Мы продолжаем наш разговор о Церкви и интеллигенции. На этот раз наш собеседник — публицист и телеведущий Михаил Леонтьев. Его позиция может показаться слишком радикальной, однако мы считаем, что в рамках серьезной дискуссии она обязательно должна быть услышана. По мнению Леонтьева, старая интеллигенция уже прекращает свое существование и это, как ни странно, хорошо.
— Михаил Владимирович, на Ваш взгляд, какие исторические изменения претерпело интеллигентское сословие за постсоветское время и в какую сторону трансформировалось?
— Для начала, я бы определился c тем, что понимать под этим сословием или прослойкой, как она называлась в советское время с марксистско-ленинской точки зрения. Очень хорошо, кстати, что вы сформулировали этот вопрос именно как вопрос о сословии, а не с точки зрения нравственно-этической позиции, как это принято среди самоидентифицирующихся интеллигентов.
Это сословие перестает существовать. И это большое счастье для России. С этим связан, конечно, и серьезный ущерб, потому что перестает оно существовать не в условиях развития социальной структуры российского общества, а в условиях ее дегенерации. Так что радоваться пока все-таки немножко рановато.
Слово «интеллигенция», как и сам этот социальный феномен, появляется в середине девятнадцатого века. Это термин, придуманный Боборыкиным как уничижительный. В советское время некоторые специфические особенности этого сословия еще более усилились. Я помню, в одном словаре было написано, что интеллигенция — это такая социальная группа, которая противопоставляет себя власти и народу. Это очень специфический продукт социальных аномалий, связанных с историческими условиями России. Нигде в мире никогда не существовало «интеллигенции». Существовали интеллектуалы, существовала бюрократия, но интеллигенции как сословия не существовало нигде в Европе и в мире. То есть, это специфически русское явление, которое выработало свою идентичность и свой кодекс поведения, которые сами по себе могли бы быть в чем-то даже позитивны, если бы они полностью не заменили ей мышление.
С этой точки зрения «интеллигенция» находится в таком же отношении к интеллекту, как, например, духовность к Святому Духу. То есть это не сублимация даже, а профанация. Это сословие, которое своим принципиальным отказом именно мыслить, своей узкой местечковой позицией, своим пиксельным мышлением, которое все построено на нормативных реакциях, а не на осмыслении, системно приводило Россию к гибели.
Повторюсь, что сейчас это сословие перестает существовать. Оно частично превращается в бюджетников, частично его представители переходят в другие сословия и группы: в предпринимателей, пауперов, экономических мигрантов. А что касается бюджетников, то у них совсем другое социально-политическое поведение, что больше всего заметно на электоральных результатах. Интеллигентские партии практически прекратили свое существование именно потому, что у них исчезла массовая социальная база.
Я помню по советскому статистическому справочнику, у нас к интеллигенции относилось 33 миллиона человек на конец 80-х годов. Вот этой базы больше нет, а бюджетники совершенно иначе мотивированны, чем интеллигенция.
— А как за постсоветские годы изменилось отношение интеллигенции к Церкви?
— Отношение к Церкви в целом у интеллигенции не изменится никогда в той степени, в какой она остается самой собой. Может просто исчезнуть сама интеллигенция. По поводу этого лучше всего сказал Саша Привалов из «Эксперта»: нормальный человек приходит в Церковь, чтобы лучше сделать себя, а русский интеллигент приходит в Церковь, чтобы лучше сделать Церковь. Я считаю, что это совершенно исчерпывающая характеристика.
А если говорить о тех людях, которые считают себя интеллигенцией сегодня, то это совершенно немассовый слой. И это очень хорошо. Но они все время думают, что они имеют за собой примерно ту же самую толпу, что в советское время. Они же назад не оборачиваются. Они чувствуют за спиной дыхание масс, которые на самом деле давно уже разошлись. Причем этих людей Церковь в большой степени раздражает. Это люди беспокойные. Они все время страждут, они обуяны нечеловеческой гордыней, которая является в общем-то смертным грехом. Их раздражают отношения Церкви с государством, отношения внутри Церкви, потому что они не соответствуют их интеллигентски-либеральным представлениям. То есть культура церковной жизни, а самое главное, понимание того, что Церковь — это тело Христово, а не учреждение, в котором надо проводить реформы, оно органически у них отсутствует. Если взять все интеллигентские претензии к Церкви, то они просто связаны с тем, что люди не понимают, что такое Церковь. Они просто неверующие. Может быть, они и верят во что-то, но они как минимум не православные.
— На Ваш взгляд, за последние годы сформировалось ли то, что можно назвать церковной интеллигенцией?
— Я бы не стал их называть церковной интеллигенцией.
— Прибегаю к этому слову за неимением лучшего термина.
— За неимением лучшего термина — конечно, да! Она была всегда. Эта категория людей существовала всегда. Но это не интеллигенты — в той степени, в какой они православные.
— А Вы бы могли предложить более удачный термин?
