В тридцати километрах от малого города С. есть озеро. Лежит оно среди огромных болот, отчего и собственные его берега большею частью заболочены и непроходимы. Впрочем, с одного края к воде узкой гривой выходит сосновый бор, а с противоположной стороны тоже есть клин посуше – там клюква.
К началу двадцать первого века народ славного городка оказался в такой нищете, что подобно древнейшим предкам, выживал за счет собирательства: спасали грибы и ягоды. Грибы шли на пропитание, а клюкву сдавали заготовителям, получая взамен денежные купюры.
И вот как-то осенью три подружки отправились на ягодный промысел. Одна была женой священника, другая – учительницей литературы, а третья - директором краеведческого музея. Сначала батюшка довез их на старом уазике до деревни, где жил знакомый лесник, а оттуда в прицепе колесного трактора компанию отволокли к месту трудового подвижничества. После чего трактор уехал.
Они ползали по болоту до темноты, а ночевать забрались в прицеп: дощатый пол его был устлан свежайшим сеном, поверх сена – матрацы, на них – спальные мешки. Легкая непромокаемая ткань крепилась к бортам специальными петельками, укрывая прицеп на случай дождя, то есть опочивальня была вполне уютной и ,понравилась женщинам. Они уже не один раз ездили в этом году за клюквой, однако ночевали на болоте впервые: сами придумали, чтобы не мотаться туда-сюда, не тратить на дорогу драгоценное светлое время – по темноте из этого мха не выберешься.
Отползав еще один день, подруги благополучно возвратились домой, и жизнь своей чередой продолжилась.
Недели через две к священнику прямо на улице подошел охотовед и предъявил претензию странного рода: дескать, читал он в газете батюшкину статью о процветающем в здешних краях язычестве, и считает статью неправильной. Мол, причем тут умственные заблуждения, если озеро переполнено натуральнейшими русалками. Охотовед был человеком накрепко завязавшим, а кроме того – настоящим охотником, то есть в своем историческом развитии стоял на ступеньку выше примитивных собирателей ягод, и священник задумался. Дальше выяснилось, что некоторое время назад охотовед ездил на озеро – как раз туда, где сосновый бор: там берег твердый и можно даже в воду зайти. Ночевал в кустах, огня не разводил, чтобы не потревожить уток. И вдруг с озера – то вой, то хохот.
- Я,- говорит, - выстрелю: тишина, а потом по новой хохочут… И так до утра… Только на рассвете затихли. А может, я их всех порешил…
- Так ты что же: прямо в них и стрелял? – батюшка тянул время, чтобы разобраться в происходящем.
- Конечно! Жуть страшенная!
- Ну а если бы ранил – как потом на мотоцикле везти: у них ведь ног нету… Опять же группа крови у них какая?
- Какая?
- То-то и оно…
- Я без смеха – жуть, говорю! Могу поклясться на Библии!
Но тут в сознании священника затрепетали вдруг некоторые подозрения, и он пригласил охотоведа к себе домой. Когда матушка разливала чай, он поинтересовался, хорошо ли им спалось во время ночевки в болоте.
- На той стороне всю ночь кто-то бабахал – перепились, наверное.
- А вы что делали?
- Мы? – она повспоминала-повспоминала. – Болтали, наверное… может, пели…
- А что именно пели?
Надо отметить, что у матушки было музыкальное образование. Она регентовала в храме и сумела возрастить сносный хор, который почти до слез ублажил архиерея, приезжавшего на престольный праздник.
Ночной концерт начался с «Песни Сольвейг» Эдварда Грига. Пришлось дважды повторить ее на «бис». И все это под канонаду, доносившуюся с другого берега. Потом учительница пересказала подружкам сюжет «Пер Гюнта», а заодно и других пьес Ибсена, которые она некогда прочитала.
Подружки были в восторге от норвежской действительности, и, кстати, когда барышня излагала драматические произведения, никто не стрелял. Жаль, что Гамсуна она не читала: хватило бы пересказывать до утра, и, глядишь, тогда не впал бы охотовед в языческое искушение и, возможно, добыл бы каких-нибудь уток. Но тут музейная директриса решила блеснуть научными знаниями - а она готовила кандидатскую по частушкам – и началось такое!.. Конечно, в рамках приличия – диссертация ведь, для печати, но они рыдали от смеха, пока силы не кончились. К этому времени охотник расстрелял все патроны.
- Вот что значит «без ума смеяхся», - пожурил ночную певицу благочестивый супруг.
Когда охотовед вернулся домой и рассказал обо всем матери, старуха кивнула:
- Сколько раз говорила тебе: ходи в церковь!
- Причем тут церковь?
- Притом, что батюшки всё связывают, всё соединяют.
- Что связывают?
- А всё! Всё разрознено, разорвано, разбито… мы всё разваливаем, а батюшки – соединяют, склеивают.
Он только отмахнулся:
- Городишь незнамо что!
