146 процентов страха

«146 процентов страха»

Иловайск

Я всегда хотел поговорить с кем-то из ополченцев – о чём они думают, что видели, какие у них мечты, страхи, желания… И вот судьба подкинула мне такую возможность – я таки встретился с ополченцем с позывным Рысь. Рысь – киевлянин. Сейчас ему 21 год. На сторону ополченцев перешёл по зову сердца. С тех пор воюет, как сам говорит, до победного конца, потому что «назад не получится уже по-любому». На интервью, которое состоялось в одной из квартир Донецка, Рысь согласился после плотного ужина с хорошим пивом и закуской в кругу единомышленников – ещё одного киевлянина Евгения и ополченца Апреля – коренного москвича, рванувшего защищать идеалы Новороссии. К этой весёлой компании добавился я – москаль забайкальского разлива. Получилось, что на хате в тот вечер собрались два «укропа», и пара «москалей». По этому поводу позже ещё долго будут звучать шутки ополченцев.

…Мы проговорили несколько часов под убаюкивающий аккомпанемент стрельбы «зушки», лупившей по беспилотникам противника, артвзрывов, раскатисто ухавших в тёплой донецкой ночи, и тяжёлых орудий, кашлявщих раскалённым металлом. В районе Ясиноватой в пику Минским соглашениям снова шёл бой, который останется замеченным только бойцами ДНР да местными журналистами. И так практически каждый день. Потому что потому…
Это интервью не стоит делать основой для создания некоего образа среднестатистического ополченца – среди защитников Донбасса встречаются всякие люди. Остановимся на том, что это просто разговор с солдатом современной гражданской войны.

- Рысь, ты можешь рассказать о том, как всё началось?

- В общем, война на Донбассе началась очень странно. Это был конфликт, когда регулярная армия совершила наступательные действия против слабовооружённого отряда ополчения - против пехоты, грубо говоря. Соответственно, в ходе боевых действий весны-лета 2014-го года произошли некоторые тактические моменты, когда лёгкая пехота смогла остановить регулярную армию без опыта, затрофеить некоторое количество вооружения у противника и у ополчения появилось, соответственно, тяжёлое вооружение, после чего силы начали уравниваться. Пропустим момент лета 2014-го года – наступательные действия ВСУ и оборону ополчения. Это очень тёмный момент, в принципе и интересный… Когда ополчение получило некоторое количество трофейной техники, с сентября 2014-го года война переросла в позиционно-артиллерийскую. Примерно такая же ситуация была во время Первой Мировой. В сентябре 2014-го года начали просматриваться контуры позиционной войны. То есть, образовались две линии траншей, грубо говоря – противника и наши, оборона в глубину и артиллерийские позиции. Получилось две постоянных линии фронта, которые существуют с сентября 2014-го года до настоящего времени, не считая Дебальцево и мелких участков фронта.

- Какие особенности современной войны ты можешь отметить?

- Современная война, в основном, манёвренная, но на Донбассе вспомнили старые добрые традиции окопной войнй. К этому добавились блокпосты. Блокпосты находятся на важнейших участках, на развилках. Это укреплённые пункты, которые контролируют важнейшие дороги. Друг против друга на дистанции два километра стоят два блокпоста и на каждые, грубо говоря, пять-шесть-десять километров по фронту также уходят блокпосты. Они соединяются узлами сообщений, на которых стоят подразделения, занимающие оборону. На блокпостах размещена, соответственно, бронетехника, пехотное тяжёлое вооружение всяческое, там же часто работает артиллерия. И вот друг по другу идёт огонь. То есть, идёт вот такая вялотекущая позиционная война. То есть, артиллерия работает, пехота сидит и ждёт. Причём, месяцами. Поэтому основная особенность войны на Донбассе – это война блокпостов.

- Когда примерно закончилось вот это неопределённое вялотекущее противостояние?

- В конце января 2015-го года ополчение перешло в первое настоящее наступление, как регулярная армия. Соответственно, с блокпостов двинулась бронетехника, и более-менее сформированные подразделения. С этого момента у нас произошла маленькая такая битва на Сомме, как во время Первой Мировой, когда по стандартам регулярной армии впервые массированно были применены танковые подразделения, мотопехотные подразделения и артиллерия по всем правилам военной науки. Не хватало только авиации для полной картины. Ополчение, как по учебнику, закрыло окружение вокруг противника, совершив прорыв под Углегорском и Санжаровкой - с потерями, с тяжёлыми боями. То есть, в отличие от лета 14-го года, когда ополчение было просто лёгкой пехотой, а против неё была регулярная армия без опыта, столкнулось уже две армии с боевым опытом, две тяжеловооружённых монолитных системы. Война блокпостов в каких-то глухих посадках с этого времени переросла в настоящую битву. Только это, почему-то, никто нигде не освещает. Югославия стоит просто в сторонке по сравнению с тем, что было под Дебальцево, потому что это был опыт уже европейский – на территории Европы сошлись в бою две регулярных армии, вооружённых по всем уставам и стандартам, с относительно современным для Европы оружием. Пехота представляла из себя уже не просто массу людей, а индивидуальные боевые единицы, прекрасно вооружённые и очень хорошо обученные, главное, с боевым опытом. И вот тогда ополчение некоторыми тактическим манёврами смогло переиграть силы ВСУ.

- За счёт чего удалось достичь этого?

- Только за счёт офицерского состава. Тут даже не доблесть помогла. То есть, отставные офицеры – «афганцы», «чеченцы», люди, которые имели реальный боевой опыт, переиграли современных украинских офицеров, которые прошли кучу военных академий и училищ, но не имели боевого опыта. В кадровом составе мы оказались опытнее вэсэушников и смогли тактически переиграть их офицерскую школу. Да – с потерями, с некоторым скрипом, но Дебальцево оказалось той чертой, точкой в противостоянии ополчения и ВСУ, когда была поставлена жирная точка в определении существования Новороссии, как федерации независимых государств со своей армией, в первую очередь, с экономикой и прочим. То есть, когда колонны бронетехники, мотопехотные соединения, разведка действовали как регулярная армия, мы доказали, что мы не просто разрозненные отряды ополчения, а государство. Противник был разгромлен, соответственно, были взяты богатые трофеи. После этого были некоторые локальные стычки. После битвы под Дебальцево был взят Донецкий Аэропорт. То есть, на карте боевых действий это выглядело как локальная стычка, хотя там были реально тяжёлые и длительные бои. Следом за победой в Дебальцевской битве было ещё много побед тактического плана. Это была стратегическая победа, а если посмотреть на хронику боевых действий, то зимой и в начале весны было много тактических действий и побед. То есть, в феврале, после взятия Дебальцево состоялось формирование вооружённых сил Донецкой и Луганской народных республик. Это был знаменательный момент, когда армия сформировалась. После этого наступила позиционная война, которая длилась, в принципе, с сентября 14-го года по январь 15-го. С марта 15-го года наступила снова позиционная война, которая длится до сих пор, за исключением некоторых серьёзных столкновений. Официально сейчас идёт перемирие.

- Как ты вообще попал на фронт, и как появилась мысль поехать воевать на Донбасс?

- 23 июля 2013-го года мои друзья посадили меня на поезд в Киеве, и я отправился в Луганск. Я занимался чем-то вроде антибандеровской деятельности ещё с подросткового возраста.

- То есть, эта проблема оголтелого национализма вкупе с нацизмом была много лет?

- Конечно. Я вник в эту тему и начал этим заниматься, а потом это как снежный ком пошло.

- В чём заключалась твоя антибандеровская работа, ведь тогда ещё не было ни майданов, ничего?

- Тогда шла, так называемая, уличная война. Были, в основном, группировки молодёжные. И «бандеровщина», это, в принципе, чисто молодёжная тема. Это субкультурное молодёжное движение, в котором в меньшей степени была замешана политика. Люди пересекались и решали свои вопросы, как правило, на футболе и на каких-то акциях. Были ещё и старшие подгруппы, но они выясняли свои взаимоотношения по-своему. Это была эпоха борьбы, как между НСДАП и КПГ в Германии, которые тоже воевали между собой на улице. Так же и сейчас всё зеркально отобразилось. У них тоже, в 20-е – 30-е годы были молодёжные движения, которые конфликтовали на территориях городских кварталов, и сейчас то же самое. Тогда это вылилось в вооружённое противостояние, и сейчас.

- Чем ты занимался как антифашист?

- Агитацией, пропагандой некоторой, силовая борьба была…

- И убийства были?

- И убийства были. И в России что-то такое в своё время было, и в Европе… В каждой стране есть нацисты и антинацисты. Так же и на Украине было. То есть, была просто уличная война, столкновения политические. Я тоже принимал в них участие – были драки, поножовщина.

- Милиция ка-то вмешивалась в это?

- Милиция? Да не. Любые движения, которые не пересекались с бизнесом и не мешали власти в стране, были негласно разрешены. Поэтому наши дела милицию не волновали. Ну, подрались, кто-то кого-то порезал, кто-то кого-то стрельнул – это никого не интересовало, всех отпускали. И в их политической среде и в нашей были люди, которые постоянно помогали на юридическом уровне избегать ответственности.

- За это время ваши взгляды как-то изменились?

- Нисколько. Скорее, окрепли. С возрастом какие-то вещи стали немного иначе пониматься, вот и всё, а так, всё по-прежнему.

- С чего всё началось на Украине?

- 29 ноября 2013-го года собралась молодёжь с лозунгами «За Европу». Тогда уже было понятно, что там присутствовали личности, которые явно были настроены против мирного решения вопроса. Это были не проевропейские либералы, а пробандеровские элементы, которые на волне Майдана продвигали уже свою тему, свою радикальную бандеровскую идеологию. Люди, которые разбираются в политике, хотя бы на уровне телевизора, всё это прекрасно видели, и образовалось две группировки, то есть, это был уже не тот стандартный антимайдан, который по телевизору показывали, а уличный. И майдан образовался тоже не тот, что показывали по телевизору, а реально уличный майдан. Но они оказались сильнее, потому что молодёжь устремилась к радикальным действиям, именно к правым. К сожалению, бандеровская идеология сегодня на Украине более симпатична молодёжи.

- Ну, а что привлекает-то в этой идеологии молодёжь?

- Здесь вопрос не в том, что именно привлекает, а в том, что, во-первых, всем интересна проигравшая сторона, потому что все попробовали выигравшую сторону, и сейчас им интересна проигравшая сторона.

- Сила привлекает?

- Да. Бандеровцы были сателлитами Третьего рейха, который, по-своему, был идеальным маркетинговым проектом по факту, очень привлекательным в историческом плане.

- Привлекательным для кого?

- В основном, для нижних слоёв. Это чистый символизм. Это социалистические лозунги с националистической подстёжкой плюс этническая проблема и люди на это, грубо говоря, повелись. Лепился некий образ внешнего врага, на основе которого сплачивались массы. Просто они совместили то, что людям симпатично в наше время – это этническая проблема плюс социальная. А в более левой идеологии – в национал-большевизме, марксизме, сталинизме были старые проблемы озвучены, в них была более устоявшаяся идеология, которая была приемлема для более старшего поколения, поэтому мало молодёжи пошло за этой темой, грубо говоря.

- А потом был Майдан. Что было в это время?

- Проскочим тему Майдана – это всем известная тема, в принципе. Ничего там особенного не происходило. Интересное дальше начинается, когда на историческую сцену вышли стрелковцы, и когда очень быстро произошла русская весна. Люди просто не успевали за событиями. И вот настал выбор – за кого быть. Уличная война – это херня. В уличной войне ты можешь поменять сторону, и в этом нет ничего страшного; многие переходили туда-сюда, с правых - в левые, с левых - в правые... Это всё было детство по сравнению с тем, когда уже начали стрелять, убивать, когда начали работать танки, пушки, «грады», когда реально встал вопрос – с кем тебе идти дальше. Я увидел, что России не всё равно эта ситуация. Для многих людей на Украине Россия уже давно ассоциируется с РСФСР, это для старшего, в основном, поколения, плюс ситуация в России более приемлемая для людей такого взгляда. Люди более левых взглядов, либо социалистических - неважно, даже правых, но пророссийских, увидели, что Россия начала действовать и поняли, что нужно принимать её сторону. А бандеровцы сплотились против России. И получился такой момент, это апрель-май 2014-го года, когда люди стали предпринимать некие действия для образования линии фронта – политического и фактического. То есть, создавались тербаты украинские, добровольческие подразделения Новороссии, но мы все эти моменты пропустим. В общем, 23 июля я сел на поезд, потому что понял, что пора.

- Момент принятия решения был быстрым или долгим?

- На самом деле, я решил это для себя намного раньше, некоторые люди раньше меня уехали – я задержался из-за чисто семейных проблем и прочих, не буду их озвучивать, потому что это не для интервью. Короче говоря, всё сошлось на июле. На тот момент мне было 19 лет. Меня друзья проводили, и я сел на поезд.

- Что ты с собой взял?

- Планшет, телефон, портфельчик. Мне больше ничего не надо было. А что ещё нужно человеку для перехода! В общем, с Киева я переехал в Луганск. Перед этим, соответственно, я списался с нужными людьми, тогда, кстати, Луганск был уже в окружении – кольцо замыкалось, то есть, бои шли активные, и шла реально настоящая война. Мне просто повезло – потому что поездам разрешили ездить ровно на неделю. Это был очень странный момент. Идёт война, и я проезжаю в украинской форме, которую я я взял у своего дяди, - он военнослужащий украинских войск, - без знаков различия через линию фронта. В Луганске меня уже встретили. И я целенаправленно пошёл в конкретное подразделение. Перед этим я долго думал, смотрел видео, мне предлагали в военкомат пойти в Луганский, в СБУ, формировались подразделения, батальон «Заря», «Святого Георгия», прочие… Некоторое представление благодаря СМИ у меня уже к тому моменту создалось, и я выбрал ГРБ «Бэтмэн». Мне просто понравился коллектив – названии емне вообще не нравилось, просто мужики реально были настоящие. Я созвонился с одним человеком из ДШРГ «Русич», которое на тот момент только формировалось. Мне понравилось, что командр был молодой, и молодёжь была политически активная, а не просто обыватели… Я приехал, меня приняли… Сразу же в подразделении меня, соответственно, проверили.

- Как это было?

- Завели в помещение для допроса… То есть, ничего, в принципе, серьёзного не было, просто меня опросил друг киевлянин. Спросил, кого знаю, чем раньше занимался. Была короткая получасовая проверка и мне сказали: «Всё. Проходишь обучение, заступаешь на посты, показываешь себя, выбираешь, куда хочешь отправиться».

- Что для тебя оказалось неожиданным?

- Для меня всё было неожиданным. Есть такой писатель Эрнст Юнгер. Я сейчас Его читаю, и очень много нахожу себя в нём. Так вот он пишет - «мною двигало мужество неопытности».

- Здорово сказано!

- Это его слова. Вот это со мной и получилось. Я просто не понимал, что со мною происходит. Для меня первые разрывы мин были абсолютно безразличны. То есть, я сидел на бруствере с товарищем в Луганском аэропорту, и мне было по барабану абсолютно. Как в игре всё казалось.

- А сейчас?

- А сейчас мне очень страшно, даже когда одна минка пролетает. И я этого не скрываю. Теперь я просто понимаю, к чему это всё приводит. «Грады» работали по нам, я тоже не понимал, что это такое. Трупы товарищей лежали, которых буквально пять минут назад убили, и мне вообще не страшно было. Я не ощущал ни страха, ни восторга – ничего. Было просто безразличие. Наверное, это бич нынешнего поколения, сознание которого изменил Интернет и «стрелялки». Потому что везде фильмы ужасов, боевики, сознание оневоле привыкает к насилию, к трупам, крови, взрывам. Я не ощущал ни физического, ни морального воздействия на себя – я просто делал своё дело.

- А когда пришло осознание действительности?

- На самом деле, прошло много времени. В конце января 2015-го года был такой момент, когда я понял, что пора либо отдохнуть, либо завязывать с этим.

- С чем?

- С игрой в смерть. В общем, получилось очень много смертей в одну секунду. Тогда уже сознание включилось полностью, и я понял, что пора перезагрузку делать. У каждого человека наступает в жизни момент перезагрузки. Это был момент, когда я ощутил настоящий страх – на сто процентов. Даже на 146. После этого коленки ещё долго тряслись. После этого я отдохнул, проанализировал ситуацию и понял, что просто нужно было немножко времени для отдыха. Ничего не произошло серьёзного, в принципе, просто было очень страшно. До января мне было страшно чисто на философском уровне, а после января – на практическом, жизненном.

- Если коротко, какая переоценка произошла? Можешь сказать?

- Если коротко, то никто, в принципе, не должен жизнь отнимать у другого человека. Ни под каким предлогом. Вот и вся переоценка.

- Даже если человек – враг?

- Враг – наоборот! К нему ещё больше уважение, чем к любому гражданскому.

- А почему у ваших врагов отсутствует такая же философия?

- А кто сказал, что она у них отсутствует? Есть такое выражение как «горе – побеждённым». Когда против тебя стоит другой человек с оружием, он так же, как и ты, выдерживает напор стали и огня, и к нему есть определённое уважение, потому что есть выражение «стальные яйца». Это про тех, кто просто делает своё дело. Это о настоящих профессионалах, для которых война – это работа, в каком-то смысле, кстати. Нужно относиться к этому просто как к работе. Твой противник, как профессионал, делает это хорошо, и это чудесно! Ты её делаешь лучше, и это ещё круче. Пленные и прочие – это отдельная совсем тема.

- А это не попытка создать некую собственную военную философию, уходя от ужаса войны, попытка ослабить действие этого стресса?

- Думаю, нет. Плотник похвалит другого плотника, содат похвалил другого солдата.

- В чём выражается уважение на войне одних к другим?

- Есть негласные договорённости о не стрельбе в некоторых моментах. Вывоз раненых, например, и прочее. Это есть, я с этим сталкивался, в принципе, это действует на практике. Вот это и есть уважение, когда ты не переходишь некую красную черту, которая не обозначена на карте военных действий, но чётко обозначена на карте военной чести.

- Переговорщиков не трогают?

- Пока ещё не слышал, чтобы убивали переговорщиков на этой войне, поэтому думаю, что этот момент соблюдается.

- Передача двухсотых?

- Да. Ни разу не слышал, чтобы это срывалось. Это не всеобщее перемирие, а негласное понимание ситуации, потому что кто бы ты ни был – вэсэушник, тербатовец или закоренелый бандеровец, ты так же точно можешь оказаться в такой ситуации, когда тебя понесут ногами вперёд и некто хлопнет по тебе 120-й миной, «забив» на военную мораль.

- Хорошо. Представим, что наступает мир – всё-таки или наконец-то. Как ты видишь себя в обществе с твоим боевым опытом? Будут тащиться за тобой, как стропы парашюта, эти воспоминания, этот опыт работы мужской?

- Думаю, нет. Если попросят рассказать, чем занимался – расскажу, не вдаваясь в детали. Как-нибудь устроюсь.

- Кто ты по военной специальности?

- По первой – стрелок-гранатомётчик, по второй – миномётчик.

- Что было для тебя самым страшным с того момента, как ты стал контрактником-ополченцем, с того момента, как стал защищать свои взгляды, идеологию, свой народ? Кроме того поворотного момента, когда у тебя произошла перезагрузка.

- …

- Страх потерять близких?

- Наверное. В принципе, кроме этого момента ничего особо страшного не было.

- С элементами боевого пофигизма, когда в полный рост с автоматом, как Рэмбо, не встречался?

- Такого ни разу не видел и сам не ощущал. Более того - я ни одного не видел фильма, ни советского, ни иностранного, в котором бы показывалась правда войны. Таких фильмов просто не существует.

- Что же тогда в них по-твоему показывают?

- Просто кино.

- А что тогда война?

- Война – это тяжёлый физический труд, выдержка, грязь и дороги. Война – это 95 процентов труда.

- А что же тогда держит на войне?

- Каждого держит своё призвание. Я с детства хотел стать военным. В Суворовское училище поступал в своё время – не получилось.

- Какое у тебя сейчас звание?

- Старший сержант.

- Командир отделения?

- Командир орудия. Пока.

- Что за орудие?

- 120-мм полковой миномёт образца 1938-го года.

- Есть какие-то вещи, которые открываются только на войне?

- Конечно. Выдержка, прежде всего. Первое, что я научился делать на войне – это ждать и терпеть. Просто ждать. Часами, днями, неделями. Я думаю, у многих на войне такое произошло. Большинство людей в наше время куда-то спешат. Надо научиться ждать. Иногда это бывает полезно. Просто ждёшь и всё.

- За предательство осуждать человека будешь?

- Нет, человек сам себя наказывает.

- Были моменты предательства в твоём окружении? И что такое предательство на войне – оставить автомат и убежать, сдать товарища в плен?..

- Предательство – это в решающий момент проявить слабость, когда на кону стоят жизни твоих товарищей.

- Ты такие моменты видел?

- Нет. Таких моментов я не встречал, потому что предатели просто не дойдут до самого момента предательства.

- Почему?

- Ну, потому!

- Потому что это вскроется раньше?

- Конечно! Воинская служба такая, что всё проявляется в первые дни и недели.

- Даже если никто не будет стрелять?

- Конечно, всё вскроется. Потому что обстановка такая, что и коллектив специфический, и обстановка специфическая и даже общение специфическое.

- Что нужно понимать под «специфическим военным коллективом», который наверняка отличается от мирного военного коллектива?

- На войне всегда есть выбор – умереть или не умереть. Если ты выбираешь сторону умирающего – ты остаёшься в коллективе, если выбираешь сторону неумирающего, ты из коллектива просто уходишь и идёшь по своей линии.

- Что это значит? Уходишь в другую часть? Снимаешь форму и до свидания? Это?

- В-о-от! Вот второе – это правильно. То есть, ты либо идёшь по этой теме и находишь общий язык с людьми, а по-другому никак, либо просто уходишь с этой линии.

- Чем занимаются ополченцы в свободное от стрельбы время?

- Стрельба – это вообще редкое явление, на самом деле. В любой войне. Мы всё больше по фильмам судим…

- Хорошо. По-другому вопрос поставлю. Как пацаны отдыхают, душу подлечивают, может быть, отвлекаются, когда тихо?

- Да спят и всё. Сон – это самый лучший отдых на войне. И раньше, и сейчас. Для солдата на войне сон – это просто ещё один способ выжить. Да и помирать во сне как-то веселее.

- Какие особенности войны современной ты заметил?

- Я не могу отмечать какие-то различия, потому что я только на современной войне был, но, в принципе, из того, что я наслышан и знаю, наверное, одно из отличий в том, что пехоте стало намного тяжелее.

- С чем это связано?

- Это связано с тем, что стало ещё больше вариантов убить человека, обычного человека. Появились ещё более изощрённые способы убийства. Если раньше развитие артиллерии и авиации было в каком-то одном плане и направлении, то сейчас оно ещё более развилось, а человек-то такой же остаётся. Человек – это просто человек: пять пальцев на руках, на ногах, руки, ноги, голова. В руках автомат, глаза и уши. Грубо говоря, человека никак не усовершенствуешь. Ему три ноги и четыре головы не приделаешь, и он один раз умирает. Дело пехоты раньше было неблагодарным, сейчас ещё больше неблагодарное. Самое тяжёлое – это просто дойти до противника в случае наступления.

- Атака в настоящем, а не киношном бою что из себя представляет? Естественно, без криков «ура».

- Ну, какое там «ура»! Такого никогда не бывает.

- Это умение ждать и терпеть, это хитрость, изворотливость, умение найти определённые варианты решения проблемы, тактические ходы? Это шахматная игра между двумя сторонами?

- Да-да. Вы в самую точку сказали. У нас был случай очень примечательный, многие люди о нём знают. Мы собирались атаковать противника, и нам нужно было преодолеть всего лишь три километра, чтобы войти в соприкосновение с противником. Для обычного человека три километра – это фигня. Так вот, мы в течение недели просто ждали. У нас то объявляют тревогу, то отбой дают. Мы сидим обвешанные оружием по пять-шесть часов в снегу по уши, и просто ждём. Опять тревога, и опять отбой. И вот только через неделю мы выдвинулись, прошли всего полтора километра и закрепились. То есть, всё ради того, чтобы пройти полтора километра. Целую неделю мы находились в подвешенном состоянии, толком не спали, не ели – просто ждали приказа. Так что, приказ – это не просто команда, это гораздо большее. Самая простая задача для полковника или генерала на карте – пройти полтора или три километра и закрепиться, а в реальной ситуации на это ушла неделя.

- Окапывались чем, сапёрными лопатками?

- Не-ет. Лопаток не было. Окапывались магазинами, прикладами. Это ведь ополчение, а не регулярная армия. Окапывались, чем могли. Мы ещё ведь мёрзлую землю копали – было минус пятнадцать, январь. Пока окапывались, нас противник обрабатывал.

- Вера имеет какое-то значение на войне?

- Для меня не имеет. Я ни разу не слышал разговоров о вере, о религии.

- Она как-то мешает выполнению боевой задачи?

- Не могу сказать. Я ни веру, не религию не встречал на войне. Это просто не соприкасается с воинской службой и боевыми действиями.

- Батюшка бывает в воинских подразделениях?

- ?

- Священник бывает?

- Ни разу не видел. Может, где-то такое и было… Я даже не думал об этом. Интересный вопрос. Просто тупо не соприкасался.

- А ты сам верующий человек?

- Я? Верующий, да.

- Значит, в душе это у людей есть, просто не проявляется.

- Оно просто не соприкасается с внешней ситуацией. Вера и война – это две разные вещи. Ты просто понимаешь, что именно тебе в данный момент в бою поможет – автомат, пулетмёт, граната или нож, а словами делу нельзя помочь. На войне всё более практично и более бесчувственно.

- Как давно ты видел своих родных?

- Последний раз 23-го июля 15-го года.

- Много таких же ребят, как ты?

- Сотни, тысячи. В своё время 50 процентов ребят было из России, из Украины. Сейчас поменьше – до тысячи ребят.

- Как ты себе видишь дальнейшую жизнь? До победы или перемирия?

- Выбора нет. Победа или смерть. Нужно закончить эту войну хотя бы как-то уже, а потом уже и в будущее смотреть. Бросить своих всё равно не получится – отступать некуда просто. Победят – будем партизанить, чё делать. Вот и всё. В первый раз, что ли. Деды партизанили, мы чем хуже! Лесов хватает. Мы готовы к любому развитию событий. Выиграем – отлично, но надо быть готовым и к худшему варианту.

- Представь, что ты в атаке лицом к лицу встречаешь своего лучшего друга. Он там, ты здесь. Твои действия?

- Начнём с того, что в современной войне такой вариант исключён в 99-ти процентах случаев, во-вторых, если это произойдёт… Придётся стрелять. В первую очередь стрелять, во вторую – пленить.

- А что для тебя важнее – убить или пленить?

- Для меня? Практично – пленить. Фактически – убить. Практично, потому что можно поменять на своего пленного. Фактически, потому что проблем с ним уже не будет.

- Во время боя в какой-то момент приходится себя ломать? Есть такое понятие как «жалко»?

- Кого?

- Человека.

- Мне жалко животных убивать, если честно.

- А человека не жалко?

- Нет. В человека надо выстрелить и добить.

- То есть, ты придерживаеешья того правила, что если человек взял в руки оружие, то он переходит из категории «гражданин» в категорию «солдат»?

- Совершенно верно. А хуже того, когда он становится представителем незаконно-вооруженного формирования. Что касается женщин, то им не место на войне, так же, как и детям. Знаете, кого мне жалко?

- Кого?

- Собак, котов беспризорных, голубей, которых мочат ради еды. Жалко лебедей, которые плавают по озеру и которых фигачат из автоматов.

- А их-то зачем?

- Есть разные причуды у людей. Так что, мне жалко животных, особенно вымирающие виды, которые создают весь этот мир, а люди, в принципе, такие же животные.

- У тебя есть какие-то самые яркие моменты из войны? У каждого человека есть что-то, что он будет помнить всю жизнь.

- Из хорошего запомнилось, как собралось всё наше подразделение, когда я увидел тех людей, которые мне близки, а плохое… Это всё-таки 27 января 2015-го года, когда был мой второй день рождения. Это был плохой опыт, но потому и хороший.

- Когда чуть не убили?

- Убили бы – это не беда. Убили тогда многих людей, а меня как раз не убили.

- А что тогда? Секрет?

- Это секрет. Те, кому надо, те поймут. Многих убили, а нас не убили, вот и всё. Хорошее – это когда ты в дружеской компании, когда ты человека понимаешь с полуслова. У меня такое было первый раз в жизни.

- Что тебе снится?

- Дом снится часто, точно не война. Она никогда не снится.

- Что для тебя дом?

- Это моя семья, род мой. От троюродного дедушки до матери, это родственники от Питера до Одессы, от Карпат до Калуги.

- Мечта какая-то есть?

- Хочу поехать на Фарерские острова. Вот это и есть мечта моя. Треску половить.

- Награды есть?

- Есть.

- Какие?

- Ничего особенного. За Дебальцево награда. Но я её потерял. У меня только наградная книжка осталась.

- Восстановить не пробовал?

- Зачем? Награду начинаешь ценить, когда видишь, как ею награждают другого, настоящего солдата, а когда тебя награждают в полоске с другими людьми, которых ты не уважаешь, награда перестаёт цениться. Понимаете?

- Я не был в этой ситуации…

- Вот поэтому лучше не касаться некоторых моментов. Награды – это бич любой войны.

- О чём хотелось бы, пользуясь случаем, сказать мирной части человечества, которое ещё не держало в руках оружия, для которого война, это всего лишь выпуски телепередач, ютуб?

- Любите друг друга, не предавайте своих близких, любимых и уважайте то правительство, тех соотечественников, которых вы сами заслужили. Лучше вы всё равно ничего не сделаете. И не заслужите. А идти против своего народа – это самое плохое, что может быть.

- Спасибо за разговор.



Максим Стефанович
Фото автора

Комментарии

Комментарии не найдены ...
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© LogoSlovo.ru 2000 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU