она молилась молча, а потом вслух начала класть большой начал. Несколько гнусавя, выпевая молитвы на полураспев. В чтении ее я не заметил ни одной неточности или разности в текстах. Все совпадало. И обычаи тоже все совпадают. Бели и есть различия, то в мелочах. Ну, например, заметил, как Агафья покрывала сосуд, кладя крестообразно две палочки вместо крышки. У нас тоже так же покрывают, но одной палочкой с молитвой.
Но я залежался, давно пора на речку. Затем молюсь правило, а потом по лестовке за литургию. Псалтырь занят — читает Агафья.
Сегодня никто не работает. Агафья нам рассказывает о своем житье в тайге. Рассказов у нее много. Но самый, пожалуй, интересный — про волка, жившего у Агафьи вместо собаки пять месяцев.
— Появился он поздно вечером, когда я уже вечерню отмолилась. Пошла за дровами, и тут Дружок кинулся за поленницу, на кого-то загавкал. Я вначале и не поняла, на кого, не видала.
Волк был во дворе всю ночь. Вокруг привязанной на веревке козы Белухи протоптал целую тропу. Но козу не тронул. Увидала я его в окно уже утром, когда молилась Богу. Гляжу, серая собачка стоит. Думала, охотник ко мне идет, вышла — а это — волк! Я выстрел дала! А волк отбежал на пашню и не уходит. Сидит. Я в ведро давай стучать, а ему нипочем. Закричала на него, но он не сдвинулся с места. Не уходил он от избы целый день. Ну, думаю, зарежет коз-то моих. Решила стрелить супостата. Стрелила, да обвысила, темно уже было, целилась по стволу. После этого он в кедрач ушел. Я из избы выходить боюсь. Дружок, говорю, охраняй меня. Ночью Дружок опять на него гавкал. Утром смотрю, волк опять у избы. Сидит против двери в пяти метрах. Приоткрыла дверь, в щель высунула ствол и, взяв поверх, выстрелила! Он отпрыгнул за угол стайки для коз и там сидит. Уж не собака ли это, думаю? Да какая собака! Матерый зверь!
Схватились грызться с Дружком. Дружок-то против него и половины нет. Опять стрелила в воздух. Так разбежались. После он в тайгу ушел. Дружок же бегает по реке и гавкает, думаю, его ищет. Потом, смотрю, напару стали ходить. Дружок, а за ним этот супостат. Волк, подойдя к избе, разгреб лапами снег и стал есть мох мороженый. Ну, думаю, кормить его надо. Покидала ему картошек, так он их все приел. Вылью варево на снег, волк придет и вместе со снегом съест. А однажды волк сунулся к Дружку в чаплашку, когда Дружок там ел, так Дружок его так хватил за нос, что волк своей кровью весь снег вокруг обстрамил. Но стерпел. Дружку ничего не сделал. Не кусал, и только когда тот ему очень надоедал, хватал его за ухо и встряхивал. Дружок враз делался смирным. Жил волк вон под той кедрой (в тридцати метрах от избы). Выйду утром, волк под кедрой спит. Вся шерсть в инее. Решила его поймать и сделала вот эту ловушку, что у избы-то, из жердей. Дружок туды лазал, но волк нет! Потом и волк лазал, да я уж его не ловила. Как-то Ерофей Седов пришел, охотник. СпросилЛ его:
— Не потерялась ли у кого собачка!
— Нет, ни у кого.
Ерофей посмотрел его и сказал:
— Если сам нашелся, то — Найда.
Ну, так я его и прозвала. Найда да Найда. Выйду, погаркаю так: Найда, Найда — и волк придет есть картошки.
В новый год у них гон начинается. Сразу же в понедельник с Дружком схватился. Накормила его, и он ушел в тайгу. Не было дня четыре. Потом пришел, опять накормила. Так более никуды не ходил. Так и жил тут.
Затем ночью загрызли волки маралуху на реке. Страшно ревела скотина, на разные голоса. Уж не знаю, то ли ее волки зарезали, али эти с Дружком. Потом Дружок оттуда пришел и притащил клок шерсти. Поняла я по шерсти-то, что маралуха растерзана, они оба ходили ее там жрать. Дружок до того тогда отъелся — чистый чурбан с ножками.
Так волк и жил у Агафьи пять месяцев.
— Так волк тебе никакого зла и не сделал за это время?
Нет, не сделал. Однажды только исстриг шерстяное одеяло, которым я лук покрывала от мороза на ночь. Словно ножницами. Да несколько мешков испортил с комбикормом. Тоже исстриг. А более никакого зла от него не было. Я ему даже конуру сделала.
— Удивительного зверя тебе, Агафья, Бог послал...

ХУЖЕ ВОЛКА...
Потом пришел он. Иван Тропин! Волка он убил! Сам же был хуже волка. Что Агафья с ним перенесла, так и сказать страшно! Вот и считает Агафья появление волка и смерть той маралухи ей знамением Господним.
...А дело было так. Агафья через охотника Ерофея Седова написала Ивану Тропику письмо, чтоб приехал к ней пособить в хозяйстве. Он пенсионер. Был дважды женат. Агафья его как. родственника звала помочь ей сени срубить, а он над ней насилие совершил. Она сама мне рассказывала, как от него отбивалась три дня. Как он ставил ее перед иконами и говорил:
— Зажигай свечу и клади три поклона.
Но она свеч не зажигала и поклонов не клала. Рассказывала, как он и лестовку, и белье на ней изорвал! Как отбивалась, как выгоняла его. А он:
— Выгонишь меня — грех тебе будет.
— Грехом стращал,— рассказывала Агафья.— Я ему от Писания столько говорила, книгу можно написать.
Агафья, детская твоя душа! Кому ты от Писания говорила?! Кому ты сыпала жемчуг под ноги? Не свинье ли? Что ему Писание! У него свое на уме.
Теперь-то уж известна эта история. Дело Тропина сейчас у районного прокурора. И спасает насильника то, что доказательств нет. Агафья все сожгла. Не положено человеку, ведущему монастырский образ жизни, судебные тяжбы творить. Знал он это и,«видно, от этого куражу и набрался. Но не верю я, что Иван Тропин остался ненаказанным. Не думаю, что после насилия над пустынножительницей Бог его не осудил. Он, я в этом уверен, понесет заслуженную кару. И дело не в том, посадят или не посадят насильника за колючую проволоку. Наоборот, думается, хорошо, что не посадили, Тропику есть над чем подумать в своей оставшейся жизни. Все в руках Божиих! Может быть, и Тропин придет через это, им соделанное зло к покаянию.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПОСТА
...Но время уже к обеду. Садимся за стол. Молоко теперь не едят, начался строгий Успенский пост. Да и с маслом растительным в этот пост не едят. Ем картошку без масла, на что Агафья возражает:
— Сегодня праздник. Происхождение Честна-го и Животворящаго Креста Господня. — Пошла за святцами.
Я, конечно, знаю, что в праздник этот разрешается масло, но смотря в каком уставе или монастыре. Агафья показывает мне книгу. Читаю: «Соловецкий и Кирилов уставы... В первый день августа происхождение Креста, на трапезе шти, и лапша гороховая с маслом, да каша соковая, ядим единожды днем. Аще ли суббота, или неделя, ядят дважды днем. Отселе начинается пост Пресвятыя Богородицы, до дне Успения Ея».
Потом зашел у нас разговор о духовных стихах. У Агафьи стихи духовные есть — немного. Она после обеда обещала их показать. Эти стихи — вещь очень интересная, я их знаю много, а вот какие у Агафьи?
Она дала мне тоненькую тетрадочку стихов, пожелтевшую от времени. В тетрадочке всего три стиха. Один из них меня очень заинтересовал. Названия у него нет, он начинается словами: «Что на юге и на сивере». Не ожидал я встретить такое в этой таежной глуши. В стихе описывается разорение Оленевского скита, что был на Керженце-реке. Причем указывалась даже и дата разорения монастыря. Находка эта меня взвол-новала. Сбегав за блокнотом и ручкой, стал переписывать стих. Нельзя, уважаемый читатель, не привести его содержания, хотя бы в сокращенном виде:
Что на юге и на сивере; На восточной стороне; Протекала речка славна Кержанка; Как на той речке Керженце; Много было жителей; Изо всех стран собиралися; Невозбранно жити поселялися; Пустыня была всем прибежище; А ныне там нитея убежища; Первый был на сем месте; Славный скит Олиневский; И всеми тамо он был православный; Православием был украшен; Всем духовным благолепием; У нас здесь были молебны; Подобно они были раю; Уряжены святыми иконами; Украшены духовным пением; Служба была ежедневная; Молитва к Богу непрестанная... Но Господь нас посещает; Последняя вся прекращает; Во осьмом тысячном веку; Шестидесятом первом году; Послал на нас Господь гнев свой... По Божию попущению; А по царскому повелению; В Нижний славный град; Во Сименовской бедной уезд; Собирались, соезжались;
Вси к нам не милостившии судии;
Прочитали они нам указ;
От молебных нам всем был отказ;
Вси часовни растворяли;
Храмы Божия раззоряли;
Царские двери снимали;
Все святыя иконы сбрали;
Как жиды Христа вязали;
В Нижний град отсылали;
Все плакали и рыдали;
Руце к Богу воздевали...