- Когда б не пьянка, не потерял бы семью.
- А это причем?
- Притом, что женить тебя надо, а то русалки, русалки…
КИНО
Отцу Петру выпало нежданное поприще – консультировать съемки фильма. «На канонической территории твоего прихода будет сниматься фильм, - сказал архиерей, - тематика сельская, в сценарии есть восстановление храма, так что надо соблюсти соответствие». При этом вручил еще и официальную бумагу, из которой следовало, что отец Петр должен провести на съемках десять дней «в свободное от богослужений время».
Отец Петр и свой храм ремонтирует – целыми днями на лесах, на крыше, да и детишек – четверо: два отрока, два младенца, а тут – кино еще…
И вот приехали: толпа людей, автобусы, грузовики, автокран, легковушки. И знаменитая актриса. Расположились километрах в десяти от отца Петра на высоком берегу реки и попросили отслужить молебен. Служит он «перед началом доброго дела» и видит, что никто не осеняет себя крестным знамением, а знаменитая актриса вообще покуривает в сторонке..
- Вы что же, - говорит, - драгоценные братья и сестры, сплошь - нехристи?
Двое или трое послушались, перекрестились. После молебна всякий интерес к священнику утратился: разбили тарелку – обычай такой, поднялся гвалт, и отец Петр незаметно уехал.
Недели через две пригласили осмотреть бутафорский храм, сделанный из гипсокартона.
Церковь была совершенно как настоящая, разве что увенчали ее крестами – задом наперед.
- Какая разница? - недоумевал художник картины.
- Крест, где бы ни находился, всегда смотрит как будто с востока, а нижняя перекладинка должна быть поднята на север, - пояснил батюшка.
- Иконостас шестнадцатого века, - хвалился художник, - скопирован абсолютно точно, - и в подтверждение раскрыл толстый альбом с цветными иллюстрациями.
Иконостас был оклеен бумажными иконами прекрасной печати, но боковые двери забыли, и отец Петр указал их в той же толстенной книге.
- А этих, посредине, что – недостаточно? – спросил киношник, заметно раздражаясь.
Батюшка объяснил, что через Царские врата так просто не ходят, что они имеют сущность богослужебную. Но вешать боковые двери все равно не стали: изобразили их краской и привинтили декоративные ручки. А вот кресты повернули правильной стороной.
Через неделю снимали сцену со священнослужителями. Отец Петр заставил переодеть подризники пуговичками вперед. Барышня-костюмер возразила: «Нам же удобнее застегивать сзади».
- Алтарь – единственное место, где вас, к счастью, нет, а нам удобнее застегивать пуговицы спереди, а не сзади, - объяснил батюшка. Это «вас», надо предполагать, относилось в данном случае не только к барышням-костюмерам, а имело значение всеобъемлющее.
Тут подошли его прихожанки, сподобившиеся связать свою жизнь с кинематографом: одни участвовали в массовках, другие грели чай и готовили бутерброды. Женщины, отработавшие по тридцать-сорок лет в леспромхозе, говорили, что за всю жизнь не слышали столько матерных слов, сколько за эту неделю. Отца Петра и самого коробило от разговоров киношников, но, похоже, другого языка они не знали. И знаменитая актриса тоже. Ее не смущало даже присутствие детей на площадке.
Позвонил архиерей:
- Жалуются на тебя. Просили, говорят, погоду наладить, а то дожди не дают им снимать, а ты что сказал?
- Не помню, владыка.
- А ты сказал, что за их матерщину не то что дождь – снег пойдет, было такое?
- Может, и было, и впрямь не помню, но из-за сквернословия действительно сокрушался.
- Ну так вот: вчера, на Успение Пресвятой Богородицы, у них снег пошел.
- Вы шутите?
- Какая шутка? Серьезно!
- Но у меня ничего такого не было, - удивился батюшка.
- Так ты вчера, наверное, службу служил?
- Конечно, Успение ведь!
- Вот и я про то. А они, брат, культуру двигали. В массы. Но ты уж постарайся больше так не пророчествовать: пусть поскорее отснимут да и отправляются восвояси.
- Господи, помилуй, - опечалился отец Петр, - в августе снегопад – горемыки, несчастные люди…
«Шестой раз», «седьмой», «восьмой», - считал он посещения съемочной площадки. На десятый раз приехал, а толпы нет. Зашел в киношный храм, еще раз полюбовался бумажным иконостасом, погоревал из-за мусора, оставшегося после съемок, и вдруг увидел на подоконнике книжицу. Это было Евангелие, послужившее в каком-то эпизоде и брошенное потом за ненадобностью.
«Забыли, - вздохнул отец Петр, - до чего же несчастные, дикие люди!».
Вернувшись домой, он записал имена новых знакомцев для сугубой молитвы.
А фильм этот вышел в свой час на экраны и был отмечен наградами.
Священник Ярослав ШИПОВ
Рис. Татьяны Юшмановой