— Я даже не знаю. Вот интеллектуал — это понятие осмысленное. Это человек, который занят осмыслением чего-то, какого предмета. Он может быть глобальным, может быть узкопрофессиональным, но это осмысление.
Тут надо еще понимать, что за последние 20 лет все-таки идет процесс нормализации отношений людей с Церковью, как мне кажется. Процесс некоего очищения. После того, как рухнул Союз, ходить в Церковь стало модным. Еще до того, в советские времена, отношение к Церкви часто было формой идеологического инакомыслия. Не актом веры, а актом антисистемной идентичности. Сейчас она антисистемной явно не является, и поэтому многие люди, у которых церковность исчерпывалась этим, они отпали. С другой стороны, после падения СССР это было массовой модой — как выход из КПСС. Сейчас же это стало вопросом личного и осознанного выбора, который не влечет для человека в социальном плане никаких прямых статусных и иных выгод, как и отказ от этого выбора также за собой не влечет в социальном смысле никаких последствий. И эта ситуация гораздо более нормальная. Она просто нормальная, я бы сказал. То есть человек приходит именно в Церковь, а не в какой-то институт, за которым он видит какие-то иные функции. К Богу он приходит. Это абсолютно нормальная, а не аномальная искорёженная ситуация, которая делает этот выбор нормальным и адекватным — более чем когда-либо.
— А чем интеллигенция дореволюционная отличается от нынешней?
— На эту тему больше всего говорил Солженицын — я думаю, что он исчерпывающе эту штуку описал, что касается «образованщины». Собственно, было два этапа этой социальной и интеллектуальной драмы, ее развития. Один был описан веховцами, другой — Александром Исаевичем. Мне к этому добавить нечего. При этом, если говорить об интеллектуальной составляющей, то она у того, что поступает сегодня на место интеллигенции хуже пока не стала, потому что пока просто не успела, но с неизбежностью станет хуже, потому что и старое дореволюционное русское образование, и советское было по сути гимназическим образованием. То есть это было фундаментальное образование, которое давало людям фундаментальные знания. А человек, обладающий фундаментальными знаниями, а не прикладными навыками, как это сейчас пытаются внедрить, заведомо склонен к самостоятельному мышлению. В стране, сильно отстающей по общему развитию от мировых лидеров, мы имели абсолютно не отстающую от них науку, что было связано в том числе и с особенностями нашего образования. Конечно, идеологические нашлепки и травмы у советского образования были, но сама система мышления была такова, что человек, который приучен мыслить научно в естественных науках, в гуманитарных науках, ему нельзя запретить мыслить таким образом в обществознании. Отсюда наша диссидентщина взялась. Она же не из царских гимназий, и не из шпионских иностранных школ возникла. Она взялась из советской средней и высшей школы.
— А в чем, на Ваш взгляд, питательная почва мифов о богатых попах в мереседесах или особой близости государства и Церкви?
— Церковь состоит из людей. Для православного человека понятно, что это не меняет его отношения к Церкви как к некоей целостности, как к дому Отца Нашего. Она состоит из людей, и из нее исходит благодать, которая не связана с личными качествами даже вашего духовника, который, всем хотелось бы, чтобы он был бы лучше. Но причащаясь, мы вкушаем даров Божиих, а не просто куски хлеба и вина. Это же вопрос простой, если мы верующие. Если ты верующий, тебе и так все понятно.
Кроме того, многих дико раздражает активность Церкви. Вот у нас теперь здравоохранение и образование объявлены сферой предоставления услуг на рыночной основе, даже и бесплатных, и все равно на рыночной основе. В этой логике и Церковь предоставляет ритуальные услуги. Такое агентство Ритуал для специфических людей, которые хотят именно таких ритуалов. Они не смогут понять того, что Церковь не может быть индифферентна ни к каким аспектам и вопросам человеческой жизни. При этом Церковь не может никого ничего заставлять. Церковь может только убеждать, внушать, проповедовать. Но их это раздражает, бесит. Наверно, это бесовство на самом деле. Просто бесовство. Если бесу все время совать в лицо крест, наверно он будет беситься. «Везде люди в рясах, чего они нас учат?..»
— Как по Вашему, мешает ли ум вере?
— Ум вере не мешает. А вот гордыня и то, что Солженицын называл образованщиной, вере мешают.
— Насколько вы считаете Церковь сегодня влиятельной силой в нашей стране?
— Она влияет серьезно, влияет все больше. Я за нашу Церковь во многом рад, потому что ее действия адекватны. У нее есть и внутренние проблемы, о которых мы все знаем, и проблемы внешние — по отношению к ней, но она очень точно выстраивает рисунок своего общественного поведения.
В свое время я разговаривал с Александром Ивановичем Лебедем про совершенно другие дела, в частности, про тогдашнее засилье криминала. Разговор шел о том, не использовать ли армию как силу для борьбы с криминалом. На это Лебедь сказал, что если армию использовать для этих целей, то, может быть, результат будет, но она тогда перестанет быть армией. Это касается и Церкви. Использовать Церковь как политическую организацию нельзя. С другой стороны, Церковь выступала как политическая организация в некоторые моменты русской истории — Смута 1612 года, времена Дмитрия Донского и др. И тогда для нее эта роль была адекватной. Она заполняла тот вакуум, когда полностью распались и сгинули все социальные и политические институты. Тогда это было уместно, что она выступала как национальная политическая сила. Но подменять собой действующие политические и социальные институты, я подчеркиваю — действующие, Церковь не должна и не будет. Эта граница плохо интеллигенцией ощущается. Но Церковью она ощущается очень четко.
Здравствуйте!
У меня очень мало воли к жизни. Я понимаю, что это грех, но меня часто посещает нежелание жить, иногда очень сильное и навязчивое. Я стараюсь каяться и исправляться. Но пока это все повторяется. Я ничего не умею делать хорошо, у меня нет друзей. А сейчас мозг плохо работает и я плохо справляюсь со своими обязанностями по работе. Как выбраться из этого?
Елена.
Что такое депрессия с точки зрения Православия? Как можно избавиться от этого, если врачи не могут помочь?
Валентин.
Здравствуйте, Елена и Валентин. По той причине, что ваши вопросы касаются одного и того же предмета, позвольте ответить на них в одной статье.
Депрессия, как ее называет психиатрия, болезнь души, которая поражает человечество по мере его отпадения от Бога. Однако современная психиатрическая наука не насчитывает и двух столетий в своей истории. Между тем с глубокой древности функцию попечения о душевнобольных выполняла Церковь. В святоотеческой литературе для обозначения этой болезни используется термин «уныние».
Недавно мне пришлось прочитать статью одного, по-видимому, малоцерковного человека, который возмущенно пишет, мол, как это так, такая страшная болезнь, а Церковь называет ее грехом? Чтобы разрешить это недоумение, напомним, что в традиции Восточной Церкви последствием всякого сильно укоренившегося греха является болезнь (страсть), поэтому мы вовсе не погрешаем, называя ее грехом.
По учению Отцов Церкви уныние есть потеря той духовной радости о Боге, которая питается надеждой на Его милосердное промышление о нас.
Опечаленный монах (и всякий человек - И.С.) не знает духовного наслаждения. (Преп. Нил Синайский). Это болезненное состояние, при котором у людей, занимающихся спасением своей души, отнимается любовь к молитве, в душу проникает тоскливое настроение, становящееся со временем постоянным, приходит чувство одиночества, оставленности родными, близкими, всеми вообще людьми и даже Богом. Иногда эта душевная болезнь выражается в озлобленности, раздражительности.
Святые отцы, перечисляя по мере их возрастающей опасности восемь губительных страстей, ведущих к духовной смерти, отвели унынию шестое место. Началом уныния является маловерие. Если оно овладевает человеком, то постепенно угасает в нем вера в Бога, надежда на Него и любовь к Нему, и человек приходит в отчаяние. Уныние - вид тяжелой духовной болезни. Грусть же и скорбь, если они не вкоренились в человека, болезнью не являются. Они неизбежны на нашем земном пути. «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир»,- говорит Господь своим ученикам (Ин. 16, 33).
Почему же это состояние - «унылый сон души» - считается греховным? Потому, говорят Святые отцы, что уныние часто бывает последствием забытого грехопадения или скрытой, незаметной другой страсти: зависти, блудного разжжения, честолюбия, сребролюбия, желания отмщения обидчику. Причиной уныния бывает и переутомление от гнетущих забот. Часто уныние происходит от чрезмерных и самочинных подвигов у особо ревностных Христиан.
Для избавления от этой греховной болезни Церковь предлагает нам в первую очередь покаяние, молитву и другие подвиги в исполнении Евангельских заповедей. Преподобный Илия Екдик увещевает нас: «Не падай духом, взирая на трудность душевной болезни своей; но употребляя действеннейшие против нее врачевства претрудных подвигов, удаляй себя от нее, если искреннее имеешь попечение о здравии души своей». Преподобный Нил Синайский говорит о том же: «Во всяком деле определи себе меру и не оставляй его прежде, чем окончишь; также - молись разумно и усиленно, и дух уныния бежит от тебя».
Оскудевший в молитве и предающийся унынию Христианин должен прежде всего постараться найти причину гнетущей его страсти, то греховное желание, которое было ее причиной, и вступить с ним в борьбу. И еще прежде, - говорят св. Отцы, - чем он поразит это греховное желание, дух молитвы, даже сугубо горячей, возвратится к нему за одну решимость побороть в себе зло.
Бывает уныние вследствие земных причин - нахлынувших бед и скорбей, от нас не зависящих. Но бывает и уныние от неверия в Промысл Божий, непокорства ему, гнева, ропота. Надо бояться такого состояния и просить у Бога прощения и помощи, и тогда отойдет от нас дух уныния, и в скорби непременно придет и будет принято душой утешение Божие, превосходящее все утешения земные.