Везде слышан плач и рыдание;
Младыя со старыми разлучаются;
Кто нас старых припокоит;
Кто нас убогих пропитает;
Не своею волею разлучаемся;
А по царскому повелению.
Этот стих мы, конечно, попросили Агафью спеть. И когда она запела, то волновалась, торопилась, порой не успевала вздохнуть — петь для слушателей ей не приходилось. Агафья стеснялась своего голоса. В таежной глуши не до лирики. Пели Лыковы практически только молитвы, порой читая их нараспев. Стихи пелись редко. Но вообще же у Агафьи высокое сопрано, и если б она стояла с малых лет на клиросе в церкви, пела бы неплохо.
Сидим у костра, и Лев Степанович спрашивает у Агафьи:
— Не хочешь ли ты пойти в мир?
Агафья отвечает ему словами «Пролога»: «...Аще и звери обыдут тя, или случится в огне горсти, или бесы тя начнут страшить, только не изыди из пустыни, все с радостью претерпи Бога ради. Аще же изыдеши из пустыни, бесы яко пленника тя сотворят».
— Ушла бы дальше в пустыню, да земли нет. Боле куды? На Туве не советуют. Да и там не пустыня. Воздух плохой — задыхаюсь. Вера там неправильная! А в мир я не пойду, хоть все богатство мира давай — не пойду!
Так закончился первый день строгого Успенского поста.
Утро следующего дня 15 августа. Опять туман: ведь живет Агафья на высоте более 1000 метров, и тучи здесь частые гости.
Заготавливаем дрова, а затем и веточный корм для коз. Агафья запасает по пятьсот веников на каждую козу, а их две, да еще козел. Так много веников готовится потому, что в тайге сенокоса нет. Трава растет на огороде, где Агафья ее полет, а потом и сушит.
Покончив с сеном, несет нам к обеду что-то в берестяном туеске. Оказывается, горох. Сегодня пост уже без всяких поблажек. Хорошо, что есть картошка, а то чего бы я ел? Верно, на этот случай положила мне экономка Владыки Матрона Яковлевна мешочек сухарей. Я их взял, сгодятся: кто же ходит в тайгу без этого продукта — с ним легко и сытно. «С караваем и под елью рай», а если еще и с вкусной картошкой?!
Черепанову мой пост непонятен:
— Вы что, Александр Семенович, в тайге постами решили заняться? Ведь ног не потянете!
— Митрополит меня от постов на время похода в тайгу не освобождал.
Вот уж кто попостился в тайге, так это Лыковы! Агафья рассказывает, как жили, как по тайге скитались:
— Охотились тут за нами и выслеживали нас, как волков. Ловили нас и стреляли. Евдокима, дядю моего, убили, да и не его только. Следов мы старались нигде не оставлять. И если кто столкнул ногой камень, то возвращался и его поправлял. Ходили только по камням, по песчаным косам у воды не ходили. Бывало, как посадим огород, посеем горох, сразу же уходили в тайгу.
Если что Бог послал: траву всякую ели, солому в ступе толкли, ели грибы, ягоды. Редко в ловчую яму попадался марал. Все оружие было — нож на черену (на палке). Мама-то с голоду померла, а нас все-таки спасла.
И это было совсем недавно: люди охотились на людей.
А вот несколько слов из блокнота Черепанова: «Должно быть, в Агафье воскресли видения той, особенно тяжелой поры, когда Лыковы обживали берег Карлыгана у сужения Большого Абакана, возле щек (это «в Северу»). Надо же, какой прыти набралась осень — как во исполнение всевышней кары, столько лет подряд объявлялась не в сбой срок, до уборочной поры.
И начался у Лыковых все увеличивающийся недобор зерна. Но страшнее всего было то, что убитые заморозком зерна утрачивали всхожесть.
На диком безлюдье, в сущем «вертепе» Лыковым выпало познать всю горечь пустых весен. Нечего стало есть.
Правда, в забытом мешочке с горохом «ухранился» кончик ячменного колоса. Но сколько же нужно лет на выращивание семян?
На беду, и второго хлеба, картофеля, Лыковым едва хватило до проталин. Потому, мучимые страшным голодом, вынужденно покидали .они свой кров, бродили — паслись по распадкам, выискивая «едовые» растения.
— Агаша, а как вы корень бадана ели? Я попробовал его пожевать, так у меня весь рот связало.
— Его, Александр, отваривают в семи водах, а потом только едят.
Да, хватили Лыковы горя в этом поединке с тайгой. Что же им помогло одержать победу? Конечно же, вера. С ней все одолеть можно.
НА ОЗЕРЕ
За ужином у костра Эльвира Викторовна заводит с Агафьей речь о каком-то Голубом озере. Просит ее пойти туда. Лев Степанович тоже говорил мне про это озеро, называя его «Агафьино».
— Ну, так завтра сходим,— отвечает ей Агафья,— после обеда.
До обеда Агафья всегда молится Богу. Но Матакова просит Агафью пойти туда раньше, она хочет писать озеро днем.
— Добре, добре,— говорит Агафья.
К озеру пошли часов в девять. И, перейдя Ери-нат с Абаканом, двинулись на восток. Идем девственной тайгой, проваливаясь в мох чуть не по колено.
Совершенно неожиданно находим озеро. Оно лежит в каменной чаще. Сразу бросается в глаза его нйобычный бирюзовый цвет. Вода — стеклянная. То ли глубоко тут, то ли мелко? Берега покрыты валежником. Вокруг молодые кедры, белый мох и множество брусники.
Мы с Агафьей ее собираем. Эльвира Викторовна увлеченно работает над этюдом. Не зря она сюда стремилась. Здесь, как в сказке, Великий Творец и Художник все краски положил идеально. Темный лес, бирюза уходящего вдаль озера, прозрачность его вод, в которых отражается лазурь голубого неба, блики яркого солнца на его зеркальной поверхности. Мшистые зеленые берега.
Когда сели среди брусничной россыпи отдыхать, я задал Агафье давно заготовленный вопрос:
— Агаша, а как ты все же живешь? Не причащения у тебя, ни исповеди нет?
— На что мне,— ответила, совершенно меня удивив. — С этим у меня все в порядке. Святые Дары у меня есть, еще от прабабушки Вассы из Иргицкого монастыря остались.
Как услышал я это — стало мне не до брусники:
— А где же ты содержишь Святые Дары?
— Они у меня в маленьком таком старом-старом бочоночке. Теперь уж Святых Даров у меня осталось немного.
— А как ты причащаешься?
— По чину в «Скитском покаянии», как подобает себя причащать.
Вот так да! Оказывается, у Лыковых все соблюдено! Не предъявишь никаких претензий. Далее Агафья говорит, рассуждая:
Мы знаем, что священство есть и о нем молимся: «за весь священнический и иноческий чин».
Этими словами она ясно говорит мне, что Лыковы не принадлежали к беспоповству. И когда в тайгу уходили навсегда, знали, что им от мира более ничего не надо, у них все есть. Но уж если точно называть монастырь, где прабабушка Васса запаслась Святыми Дарами, то, очевидно, что не Иргицкой, или как произносит Агафья, Иргицкай, а Иргизский. Напомню вкратце его историю.
Из-за жестоких гонений множество старообрядцев бежало за пределы России. Спустя век после Никона Екатерина II обратилась с манифестом к потомкам покинувших Родину старообрядцев, призывая их вернуться, обещая свободу. На этот призыв откликнулось множество русских. Для жительства им было отведено место в Саратовской губернии по Иргизу — реке, где вскоре появились слободы и монастыри. Иргиз стал одним из центров старообрядчества. Васса, очевидно, и проживала на Иргизе.
В царствование Николая I староверов снова стали преследовать, и Иргизские монастыри были разогнаны. Но у верных людей осталась величайшая святыня — заранее запасенные Святые Дары, тело и кровь Господа нашего Исуса Христа.
Время к обеду, и мы разводим костер у самой воды. Агаша готовит себе на отдельном костре, который отстоит от нашего на четыре метра. Достает узелочек и, развернув, вынимает уголек, кресало и трут с кремнем. Два раза ударила кресалом, и вот у нее в руках уже дымок. Интересно, что я тоже дважды чиркнул спичкой по коробку — получил огонь. Наши костры загорелись одновременно. И тут меня, конечно, взял интерес, как это ловко у Агафьи огонь загорается? Попросил показать.
Много я слышал про трут — он растет на деревьях в виде грибной массы, обычно на старых стволах, да как его зажигают — не знаю. Его и спичкой-то не подожжешь, не только искрой!
— Смотри, Александр, я тебя научу. Берешь маленький кусочек трута и кладешь его на кремень. Ударил кресалом — получаешь искру, вот он уже и горит.
Действительно, на труте появилась маленькая черная точка, которая увеличивалась в размерах, от нее уже шел дымок, и огонек этот не собирался тухнуть. Агафья зажимает трут между двух угольков, раздувает. Горит! Все предельно просто, и на всю операцию ушло не более минуты. Ну, теперь, Агаша, дай сам попробую, — взяв трут и положив его на кремень, я стучу, но толку нет. Оказалось, что трут я далеко держу. Вот теперь и у меня дымок. Освоил!
— Но что это у тебя, Агафья, за трут такой? Как вата...
— А его делают так: надо взять горшок и надно положить слой золы. Затем слой трута, потом опять золы и опять трут. Все это заливается горячей водой и ставится в печку на сорок дней. Потом трут становится готовый на дело.
Агафья, зачерпнув кружкой воды, варит в ней картошку. Вода моментально закипает и картошка готова. Мы же с Эльвирой ничего не взяли и печем картошку в золе. Агафья уже поела, а у нас еще и картошка сырая.
Хочешь, Александр, моих сухарей? На, попробуй, поешь.
Насыпала мне горсть. Должен вам сказать, дорогие читатели, что эти сухари представляют из себя суровое яствие. Жаль, что вам их не попробовать. Я их просто так есть не мог. Сел у воды и ел их, черпая ложкой воду из озера. Такой хлеб мы в войну ели, помню. Он был как раз таким, и сколько его не мни, он не размякнет. Агафьин хлеб состоит из муки пополам с картошкой. Всегда ли он у нее такой, я не решаюсь спросить. Это, надо думать, средний или хороший. Очевидно, бывает и похуже.
После обеда Эльвира Викторовна закончила свой этюд, и мы снова отправились собирать бруснику. И тут я набрел на чью-то лежку. Мох был примят каким-то небольшим животным. Здесь же были мелкие горошки помета. Агафья сказала, что это следы кабарожки — маленького оленя. Вот уж никак не думал, что в этом страшном лесу живет еще и кабарожка.
Стал накрапывать дождь. Здесь, под пологом тайги, мы и не заметили, что давно исчезло солнце и вот уже идет дождь. Все стало в лесу сыро, мы с Эльвирой Викторовной съежились и скисли. Одна только Агафья как ни в чем не бывало собирает дары тайги.
Набрали всего довольно. Как понесем — не знаю. Нести-то не в чем. Но Агафья устроила кузовок очень быстро. Подойдя к поваленному дереву — сняла с него кору. Стянула ее двумя веревками, загнув края так, что получился короб. — Ну, Агаша, у тебя теперь всякого нета запасено с лета.
Она улыбается. Надо сказать, что она редко улыбается.

http://www.cirota.ru/forum/view.php?subj=45950&fullview=1&order
#10 | Вера В. »» | 30.11.2011 09:47 | ответ на: #9 ( Андрей Рыбак ) »»
  
4
Вот это вера!
#11 | Людмила »» | 05.12.2011 10:17
  
1
Две фразы :
Несть Власть аще не от Бога у старообрядцев и
Всякая власть от Бога у нас
:(
???
Все анафемы на старообрядцев приняты "аки не бывшими" , а их книги , приняты как сохраненный цвет нашего православия .- см официальные документы РПЦ
Так что революцию Бог нам послал и за этих замученных исповедников Веры.
Каюсь в этом страшном грехе братоубийства. (Почитайте , что сделали с монахами на Соловках , а ведь именно там потом и был СЛОН) Простите нас единоверцы!
#12 | сергей ситиков »» | 07.03.2012 10:10 | ответ на: #2 ( Сергей И. ) »»
  
0
А если вспомнить инквизиторов.>
#13 | сергей ситиков »» | 07.03.2012 10:23 | ответ на: #11 ( Людмила ) »»
  
0
никогда и нигде религия неговорила правду
#14 | ирина »» | 08.03.2012 08:23 | ответ на: #9 ( Андрей Рыбак ) »»
  
0
буду ждать продолжения статьи
#15 | Татьяна »» | 17.03.2012 07:11
  
0
Большое спасибо!!!! Очень интересная статья жалко , что без продолжения.
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© LogoSlovo.ru 2000 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU