Язык наш - поводырь наш в рай или в ад

Язык наш - поводырь наш в рай или в ад

Язык наш - поводырь наш в рай или в ад

Мiрское языкознание давно утратило живую связь со Словом Бога. Все заботы теперь лишь о внешнем: научить грамотно читать, писать, говорить. Потому у нас и нет цельного представления о родном языке.

Эта книга на основе евангельской антропологии, синтеза законов словесной природы и последних открытий психолингвистики впервые дает ясность — кто, как и от чьего имени озвучивает человека. Вот неожиданная кибераналогия: родной язык — пользователь, а сам человек — его компьютер. Вначале язык, слово правды, потом — человек, а не наоборот. Ибо — В начале было Слово...

Небывалое уничтожение веры нашего народа происходит сегодня чрез помрачение первородной чистоты языка — живой связи со Словом. Информационная война довершает этот процесс. Землю людей дьявол уже опутал мировой паутиной: связь с Жизнью на планете он спешит подменить связью с собой — ловцом и убийцей человеков.

Статьи выдающихся русских мыслителей в защиту родного языка и отечественного воспитания — президента Российской Академии наук А.С. Шишкова, К.П. Победоносцева, С.А. Рачинского публикуются впервые.

Воззвание А.С. Шишкова О любви к Отечеству — это памятник, равных которому по силе слова, красоте языка и своевременности мыслей нет в нашей истории.

***

Владыки — и те исчезали
мгновенно и наверняка,
когда невзначай посягали
на русскую суть языка.
Ярослав Смеляков

Меня одна баба в глуши, в захолустье, на просёлочной дороге, хозяйка постоялого дворика, вдруг спрашивает: "Батюшка, скажи ты мне, а как нас там за границей-то теперь порешили, не слыхать ли чего?" Подивился я тогда на эту бабу.
Ф.М. Достоевский

Вся тайна русского порядка и преуспеяния наверху, в лице Верховной власти. Где Вы себя распустите, там распустится и вся земля. Ваш труд всех подвигнет на дело, Ваше ослабление и роскошь зальет всю землю послаблением и роскошью — вот что значит тот союз с землею, в котором Вы родились, и та власть, которая Вам суждена от Бога.
К.П. Победоносцев — будущему Императору Александру III

Издание Международного фонда Славянской письменности и культуры. Издательство Л.С.Яковлевой, Санкт-Петербург, 2001. Тираж 980 экз.
Посвещается святой Матери Церкви, нашему великому народу, девам, женам и матерям русским.


Содержание

Предисловие
Почему возникла эта книга о языке как о древе жизни — от земли до небес?
Кто у нас сейчас заботится о чистоте русского языка. По страницам центральных газет
Георгий Емельяненко. РОДНОЙ ЯЗЫК — ЦАРЬ В ГОЛОВЕ
Наши древнейшие имена и могучие корни славянские
А.С.Шишков. Дар слова
Свобода слова и деспотизм печати
Последний крик младенца
Языки не умирают...
Так язык мой — враг мой? или спаситель?
Для чего создан человек?
Жизнь человека — это испытания по формуле один
Адам был живым языком Божьим
Ева и язык искусителя
Девство как фундамент родного языка
Мать — родина языка
Рождение слова младенца
Родной язык — духовная пуповина
Плоть говорящая
Как ПЛОТЬ совратила УМ и привела в этот мiр полного безумия
В чем суть неоязычества
Человек и Вселенная имеют одно наречие
Программный язык управления мозгом, народом, цивилизацией
Душа, вера и язык
Как человеческий МОЗГ превратился в самоубийцу
Тайное языкознание на Западе
Ф.М.Достоевский. Сон смешного человека о потерянном рае
Ф.М.Достоевский. Как развращали и губили русский народ Европой
Как бесы в великий язык вошли...
...И зачем вселились они в наш русский дом?
Церковно-славянский — язык богослужения до скончания века.
Адмирал А.С.Шишков — патриарх русской словесности
О любви к Отечеству
Язык подобен древу. История родного слова
Словесное млеко Дома Романовых
О первоначалии, единстве и разности языков
Превосходство нашего языка над другими
О нашей азбуке
Чтение чужих книг отнимет у нас собственный огонь наш и душу. Рассуждение о старом и новом слоге российского языка
О красноречии Священных Писаний
Славенский и русский язык — един
Красоты мыслей никогда не стареют. Народная мудрость сквозь века
О переводе слов с одного языка на другой
Жить своим умом. Любителям чужой словесности
Как молния, сверкал и поражал, как гром...
Россия никому не страшна, но и никого не страшится. А.С. Шишков — герой войны 1812 года
Что ждет врагов русского народа
Русские законы требуют русских мыслей и выражений
Государственная забота о языке
О словаре. Корни слов возвращаются в язык, и расцветает древо жизни…
О цензуре или когда темнеет просвещение
Где не щадится Сын Божий, там и царь не пощадится. Адмирал Шишков и библейские общества
МЫСЛИ ПРОСТОГО РУССКОГО НАРОДА о том, КАКОЕ ЕМУ НУЖНО УЧЕНИЕ И ПРОСВЕЩЕНИЕ
А.Пономарев. Народ и язык неразделимы, как тело и душа
Мысли простого русского народа о том, какое ему нужно учение и просвещение
К.П.Победоносцев. Слово — великая таинственная сила, и сила эта, как все великое, зреет в молчании
К.П.Победоносцев. Реформа языка — революция в Церкви
И.С.Аксаков. Настоящее гонение на язык Церкви из-за подлого стыда перед Западом
С.А.Рачинский. Какой должна быть начальная школа в России?
В.Сиповский. О развитии дара слова у детей
Н.Плевицкая. У земли и душа чище, и тело крепче...
В.Журавлев. Всюду лезут импортные слова...
Как нас опускают на дно. По страницам газет

ПОЧЕМУ ВОЗНИКЛА ЭТА КНИГА О ЯЗЫКЕ КАК О ДРЕВЕ ЖИЗНИ — ОТ ЗЕМЛИ ДО НЕБЕС?

Книги, как и писатели их, несовершенны. Сочинитель и примечатель на него, оба могут погрешать. От взаимных возражений и доказательств проистекает польза языка и просвещение народное. Правда не боится суда.
Адмирал А.С. Шишков

Корни древа нашего языка от матушки земли произрастают, а ветви и крона от Солнца Правды — Христа — листвой словесной покрываются. И быть может, почти засохший дуб Мамврийский, под сенью которого состоялся когда-то разговор ветхого человека с Богом, сегодня символизирует позорную безсловесность пред Ним нового человека? Так и есть: корни отсекли асфальтобетоном и языки умолкли, тела народов испустили дух, а глаза им ослепили и ум помрачили просвещением от лукавого. Всеобщее богоотпадение (апостасия) подходит к концу.

Религия означает связь человека с Богом; связь эта и является языком. Посему вся история людей — это история богообщения. Творец всеял в нас веру, чтоб искали связь с Ним — для обращения, общения и спасения. Но поскольку Он даровал и свободу воли, то каждый мог выбирать и кого угодно, например, всякую демтварь вместо Творца. И первый золотой миллиард биороботов уже собран в экуменическое стадо на поклон своему убийце. Где сокровище ваше, там и сердце ваше будет.

В минувшем веке наука сделала ряд важных открытий, которые весьма дополнили представление о столь сложном явлении, как язык. Но правды о них мы не прочтем и не найдем нигде, поскольку все научные исследования в области языка и мозга — это герметическое знание для посвященных (они-то знают, что нет ничего важнее языка-связи). Потому эти просветители мiра сего давно уже отформатировали мозги и обрезали языки высокоразвитым народам. А что болтают до сих пор всякое, так это лишь плоть говорящая озвучивает сама себя — без всяких помех совести и стыда.
Кибернетика, например, подсказала, что мыслительный микрокосм во главе с мозгом человека — гениальнейший псибиокомпьютер, с которым по сложности не сравнится ничто и никогда. Но она же и объяснила, как человека уже превратили в информжвачку и включили... в интерснедь.

Некоторые исследования помогли сделать важное открытие: в Раю, оказывается, вначале было слово лжи — змея, поразившее прежде язык прародителей. Далее логическая череда событий: обновленный язык повредил ум людей и они вкусили плоды, слукавили и были изгнаны на землю. Заметим, началось все с повреждения чистоты родного языка ложью врага.

Та же череда событий подходит к концу и на земле: язык лжи лишил высокоразвитых ума, все плоды земные они вкусили и доедают последние, а пока суд да дело, лукавый пользователь играет с ними в киберлюбовь — нас же торопливо информирует, зомбирует и опускает...

Гибель вымышляет язык твой; как изощренная бритва, он у тебя, коварный! Ты любишь больше зло, нежели добро, ложь, нежели говорить правду: за то Бог сокрушит тебя вконец и исторгнет тебя из жилища твоего и корень твой из земли живых. (Пс. 51, 4-7).

Лукавый завершает искушение людей — от Рая до ада: налаживает интеряз-связь всех с собой, обрывая связь с Богом.

Мечты вечного космополита сбылись. Вселенское интеробщение в сетях интернета растет, умножается и новая связь со-тел превращается в одну большую ПЛОТЬ, как общечеловеческую ценность, Истинная вера — это знание невидимого Бога, а языковедение — это ведение человека языком и приснодвижение ума к Нему. И поскольку язык управляет умом и ведет его, то надо бы поувереннее знать — какой и куда? — ибо язык языку рознь: одним словом Господь мир спас, другим — Иуда предал Господа.

Коль мы не ценим неземного богатства нашего языка, то сегодня у нас его отбирают, стирают, замещая всяким интербесивом — небесное переводят в земное. Проверено опытом: на ступень опускают чистоту родного языка (обновлением, внедрением иностранщины), на три — обновленный язык сам разлагает веру и нравы носителя-народа.

Закономерно, что сегодня почти никому не известен наш патриарх русской словесности адмирал А.С. Шишков — президент Российской Академии наук, госсекретарь и министр просвещения. Выдающийся ученый-исследователь, ревнитель церковно-славянского языка — муж отечестволюбивый. Два века назад он открыл важнейшие законы языка, подтвержденные современной наукой. Неудивительно, что и поныне филологи заимствуют его искрометные открытия, забывая, впрочем, сообщить первоисточник. Читайте и восхищайтесь красотой и величием русской словесности в его поразительных текстах. Нет науки ближе и роднее, чем наследие А.С. Шишкова для учебников наших детей.

Еще одно великое имя, забытое и оболганное. К. П. Победоносцев, обер-прокурор Священного Синода, ангел-хранитель России, спасший ее в 1881 г. от неминуемой погибели — прозападного пути развития. Многие годы учил и наставлял наших монархов, ревностно защищал церковно-славянский язык от постоянных нападок, устраивал церковно-приходские школы для народа. Оставил нам безценные труды по державному строительству и образованию.

Мы также помещаем в книге избранные мысли великого педагога С.А. Рачинского, этого святой жизни мiрянина, истинного ученого, всю жизнь посвятившего воспитанию детей простого русского народа. Его наблюдения и поучения, проверенные опытом, сегодня, как воздух, необходимы нашим властям, священству и родителям.

Вот детское открытие: вначале родной язык — потом умное дитя. Ибо В начале было Слово, создавшее словесное чадо и ведущее ко спасению.

Как известно, эсхатология — это православное учение о конце мiра: эсхатос — конец, а логос — слово. Посему языковедение, это в том числе, и эсхатология, или рассказ о последних судьбах слова правды на земле, о последнем носителе языка богообщения (церковно-славянского) — великорусском народе.

В нашем языковедении всегда верховодили чужеродные буквоеды-языкоеды и любители бессловесности. Теперь великорусский народ запущен на полное уничтожение сверху и самоуничтожение снизу. Нас стирают с лица земли, нам наносят смертельный и последний удар по материнству, девству и детям — основе основ нашего языка! Повторяем, если дальше продолжится такая порча и заражение родного языка, то он сам опустит оставшийся народ на дно вслед за подлодкой и "Миром". Потому пойдем, поторопимся, пусть ведет нас родной язык в приходскую школу, как первый раз в первый класс, познавать премудрость Слова. Появление этой книги промыслительно, как и все происходящее в России. Значит, промыслительно и то, что к проблеме русского языка сегодня, как никогда, вдруг, обратилась вся наша просвещенная общественность, а особенно женская половина, облеченная властью. Действительно, кому же, как не русским женам в верхах возглавить соборное движение по защите и спасению материнской основы нашего языка — если Владычица Небесная, родив миру Живой Язык Спасителя, стала Родоначальницей языка нашего православного.

http://slovnik.rusgor.ru/rus/yazyk/0101.html

Комментарии (62)

Всего: 62 комментария
  
#31 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:31
  
1
ЯЗЫК ПОДОБЕН ДРЕВУ

История родного слова

Восходя к источнику языка, открываем мы, что начало его весьма далеко отстоит от начала словесности нашей. Мы до введения в Россию православия не видим никаких признаков словесности. Древнейшие сочинения наши писаны уже во времена христианства. Итак, словесность наша, по-видимому, началась вместе с верою. Но была ли она прежде? Мы не имеем книг, свидетельствующих сие; но находим в первоначальных с греческого языка переводах славенского языка такую силу, богатство и краткость, до которых не мог он до процветания словесности достигнуть.

Никакой язык от изустного употребления не может вознестись вдруг на такую высоту. Сверх того, корни многих, даже греческих и латинских слов, находим мы в славенском и от него произошедших языках. Следственно, почти без сомнения полагать должно, что были древние славенские сочинения, но до нас не дошли. Многоразличные с Россиею перемены, нашествия татар, пожары, разорения их истребили. Таким образом, мы не знаем бывшей до христианства словесности, но остался нам древний наш язык, в котором мы видим такое богатство и зрелость понятий, что не можем иначе почитать его, как плодом долговременного умствования. Язык предков, дошедший до нас чрез Священные Писания, от начала принятия веры и до сего времени, спустя восемь веков, сохраняется почти без всякой перемены.

Язык можно уподобить древу, которое, чем долговременнее растет и укореняется, тем шире ветви свои распускает и величественнее главу свою возносит. Отступать от коренных правил, удаляться от первоначальных знаменований слов его есть то же, что отрубать от древа тучные его ветви, и на место их прививать к нему чуждые, не могущие от него питаться ле-торасли (годовые побеги — изд.]. Все вещи, конечно, подвержены переменам: некоторые старинные слова и обороты ветшают и выходят из обыкновения; от новых понятий рождаются новые названия и новый образ речений: но все это тогда только вредит языку и потрясает свойства его, когда не из собственных его, но из чуждых источников почерпается. Между тем, чем древнее язык и меньше пострадал переменами, тем он сильнее и богаче. (Это важнейший закон, подтвержденный сегодня наукой — изд.).
Что производит в языке существенную перемену? Иное, не из него, но из других языков почерпаемое составление слов; иное, не свойственное ему, словосочинение; иные, не сродные ему, обороты речений. Сколько найдем мы в нынешних сочинениях безобразия, которое привыкшие к чужому и не вникающие в свой язык писатели называют вкусом и остроумием). Из великолепного языка своего, этого достопочтенного, украшенного сединою, умудренного опытом веков старца, делают вертопрашного, не разумного, без мыслей болтающего юношу. За восемь веков язык наш не был потрясен столько, сколько за двадцать последних лет. Собственные сочинения наши начинают быть похожими на переводы.

***

Откуда и давно ли зло сие началось?

До времен Петра Великого словесность наша заключалась в славенском языке, и почти единственно в Священных Писаниях. В его времена, по сближении с иностранцами, начали мы говорить и писать языком более употребительным: отсюда с естественным разделением слога на высокий, средний и простой разделились и слова, одному из них более приличные, нежели другому, так что в простом слоге не можем мы употреблять великолепие славенского, а в высоком — простоту общенародного языка. Средний же должен быть искусное и чистое слияние того и другого; ибо без славенского будем мы слабы и низки, а без простого — некстати иногда великолепны и пышны. Сей разбор слогов есть камень претыкания для тех, которые без упражнения в языке своем, начитавшись одних французских сочинителей, хотят быть русскими писателями.

Во времена Елизаветы склонность к подражанию иностранцам, а более французам, мало-помалу стала вливаться в воспитание наше, и под видом просвещения отводить нас от всего отечественного. Со словесностью нашей то же самое делалось, ибо она всегда и у всех народов была мерилом образа мыслей и нравов их. Французский язык и чтение книг их начали обвораживать ум наш и отвлекать от упражнения в собственном своем языке. Иностранные слова и несвойственный нам состав речей стали понемногу вкрадываться, распространяться и брать силу. Вообще, словесность того времени была ближе к своему источнику, меньше заражена чужеязычием, однако и тогда хорошие писатели, такие как Ломоносов и Сумароков, начинали уже чувствовать порчу языка. Ломоносов первый пишет о диких и странных нелепостях, входящих к нам из чужих языков. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют. Это пророчество, которое ныне очевидно совершается. Тогда зараза не была еще в такой силе, но ныне уже должно говорить: вломились к нам насильственно и наводняют язык наш, как потоп землю.

В царствование Екатерины прилагаемо было немалое попечение о чистоте и распространении российского слова. Однако при всем том насажденные иностранными сочинениями тлетворные семена не преставали, как худая между злаками трава, расти и умножаться. Наконец, когда чудовищная французская революция, поправ все, что основано было на правилах веры, чести и разума, произвела у них новый язык, далеко отличный от языка Фенелонов и Расинов, тогда и наша словесность по образу их новой, и немецкой, искаженной французскими названиями, словесности, стала делаться непохожею на русский язык. Безразборчивое чтение и слепая к их сочинениям доверенность напоследок произвели у нас то, что мы не только слогом своим от коренного языка нашего удалились, но даже и презирать его начали. Вскоре появились у нас не два или три, но целые полки сочинителей, которые ничего не написав, ничего не прочитав, стали обо всем судить и ряпо-своему; стали проповедовать, что язык наш груб, беден, не установлен, удален от просторечия; что надобно все старые слова бросить, ввести из иностранных языков новые названия, новые выражения, разрушить свойство прежнего слога, переменить словосочинение и, одним словом, писать не по-русски. Сколь ни странны, ни смешны подобные умствования, однако они весьма заразительны для молодых умов, которые без рассуждения читают, и не доказательствам, но словам таких писателей верят.

Видя столь кривые толки, погашающие в неопытных умах последнюю искру любви к отечественному и природному языку нашему, побуждаемый усердием, написал я книгу Разсуждение о старом и новом слоге российского языка, в которой постарался показать, сколь много мы теряем, отступая от истинного источника. За книгу сию осчастливлен был знаком Монаршего благоволения. Российская Академия удостоила меня медалью. Но не был я так счастлив в господах журналистах наших. Они возопияли против меня, и вместо всех доказательств употребили одно, по их мнению, сильнейшее: он один, а нас много...

Голос мой слаб. Боримое мною зло далеко пустило свой корень. Но да не поверят им, что я один. Человек, искусный в словесности, улыбнется, читая нескладицу; но юноша, ищущий обогатить и просветить ум свой чтением, чрез частое повторение странного и невразумительного сборища слов, приучится к несвойственному нам слогу, ложным и смешанным понятиям, так что напоследок голова его будет не иное что, как вздорная книга.

Привычка ставить слова без мыслей будет час от часу в нас усиливаться; мы будем говорить об эстетике и всякую минуту погрешать против нее. Чтение чужих книг отнимет у нас собственный огонь наш и душу, вложит в нас холод и слабость слепого подражания...

Доказательство, как от невникания в значение слов беднеем мы в мыслях

Предложим, например, рассуждение о глаголе доить. Для удобства объяснения представим разговор между двумя человеками: одного назовем Русским, а другого Славянином.

Славянин. Что значит глагол доить?

Русский. Выжимать молоко из сосцев какого-нибудь животного. Например, говорят: баба доит корову.
Слав. Можно ли сказать: корова доит молоко?
Рус. Можно.
Слав. Что значит он?
Рус. Просто давать или изливать.
Слав. Можно ли сказать: мать доит младенца?
Рус. Нельзя. Так не говорится.
Слав. Мне кажется, вы от того так не говорите, что о словах мало рассуждаете.
Рус. Чем вы это докажете?
Слав. Собственными вашими словами. Вы сами сказали, что в речи корова доит молоко, глагол доить значит изливает. Почему же, когда она изливает его в подойник, так это доит а когда изливает в рот теленку, так это не доит? Одинаковые действия всегда одинаковыми словами выражаются. Весьма странно было бы в речи: река течет в море, глагол течет знать, а в речи река течет в озеро не знать его.
Рус. Стало быть, по-вашему, корова доит теленка значит, что она его питает?
Слав. Без сомнения. И по моему, и по вашему, потому что У нас один язык.
Рус. Но вы сказали: матъ доит младенца?
Слав. А разве корова не мать, а теленок не дитя? Разве одна корова может изливать из сосцев своих молоко, а мать или кормилица не может?
Рус. Да, конечно. Против этого нельзя спорить.
Слав. А когда нельзя спорить, так и прежнего употребления глагола отвергать не можно: взя же отроча на руки жена, и абие (тотчас) к ней, яко к матери своей прилепися, она же дояша я.(Четьи-минеи). В молитвеннике сказано о Христе во младенчестве: Его же зряще Богоноснии отцы веселятся, с пастыръми поюще деву доящую, т.е. Богоматерь, питающую Его от сосцев своих. Вы видите, что слово существовало в языке, и что употребление его основано было на точном разуме и значении.
Рус. Вижу. Но мы то же самое иными словами объясняем.
Слав. Каким же образом замените вы доить в выражении мать доит младенца?
Рус. Я скажу кормить.
Слав. Глагол кормить не выразит мысли: младенца можно кормить хлебом, кашею и другими многими яствами.
Рус. Я скажу кормить грудью.
Слав. Теперь вы употребите два слова, но снова не замените глагола доить; ибо можно еще кормить зажаренною грудью или грудинкою, например, барашка.
Рус. Я скажу: кормить изливаемым из груди своей молоком. Слав. Подумайте, сколько слов для точного объяснения доить! Не потому ли, что вы по одному навыку и наслышке судите о словах, не стараясь выводить значений их из свойств языка? Какие ветви произошли от глагола доить?
Рус. Многие. Например, отдоить. Говорится корова отдоила, т.е. перестала давать молоко.
Слав. Стало быть, можно сказать: корова отдоила теленка? Рус. Можно.
Слав. А можно ли сказать: кормилица или матъ отдоила своего младенца"?
Рус. Нет.
Слав. Для чего же нет? Разум ищет с помощью сцепления близких понятий распространять язык, а не стеснять пределы его превращением общих понятий в частные. Ежели воде свойственно обливать, то разве только человека, а не камень, или дерево, или что-нибудь иное? То же можем сказать и о глаголе доить. Почему относите вы его к одним коровам? Он должен относиться ко всему, что имеет сосцы и молоко.
Рус. Разве прежде говорили: отдоить младенца?
Слав. Без сомнения. В речении: да не узрит отдоения скотов, ниже прибытка и масла кравия (Иов 20, 17) говорится о коровах; а в следующем: сотвори Авраам учреждение (т.е.пиршество) велие, в онь же день отдоися Исаак сын его (Быт, 21) говорится о младенце, которого отняли от грудей кормилицы.
Не знаете ли вы других каких ветвей от глагола доить?
Рус. Знаю: подоить, надоить, подойник, удой. Мы говорим: подоить корову. Надоить целый подойник. Наша корова дает в два удоя целое ведро молока.
Слав. Очень хорошо. Только жаль, что дело идет все о коровах. Нет ли еще каких ветвей?
Рус. Я других не знаю.
Слав. Напрасно. Есть и другие: воздоитъ, то есть воспитать, воскормитъ; ибо мы уже видели, что доить младенца значит питать, кормить его изливаемым из сосцев молоком. Следовательно, глагол воздоитъ еще богаче мыслями, чем глагол воспитать, потому именно, что означает первоначальную пищу младенца, то есть молоко. Хощеши ли призову ти жену кормилицу от еврей, и воздоит тя отроча? (Исход, 2). Воздоенный — воспитанный. Доилица, то есть кормилица: отверз-ши же дверь Фараонова ковчежец, видит отроча красно плачущееся в нем, и пощаде е: и хотящи имети его себе в сына, повеле поискати ему доилицу. (Четьи-минеи). Таким образом, все вышеупомянутые слова происходят от одного корня, то есть от глагола доить, следственно, все они составляют одно дерево. Посмотрим, какие ветви у вас употребительны или цветут, и какие посохли. Доить, отдоить (корову), подоить, надоить, подойник, удой цветут еще; а доить, отдоить (младенца), воздоитъ, воздоенный, доилица посохли. Рус. Так точно.
Слав. Да неужели вы в наречии вашем только и оставляете то, что у нас говорили одни коровницы? Самые низкие слова подоить корову, подойник вы знаете, а самых благороднейших, означающих воспитание, таких, как воздоить, воздоенный не знаете?
Рус. Мы не употребляем их — они славенские. Слав. Каким образом в одном и том же дереве одни ветви называете вы березовыми, а другие сосновыми? Когда глагол доить употребляется, говоря о коровах, так он русский; а когда о матерях или кормилицах, так он славенский? Вот подлинно самый ученый разбор языков!
  
#32 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:31
  
1
СЛОВЕСНОЕ МЛЕКО ДОМА РОМАНОВЫХ

Большую радость и удовольствие доставлял всем приезд во дворец четырех нянек-кормилиц, пестовавших и самого отца (Александра III), и его детей.

Я теперь отдаю себе отчет, что, при невероятной смеси кровей в Царской Семье, эти мамки были, так сказать, драгоценным резервуаром русской крови, которая, в виде молока, вливалась в жилы Романовского Дома и без которой сидеть на русском престоле было бы очень трудно. Все Романовы, у которых были русские мамки, говорили по-русски с налетом простонародным. Так говорил и Александр III. И я сам не раз слышал от него "Чивой-то",

Выбирались мамки из истовых крестьянских семей и, по окончании своей миссии, отправлялись обратно в свои деревни, но имели право приезда во дворец, во-первых, в день ангела своего питомца, а во-вторых, к празднику Пасхи и на елку, в день Рождества.

Во дворце хранились для них парчовые сарафаны и нарядные кокошники. Сначала их вели к родителям, а потом к нам, детям. И тут начинались восклицания, поцелуи, слезы, критика: "Как ты вырос, а носище-то, ногти плохо чистишь" и так далее. Мамка Александра III всегда старалась говорить с ним на "вы", но скоро съезжала на "ты". У нее с ним были свои "секреты", и для них они усаживались на красный диван, разговаривали шепотом и иногда явно переругивались.

Из воспоминаний Ильи Сургучева
Детство Императора Николая II
  
#33 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:31
  
0
О ПЕРВОНАЧАЛИИ, ЕДИНСТВЕ И РАЗНОСТИ ЯЗЫКОВ

Все языки всех бывших и ныне существующих народов суть наречия первобытного языка, сколь ни отдаленные от него, но непременно сохраняющие коренные его начала.

Бог не имел надобности созидать в десяти или более странах десять или более мужей и жен. Он создал одного мужа и одну жену; дал им способность к деторождению: тогда род человеческий размножился и населил землю.

Где прежде чуть видимый, равный с травою, возникал из земли прутик, гнувшийся под ногами бабочки, там чрез два века стоит гордый дуб, заслоняющий ветвями солнце, презирающий силу и ярость бурь. Язык: подобен древу: в нем также от корня идет слово, и от ветви родится ветвь. Без сомнения, язык новосозданных мужа и жены соразмерно времени и числу людей вместе с ними возрастал и умножался. Напоследок сделался многочисленный народ, и доколе народ сей пребывал неразлучно в одном краю света, до тех пор имел один общий язык — первобытный, праотец всех языков.

По прошествии многих веков род человеческий уподобился исходящей из источника реке, сперва малой, потом больше и больше великой, и напоследок текущей, разделясь на множество рукавов, обнять собою всю поверхность земного шара.

В таком виде представляется нам течение народов от начала создания человека до нынешних времен. Но язык не последовал ли за народами? не с ними ли он тек? не всякий ли народ, отделяясь от предков своих и переселяясь из страны в страну, переходя из поколения в поколение, нес с собою язык праотцев своих, подобно как река, текущая из области в область, несет с собою ту же самую воду, которую получила она от источника своего. Скажут: но в таком случае у всех преж-дебывших и ныне живущих народов должен быть один и тот же первобытный язык. Так он и есть, конечно, один и тот же в корнях и началах своих. Каждый из народов имеет в языке своем следы первобытного, весьма приметные, состоящие не в словах, изменяющих вид свой, но в корнях, сохраняющих в себе единство звука и главного или первоначального понятия. Многолиственное древо, заимствуя от корня крепость и силу, не престает, чрез распространение ветвей своих, быть одно и то же древо.
Почему родственные народы, даже невзирая на единство языка, друг друга не разумеют?

Например, русский говорит утка, поляк — качка, босняк — плавка. Все трое называют этими именами одну и ту же птицу; все трое взяли их из общего им языка; но все трое не понимают друг друга. Однако ж мне, русскому, нельзя сказать, что глаголы качаться и плавать, от которых поляк и босняк слова свои произвели, были мне меньше понятны, чем глагол утыкатъ(носом), от которого я произвел мое слово.

При всей разности наречий видим единство языка.

В строгом смысле, не могут быть на свете два языка. Подобно как не могут быть два народа, или два человека, один от другого не происходящие. Сколь ни велико различие двух или более наречий, которые называем мы особыми языками, но между ними естественно и необходимо должно быть не малое в началах сходство. В близких нам наречиях мы это примечаем, в отдаленных — не можем. Разность наречий состоит не в корнях, а в ветвях, которые каждый язык из одного и того же корня различным образом производит, различными окончаниями и предлогами разнообразит, по различным подобиям коренное понятие с частным сближает.

Сходство между наречиями только исследованием корней (составляющих разум, силу и дух каждого языка) может обнаруживаться.

В славенском нашем языке находится много таких близких звуком и понятием слов, которые, без сомнения, показывают величайшую древность языка; таковым надлежало ему быть в младенчестве своем, при первом начале рода человеческого, когда люди в составлении слов не знали еще многочислия букв, и потому сходные между собою предметы малыми изменениями голоса различали. Таковы слова тятя и дядя, мама и няня, дитя и титя (ибо что может быть ближе, как младенец и грудь матери?), ум и дума, слово и слава, золото и жол-то, древо и трава.
Все языки суть, без сомнения, потоки, текущие из одного первобытного источника.
  
#34 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:32
  
0
ПРЕВОСХОДСТВО НАШЕГО ЯЗЫКА НАД ДРУГИМИ

Поистине язык наш есть некая чудная загадка, поныне еще темная и неразрешенная. В каком состоянии был он до введения в Россию православной веры, мы не имеем ни малейшего о том понятия, точно, как бы его не было. Ни одна книга не показывает нам этого. Но вдруг видим его возникшего с верою. Видим на нем Псалтирь, Евангелие, Иова, Премудрость Соломонову, Деяния апостолов, послания, ирмосы, каноны, молитвы и многие другие творения духовные. Видим язык наш не младенцем, едва двигающим мышцы свои; но мужем, поражающем силою слова, подобно как Геркулес силою руки. Дивимся острым и глубоким мыслям, заключающимся в словах его. Дивимся чистоте, согласию, важности, великолепию. Кажется, как будто ум и ухо истощили все свое тщание на составление его.

Надлежало дать имена чувствам нашим — слух, зрение, обоняние? Ум искал знаменование в них самих. В слове слух поместил название соответствующей части тела: ухо. Слово зрение сблизил с подобными же свет означающими понятиями трение, заря. Слово обоняние (сокращенное из обвоняние) составил из предлога объ и имени воня, следовательно, сделал его выражающим чувствование окрестного запаха. Надлежало ли назвать какую-либо видимую вещь: ум разбирал качества ее; ежели примечал в ней круглость, то для имени ее выбирал и буквы, такой же образ имеющие: око. Потом от каждого названия производил ветви так, чтоб они, означая различные вещи, сохраняли в себе главное, от корня заимствованное понятие. От грома произвел громко, громогласно, громоздко, огромно, гремушка и проч. От ока— около, околица, околичность, окно. Потом от этих ветвей пустил еще новые отрасли: коло или колесо, коловратно, колесница, кольцо, колыхать, колыбель. Все эти ветви, подобно ветвям дерева, питаются от своего корня, т.е. сохраняют в себе первоначальное понятие о круглости. Надлежало ли назвать какую-либо невидимую вещь, ум примечал действие звука ее; тогда ухо тотчас давало имена: гром, треск, вихрь.
Таковые семейства слов, из которых иные весьма плодородны, часто примечаются в языке нашем. Они подобны древам, составляющим великий лес.

Мысль человеческая, переходя от одного понятия к другому, смежному с ним, рождает слова и составляет целые семейства их. Почти каждое слово в языке нашем принадлежит к какому-нибудь из таковых семейств, и само собою показывает источник, откуда оно течет, то есть первоначальную, породившую его мысль. В языках, которые не коренные, но составлены из разных языков, мы того не примечаем, или примечаем гораздо меньше.

Где таковые семейства многочисленнее и где их больше, то безошибочно заключить можно, что язык сей есть — древнейший и богатейший: видно, что он о составлении слов своих сам умствовал, из самого себя извлекал их, рождал, а не случайно как-нибудь заимствовал и собирал от других народов.

Многие слова в языке нашем заключают сами в себе знаменование, то есть описуют образ вещи, или действие, или качество, и, следовательно, заступают место целых речений. Например, в названии вельможа слово вель (от велий) напоминает мне о изяществе, величии; слово можа (от мощь или могущество) изображает власть, силу. Француз назовет сие grand Seigneur, немец grosser Herr, и оба двумя своими словами не выразят мысли, заключающейся в одном нашем слове; ибо слова их, ни первые gsand, grosser (велик), ни вторые Seigneur, Herr (господин), не дают мне точного понятия ни о слове велий, ни о слове могущество; они говорят только великий господин, а не вельможа.

Мы говорим целомудрие. Французы говорят chastete. Немцы — Keuschheit. Какую мысль заключают в себе слова их? Никакой, кроме условной, то есть основанной на вере к тому, от кого я их услышал. Наше слово, напротив, само себя толкует и объясняет. Я в знаменовании его не другому кому верю, но ему самому; ибо во-первых, нахожу в нем целость, означающую такую вещь, которая все свои части при себе сохраняет. В таком разуме сказано: будьте мудри яко змии, и цели яко голуби, то есть ни в чем не повреждены, невинны, чисты, непорочны. Во-вторых, к сему понятию присовокуплено еще понятие о мудрости. Следовательно, слово целомудрие само собою значит: мудрое сохранение себя во всей чистоте и непорочности. Представляется ли вся сия мысль французу или немцу в словах их chastete и Keuschheit, в составе которых нет ничего напоминающего о мудрости и неповрежденности или непорочности? Сколько мы таковых слов в языке нашем показать можем: присносущный, благообразный, лютонравный, песнопение, благоухание, чадолюбие, искони, вретище, сладкоречив и тысячи тому подобных.

Французское tresor (сокровище), будучи составлено из слов tres — весьма, or— золото, не заключает в коренном знаменовании своем ни малейшего понятия о сокровенности.

Если иностранные языки в чем-нибудь и равняются с нашим, то весьма ограниченно и скудно.

Например, мы говорим мощный и всемощный, или могущий и всемогущий. Француз тоже может сказать puissant и tout-puissant, немец тоже maechtig и allmaechtig; но в словах всесильный, всеблагий, всещедрый, всерадостный, всеядец, всеоружие, всецарь тотчас от нас отстанут.

Богатство языка нашего, происходящее от сложения предлогов с именами и глаголами, им почти совсем неизвестно. Они могут сказать, например, пою (je chante), но не могут сказать ни попеваю, ни распеваю, без описания другими словами, например, попевать переводят: chanter quelquefois ou un peu (петь иногда или немного); распевать: chanter d'un ton trainant (петь протяжным голосом). Скажут лежать (coucher), но не могут сказать ни лечь, ни прилечь, ни полежать, ни разлечься, ни разлежаться, ни залечь, ни отлежать, ни належать, ни улежать, ни пролежать.

Уменьшительных: колечко, ручка, сердечко, сердечушко, малешенько, ранешенько; увеличительных: столище, домище, ручища; показующих степень качества: беловат, кругловат; усеченных: беленек, кругленек, великонек, или очень мало, или совсем не имеют.

Причастие у них одинаковое: следовательно, и простое и высокое вместе. Они не могут его по-нашему разнообразить; не могут сказать и гремя, и гремящий, и гремучий; не могут в высоком слоге выразить наших седяще, седяй; в простом идучи, скачучи.

* * *

Язык наш древний. Красоты, рождающиеся от удобства в перестановке слов, языку нашему столь же свойственны, как греческому и латинскому. Не так в европейских языках. Возьмем Священное Писание, мы прозу можем петь, как стихи. Переставим слова, разум сохранится, но согласие будет не то. Примеров тысячи. Приведем лишь один: просвещается божественными и живоносными воскресения Сына Твоего лучами, Богомати пречистая, и радости исполняется благочестивых собрание. Есть ли здесь какая неясность в смысле? Между тем, ирмос сей начинается глаголом, за которым управляющее им существительное имя находим лишь на самом конце. Какое сладкогласие — и разуму, и воображению, и слуху. Эту-то свободу нашего языка справедливо превозносят иностранцы: какое преимущество привязывать всегда ухо к воображению, не причиняя темноты в разуме!

Возьмем что-нибудь из Ломоносова: приносится благодарение Государыне благочестивейшей: свидетельствуют созидаемые и украшаемые храмы Господни, пощения, молебствия и трудные путешествия благоговения ради. Какая французская речь может окончиться союзом роиг (для)? Итак, мы можем одни и те же слова по воле своей перебирать, и сочетаниями их давать различные силы слогу и выражению. Иное расположение приличнее восклицанию или удивлению, иное повествованию, иное гневу, иное презрению. Какое великое преимущество! Море чермную пучину невлажными стопами древний пешешествовал Израиль. Вот слог стихотворческий, цветущий.
И снова Ломоносов: Описал бы я ныне вам младого Михаила (Романова — изд.), приемлющего с венцем царским тяжкое бремя поверженной России, обновляющего рассыпанные стены, сооружающего разоренные храмы, собирающего расточенных граждан, наполняющего расхищенные государственные сокровища, исторгающего корень богоотступных хищников Российского престола и Москву от жестокого поражения и глубоких ран исцеляющего. Если б Ломоносов окончил: исцеляющего Москву от глубоких ран, то сей конец был бы несносен, однозвучен и сух. Частое повторение одинакового окончания имен может наскучить; одна разнообразная и гладкая расстановка их не дает разуму утомляться.

Слог русский любит извороты, разнообразие, перемены звуков, величавость слов. Иногда глагол делает окончание речи приятным, иногда существительное, иногда прилагательное, иногда причастие, иногда наречие и даже местоимение.

На французском языке при переводе удерживается одна только мысль подлинника. Напротив, в русском, имеющем одинаковое с древними свойство, как мысль, так и красота выражения в точности сохраняются.

Многознаменательные слова найдем в языке нашем: светоносный, лучезарный, искрометный. Все они означают то же, что метать лучи света в разные стороны. Мы говорим: древо благосеннолиственное. Пусть во французском найдут мне слово, заключающее в себе три разных понятия! Пусть одним словом изобразят, что дерево густо листьями, что дает от себя тень, и что тень сия есть благая, прохлаждающая нас, делающая нам приятность!

В славенском языке глаголы часто употребляются в действительном залоге. К тебе прибегаем, милостивому и всесильному Богу: возсияй в сердцах наших солнце правды Твоея, просвети ум наш, и чувства все соблюди. Здесь возсияй не значит ты сам сияй, но ты сделай, чтоб свет возсиял. Такое употребление обогащает язык.

Представим человека, сжавшего в руке кусочек льду, и спросим его: что ты делаешь? Самый краткий и чистый ответ: таю лед. Но если не употреблять глагол таять в действительном залоге, то ответ будет длинным и убивающим красноречие: я делаю, чтоб лед в моей руке растаял.

В Четьи-минеях богатый муж и счастливый отец семейства, лишившись всего, говорит: бех некогда яко древо многолиственно и благоплодовито, ныне же аки ветвь изсохшая. Пусть на французском двумя словами изобразят мне богатого мужа и многочадного отца! Не удивительно ли, что чужестранцы завидуют нашему богатству и красотам языка?

В сочинениях наших найдем мы глубокомысленное, громкое, сильное, острое, нежное, забавное. Язык наш так обширен и богат, что чем долее кто упражняется в нем, тем больше открывает в нем новых сокровищ, новых красот, ему одному свойственных, и которые на всяком другом языке не могут быть выражены с такою силой и достоинством.

Мы строим из кирпича, говорил Вольтер о своем языке, а древние созидали из мрамора. Не сказал бы он о наших сочинителях, пожав плечами: вот люди, которые гнушаясь своим мрамором, хотят из наших кирпичей строить себе домы? — из свойств французского языка выводят новую, безобразную словесность.
  
#35 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:32
  
0
О НАШЕЙ АЗБУКЕ

Азбука наша (по другим наречиям, буквица) письменами или буквами своими, по порядку читаемыми, составляет некоторый полный смысл, содержащий в себе наставление тому, кто начинает их произносить, напоминая и твердя юному ученику о важности своей и пользе обучаться языку; она говорит: аз, буки, веди, глагол, добро, есть, живете, земля, иже, како, люди, мыслете, наш, он, покой, рцы, слово, твердо, то есть: я есмь нечто великое, ведай, глаголание добро есть, живете на земле и мыслите, наш это покой, рцы словотвердо.

Мы ныне вместо того, чтобы при начале обучения юношей толковать и вперять в них сие полезное наставление, приневоливаем их, отводя от начал своего языка, произносить имена букв наших по-иностранному: а, бэ, вэ, гэ, дэ и прочее... После сего остается только нам принять латинские письмена, и тогда, выкинув свои ж, ц, ч, ш, щ, ю, я (в их азбуках недостающие), превратим мы древнейший и богатейший язык свой (могу смело сказать, праотец языков) в новое скудное наречие.
  
#36 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:32
  
0
ЧТЕНИЕ ЧУЖИХ КНИГ ОТНИМЕТ У НАС СОБСТВЕННЫЙ ОГОНЬ НАШ И ДУШУ.

Рассуждение о старом и новом слоге российского языка
О чем мы прилагаем попечение —
о том, чтобы образовать или
обезобразить язык свой?

Чтение книг на природном языке есть единственный путь, ведущий нас в храм словесности. Но как этот путь, требующий великого внимания и долговременного упражнения, должен быть несказанно труднее для тех, которые от самого младенчества до юношества никогда по нему не ходили? Когда из множества нынешних худым складом писанных книг, для вящего в языке своем развращения, прочитали они пять или шесть, а в церковные и старинные славянские книги, откуда черпается истинное знание языка и красота слога, вовсе не заглядывали? Я уж не говорю, что молодому человеку, наподобие управляющего кораблем кормчего, надлежит с великой осторожностью вдаваться в чтение французских книг, Дабы чистоту нравов своих, в этом преисполненном опасностью море, не преткнуть о камень.

Какую пользу принесет чтение иностранных книг, когда не читают своих? Вольтеры, Жан-Жаки, Корнелии, Расины, Мольеры не научат нас писать по-русски. Без знания языка своего мы будем точно таким образом подражать им, как человеку подражают попугаи, или иначе сказать, мы будем подобны павлину, который не зная или пренебрегая красоту своих перьев, готов в разноцветный хвост свой натыкать перья из хвостов галок и ворон.

Сколь мысль сия дика,
Что не имеем мы богатства языка.
Однако больше ты сердися на себя,
иль на отца, что он не выучил тебя;
А если б юность ты не прожил своевольно,
Ты мог в Писании искусен быть довольно.
Имеем сверх того духовных много книг,
Кто винен в том, что ты Псалтири не постиг?
А.П. Сумароков

Если бы кто, вместо прилежного обрабатывания тучного чернозема своего, вздумал удобрять его перевозом безплодного с соседней земли песку? Мы точно таким образом поступаем, рабски подражая французам. Вместо чтения своих книг читаем французские; вместо изображения мыслей своих по принятым издревле правилам и понятиям, многие веки возраставшим и укоренившимся в умах наших, изображаем их по правилам и понятиям чуждого народа; вместо обогащения языка нашего новыми, почерпнутыми из его же источников красотами, растлеваем его чужестранными речами и выражениями; отвыкаем от чистого российского слога и начинаем любить некое невразумительное сборище слов, нелепым образом сплетаемых.

Чем больше мы будем думать о французском языке, тем меньше будем знать свой собственный. Не ползать по следам иностранных писателей; вместо косноязычных попугаев быть сладкогласными на своем языке соловьями! Откуда мысль, что мы не имеем хороших образцов для наставления себя в искусстве слова? От малого разумения языка своего. Почему считаем мы себя столь бедными? Потому что не знаем всего своего богатства. Не знать языка родного и гоняться за чужим похоже на то, как если бы кто, имея у себя полные житницы хлеба, стал у бедного соседа своего просить подаяния.

Происхождение слов подобно древу. Как возникающее от корня младое древо пускает от себя различные ветви, и от высоты возносится в высоту, и от силы преходит в силу, так и первоначальное слово сперва означает одно какое-нибудь главное понятие, а потом проистекают и утверждаются от него многие другие. Часто корень его теряется от долговременности. Старинное славянское слово доба ныне нам совсем не известно. Между тем корень этот сколько пустил различных отраслей? Надобно, снадобье, подобно, удобно, сдобно, подобает, сподобиться, преподобие, доблесть, а может быть, и слово добро от него же имеет свое начало. От глагола разить или от имени раз происходят слова: поражение, раздражение, выражение, возражение, подражание.

Во всяком языке слова получают силу и знаменование, во-первых, от корня, от которого они происходят, во-вторых, от употребления. От иного слова остались ветви, но погиб корень; от другого корень остался цел, но посохли многие ветви. Каждый народ имеет свой состав речей и свое сцепление понятий, а потому и должен их выражать своими словами, а не чужими. Незнание природного языка своего есть такое же невежество, как и рабственное чужому языку подражание. Слова не иное что суть, как общенародные мыслей наших знаки, под которыми каждый народ принял или условился разуметь видимые им телесными или умственными очами вещи.

Знаменование каждого слова подобно кругу, рождающегося от брошенного в воду камня; чрез редкое употребление иные смыслы приходят в забвение, и круг знаменования слова уменьшается.
Причину рабственного подражания видят в том, что во французских книгах писатели наши находят слова, которым, по их мнению, на нашем языке нет равносильных или соответствующих. Что из того? Мало ли в нашем языке таких названий, которые французы точно выразить не могут? Милая, гнусный, погода, пожалуй, благоутробие, чадолюбие и множество тому подобных. Говорят ли они mon petit pigeon, потому только, что мы говорим голубчик мой!

Между тем как мы занимаемся этим юродливым переводом и выдумкою слов и речей, нимало нам не свойственных, многие коренные российские слова пришли в забвение; другие, невзирая на богатство смысла своего, сделались для не привыкших к ним ушей странны и дики; третьи переменили совсем знаменование свое. Итак, с одной стороны, в язык наш вводятся нелепые новости, а с другой — истребляются и забываются издревле принятые и многими веками утвержденные понятия.

Таких слов, которые обветшали, конечно, нет никакой нужды употреблять. Но вместе с ними и от тех слов и речей отвыкаем, которые составляют силу и красоту языка нашего. Как могут обветшать прекрасные и многозначащие слова дебелый, доблесть, присно, и от них происходящие одебелетъ, доблий, приснопамятный, приснотекущий? А прямые и коренные наши названия любомудрие, умоделие, зодчество, багряница, вожделение, велелепие? Чем меньше мы их употреблять станем, тем беднее будет становиться язык наш, и тем более возрастать невежество наше. Ибо вместо природных слов своих и собственного слога мы будем объясняться чужими словами и чужим слогом. Премножество богатых и сильных выражений, которые прилежным упражнением и трудолюбием могли бы возрасти и умножиться, остаются в зараженных французским языком умах наших безплодны, как семена, ногами попранные или на камень упавшие.

Мы думаем, что весьма просвещаемся, когда, оставляя путь предков наших, ходим, как невольники за чужестранными, и в посмеяние себе всякой глупости их последуем и подражаем!

Мы начинаем забывать старинные наши выражения и мысли:
Препоясал мя еси силою на брань.
Уже тебе пора во крепость облещись.
Горняя мудрствуйте, не земная.
Утвердил еси руку свою на мне.
Подвизаться молением непрестанным.
Воевать за Веру Православную.
Защитить рукою крепкою и мышцею высокою.
Расти как телом, так и духом в премудрости и любви Божией.
Богатеть в телесныя и душевныя добродетели паче, нежели в сребро и злато.
Принесем хвалу солнцу мысленному Богу невечернему.
Просвети сердце мое на разумение заповедей Твоих, и отверзи устне мои на исповедание чудес Твоих.

Уподобим тщательного стихотворца трудолюбивой пчеле. Сколько других, подобных ей пчел, посещая ' цветник словесности нашей — как он изобилен, богат, неистощим! — могли бы безчисленными обогатиться сокровищами! Но не посещая цветника, не можем мы знать богатства его, Я не то утверждаю, что нужно писать славенским слогом, но говорю, что славенский язык есть корень и основание российского языка; он сообщает ему богатство, разум, силу, красоту. Из него должно почерпать искусство красноречия, а не у иностранных сочинителей, учась у них русскому, на бред похожему, языку, о котором писатели наши уверяют, что ныне образуется приятность нашего слога.

С языком то же бывает, что с одеванием или нарядами. Остриженная без пудры голова теперь кажется обыкновенною, как прежде казалась напудренная и с пуклями. Сперва новые слова кажутся нам дикими, а потом мы прислушаемся к ним, и тогда старые одичают. Носить таким или иным покроем платье есть обычай. В языке, напротив, следовать употреблению слов и речений, противных свойству языка, значит вопреки рассудку уступать худому навыку.

Некто весьма справедливо сказал: "Язык по свойству своему есть тело и дух. Тело его есть звук, дух же — соединенный с ним разум; один только дух языка дает разверзающемуся понятию человеческому соразмерную духовным потребностям его пищу". Как бы речь ни была благозвучна для слуха, но она без соединения с оживотворяющим эти звуки разумом есть мертвое тело. Чем больше в языке тело предпочитается духу, тем больше портится язык и упадает дар слова.
Никогда не может быть хорошо то, чего разум наш не утверждает, хотя бы слух по привычке и терпел.

Употребление и навык часто бывают враги рассудка. Я не нахожу, как некоторые утверждают, что новые слова рождаются вместе с мыслями, и как счастливое вдохновение в произведениях таланта, входят в язык самовластно. Мысль эта лестна как для писателей, так и читателей: ибо предполагает в каждом из них совершенное знание и любовь к языку. Нет! Новые слова, за редкими исключениями, переведены с чужих слов и вошли в язык силою частого повторения теми, которые понимают их не по разуму собственного своего, но по смыслу чужого языка. Навык силен. Вы обманываетесь, ежели думаете, что привычка не имеет над умом никакой власти. Часто слышанное нами вкореняется в ум и покоряет его под свое иго.

Прилежное чтение российских книг отнимает у нынешних писателей драгоценное время читать французские книги. Возможно ли трогательную Заиру, занимательного Кандида, милую Орлеанскую девку, скажут они с насмешкою и презрением, променять на скучный Пролог, на непонятный Несторов Летописец? Избегая этого труда, принимаются они за самый легкий способ: безобразят язык свой введением иностранных слов, таковых, например, как моральный, эстетический, эпоха, сцена, гармония, акция, энтузиазм, катастрофа. Другие из русских слов стараются делать нерусские: вместо будущее время говорят будущность. Третьи — французские имена, глаголы и целые речи переводят слово в слово на русский язык; самопроизвольно принимают их в том же смысле, из французской литературы в российскую словесность, как будто из их службы офицеров теми же чинами в нашу службу, думая, что они в переводе сохранят то же знаменование, какое на своем языке имеют.

В одной русской книге Пролюзия (1805) читаем: электричество есть феномен динамического процесса тел, или одна из категорий, по которым формируется конкретное, которой начало выше эмпирического круга и проч. Что это за язык? — не русский и не иностранный, которого ни русский человек, ни иностранец разуметь не смогут.

Писатели наши щеголяют тарабарским слогом, и называют его новым, вычищенным, утонченным!
Диферантные тоны формируют гармонию всегда агреабельную для слуха. Без заиканий и кривляний рта сего не прочитаешь. Странное дело, ежели мы для чтения русских книг должны обучаться французскому языку! Таким образом перевод иностранных книг не стоил бы никакого труда; ибо можно было бы весь российский язык истребить, оставя в нем только несколько союзов и местоимений для помещения их между чужестранными именами и глаголами. Не знаю, почему до сих пор такого легкого способа не придумано!

К чему заимствовать из чужих языков для слуха нашего странные и для ума непонятные, пустозвучные названия? Сам здравый рассудок убеждает нас, что иначе иностранных слов употреблять не должно, как в случае совершенного недостатка собственных, и чем больше станем мы в язык свой вникать и упражняться в нем, тем сей недостаток будет реже. Слух ко всему приучить можно; не на привычке слуха, но на умствовании о пользе языка основываться должно.
Для чего пристращаться к иностранным словам — этим в нашем языке пустым звукам, которые не могут быть ни знаменательны, ни постоянны? Ибо семя, посаженное в несродную себе землю, не пускает корня, не возрастает никогда в древо, но согнивает и гибнет. Коренные русские слова от чужеязычных приемышей подавляются, теряют силу свою и заражаются чужими звуками, ушам нашим не внятны и противны.

Какая нужда вместо склонность говорить инклинация, вместо отвращение — антипатия, вместо посещение — визит, вместо задумчивость — меланхолия? Что иное означает лицедей, как не человека, делающего из себя разные лица? А мы говорим — актер.

Трудно быть полезным изобретателем, а обезьяною всегда можно. Уже и так не хотим мы писать действие, явление, словесность; но пишем акт, сцена, литература. А еще на язык жалуются! Мне кажется, язык тогда устанавливается и очищается, когда стараются открыть источники его, добраться до корней слов, исследовать все его свойства, все тонкости и силы выражений; а не тогда, когда, чрез подвергание его всегдашним новостям и переменам, мы предков своих, а потомки наши нас разуметь не будут.

Иностранные слова не обогащают, но портят язык и отнимают у него собственное его богатство. Если б звездочеты наши не старались изъясняться по-русски, то по сию пору называли бы равноденствие эктоксом, солнцестояние солстицием, обращение циркуляцией, окружность циркумференцией, угол ангулем.

Какой язык был в науках, когда вместо сложение, вычитание, умножение, деление, правило писали аддиция, субстракция, мултипликация, дивизия, регула... При начале введения наук поневоле принимали чужие слова; но теперь для чего не очистить язык свой от засорения?

Французы по бедности языка своего везде употребляют слово вкус. У них оно ко всему пригодно: к пище, к платью, к стихотворству, к сапогам, к музыке, к наукам и к любви. Прилично ли нам с богатством языка своего гоняться за бедностью их языка? На что нам вместо храм велелепно украшенный писать храм, украшенный с тонким вкусом? Раз есть тонкий (un gout fin), значит, есть и толстый вкус? Если мы, сочиняя русскую книгу, не перестанем думать по-французски, то мы никогда силы и красоты языка своего знать не будем. Без вникания в коренное значение слов столь же неудобно изображать свои мысли, как живописцу писать картину, не зная, из какого смешения красок какой цвет рождается.

И тот, кто переводит, должен всякую сочинителеву мысль силою своих, а не его слов изображать.
Имеет в слоге всяк различие народ:

Что очень хорошо на языке французском,
То может в точности быть скаредно на русском.
Не мни, переводя, что склад в творце готов;
Творец дарует мысль, но не дарует слов.
Хотя перед тобой в три пуда лексикон,
Не мни, чтоб помощь дал тебе велику он:
Коль речи и слова поставить без порядка,
Так будет перевод твой некая загадка,
Которую никто не отгадает ввек...
Язык наш сладок, чист и пышен и богат,
Но скупо вносим мы в него хороший склад.
А.П.Сумароков

Слова, как принимать надлежит с рассуждением, так и отвергать их без рассуждения не должно. Один говорит: я не люблю ибо; другой: я никогда не напишу купно; третий: я не могу терпеть изящно, для того, что тут щ крепко выговаривается; четвертый, не читав ничего, кроме переводных романов, и не бывав сроду ни у заутрени, ни у обедни, не хочет верить, что благодатный, неискусобрачная, тлетворный, злокозненный, багрянородный суть русские слова, и утверждает это тем, что он ни в Лизе, ни в Анюте (переводные французские романы — изд.) их не читал. Таким образом можно любить или не любить капусту, грибы, пиво, квас... Я не разбираю, старое слово или новое, но смотрю на силу, с какой выражает оно представляемую мысль или образ.

Ученые французы, Лагарп, например, и им подобные не кричат: неужели нам обращаться к языку наших предков? Мы хотим новый язык сделать, мы хотим писать, как говорим... Напротив! Должно сожалеть о потере красот природного языка и стараться паки присоединить их к тому телу, от которого они рукою невежества отторгнуты, дремотою ума забыты, и без которых тело сие утратило часть своего величества.
  
#37 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:33
  
1
О КРАСНОРЕЧИИ СВЯЩЕННЫХ ПИСАНИЙ

Священные Писания равно необходимы нам как для души, так и для ума. Сколь полезны они для нравственности, столь и для словесности; ибо без чтения и упражнения в них не познаем мы никогда высоты и силы нашего языка. Может быть, они становятся уже для нас темны; но сие-то самое и показывает падение словесности.

Язык наш весьма обширен и глубок. Скорее можно отыскать в океане все мели и камни ощупать, нежели в нем отыскать все тонкости слов и выражений.

Мы показали превосходство нашего языка пред другими. Теперь можем посудить, какая разность в высоте и силе языка между Священным Писанием на славенском и других языках: в тех сохранена одна мысль; в нашем мысль одета великолепием и важностью слов.

Хотя почти все сочинения Священного Писания переведены с греческого языка, придерживаясь точного расположения слов, однако, невзирая на то, гибкость и сила славенского языка позволила соблюсти всю высоту и важность подлинников, так что сличая наши переводы с переводами других новейших языков, находим мы в наших недосягаемое теми превосходство.

Возьмем первый Давидов псалом: блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе... Как во французской Библии сказано блажен муж? Heureux l'homme. Вот уже первые два слова не равняются с нашими: heureux (счастлив) не выражает нашего блажен; l'homme (человек) не выражает нашего муж. Сохраняя мысль, французский переводчик, не мог сохранить той же самой плавности и краткости: во французском тексте 36 слов, а в нашем только 20. Чем короче мысль может быть выражена, тем лучше: излишность слов, не прибавляя никакой силы, безобразит слог.

Где во французском переводе сила повторения: не тако нечестивии, не тако; но яко прах, его же возметает ветр от лица земли?

Когда мы пределы языка так стесним, что станем только то почитать хорошим, к чему разум и ухо наше от ежедневного употребления привыкли, тогда мы некоторых кратких выражений ( в которых часто вся сила и красота языка заключается), некоторого особого словосочинения священных книг понимать не будем.

Например, прочитаем ирмос: судилищу Пилатову предстоит хотяй, беззаконному суду, яко судим Судия, и от руки неправды заушается Бог, Его же трепещут земля и небесная. Что такое хотяй? Краткость выражения сего нас остановит. Но при малейшем внимании мы тотчас увидим, что хотяй значит по собственному своему произволению; ибо если бы Христос не хотел стоять перед судом Пилатовым, так и не стоял бы. Далее: беззаконному суду, яко судим Судия. И это выражение затруднит нас; но с малейшим знанием языка и вниманием мы тотчас проницаем в нем следующую мысль: кто предстоит беззаконному суду? Судия всего мира! Как предстоит? Яко подсудимый!. За сим прекрасным началом какой удивительный конец следует: и от руки неправды заушается Бог, Его же трепещут земля и небесная! Можно ли что-нибудь сильнее сего представить для возбуждения в нас любви ко Всевышнему Творцу? Какое величество и в каком посрамлении! Судия всего мiра предстоит, яко подсудимый, беззаконному суду Пилатову, и от руки неправды претерпевает самое поноснейшее поругание: ударение по ланитам! Кто претерпевает? Бог, Которого трепещут земля и небеса! — восхотевший по безмерной благости и милосердию сойти для нас в самое уничиженное состояние! По какой нужде претерпевает? Без всякой нужды, хотяй! Для чего хотяй? Для того, чтобы безчестием и страданием Своим искупить весь род человеческий от погибели. Ежели такое поразительное изображение величия Божия не в силах поколебать души нашей, так она должна быть каменная, не имеющая ни чувств, ни разума.

Мы видим, что и в тех местах Священного Писания, которые по причине песнопевного расположения слов кажутся темными, открываются, однако ж, великие красоты. Высокие творения невозможно с такою же легкостью читать, с какою пробегаются простые стишки, или повести и рассказы, служащие пищею одному любопытству, а не уму. Глубокомысленный писатель требует и в читателе глубокомыслия. Духовные творения принуждают нас о каждом выражении, о каждом слове размышлять, умствовать, рождают чувство, рассудок, вкус, и часто научают тому, чего прежде не знали, и чего никакие книги иностранные показать не могли. Когда прочитаю: да приидет мольба моя ко Господу, пред Ним же да каплет око мое, тогда хотя и знаю много других выражений, как станем плакать, рыдать, проливать слезы, однако чувствую, что все они не так сильны, не так важны, как выражение да каплет око мое пред Ним! Сколько найду я подобных мест, из которых обогащаюсь мыслями и научаюсь знать силу слов и языка!

Когда божественный песнопевец Давид начинает говорить о Боге, какая в словах его изображается любовь и надежда на Него: возлюблю тя Господи крепосте моя, Господь утверждение мое, и прибежище мое, и избавитель мой, Бог мой, помощник мой, и уповаю на Него: защититель мой, и рог спасения моего, и заступник мой! Кажется, уста его не могут насытиться повторением имени Господня и различными благодеяний его исчислениями. Кончит и опять начинает. Так силен в нем дух благодарности! Когда же говорит о бедствиях своих, от которых бы погиб он без помощи Божией, то какими пламенными чертами изображает их: одержаша мя болезни смертныя, и потоцы беззакония смятоша мя. Болезни адовы обыдоша мя, предвариша мя сети смертныя! Посреди бедствий, уготованных ему от врагов, взывает он ко Всевышнему. Бог услышал теплые молитвы его, и когда подвигнулся на помощь ему, тогда трепетна бысть земля, и основание гор смятошася. Такой страх и потрясение в природе производит единое мановение Божие! Послушаем, какими чертами описывает он грядущего на помощь к нему Творца: взыде дым гневом Его, и огнь от лица Его воспламенится: углие возгореся от Него. И приклони небеса и сниде, и мрак под ногама Его. Одно только выражение: и приклони небеса дает уже величественное, страшное понятие, Кто с них нисходит. И возгреме с небесе Господь, и вышний даде глас Свой. Низпосла стрелы, и разгна я (т.е. врагов): и молнии умножи, и смяте я. И явишася ис-точницы воднии, и открышася основания вселенныя. Отчего природа в таком ужасе и движении, что глубина вод расступилась и открыла основания Вселенной? От запрещения Твоего, Господи, от дохновения духа гнева Твоего. Какая высота в мыслях! Какая сила в выражениях и словах!

Подлинно, созерцание небес, перемены дня с ночью, все сии чудные великолепные явления, не суть речи или словеса, но вещания, исходящие во весь мир, и громче всякого языка или гласа проповедуют славу своего Создателя.

После величественного изображения славы Бога кто не поверит, что закон Господень непорочен; свидетельство Господне верно, умудряющее младенцы. Оправдания Господня права, веселящая сердце. Заповедь Господня светла, просвещающая очи. Страх Господень чист, пребывали в век века. Судьбы Господни истинны, вожделенны паче злата и слаждша паче меда и сота?

С каким огнем и движением духа просит псалмопевец Бога об избавлении своем: Востани, вскую спиши Господи? Воскресни и не отрини до конца. Вскую лице Твое отвращаеши? Воскресни, Господи, помози нам, избави нас имене ради Твоего. Какие смелые выражения: вскую спиши Господи? Вскую лице Твое отвращаеши? Забываеши нищету нашу и скорбь нашу! Кажется, как будто он укоряет Бога; как будто говорит ему нечто оскорбительное и дерзновенное. Но может ли благости Божия оскорбиться взываниями, обнажающими пред Ним всю внутренность души, смелость которых родилась от сильного желания призвать Его на помощь? Может ли чадолюбивый отец прогневаться на сына, вопиющего к нему всем гласом любви и надежды на него? Притворная любовь робка, истинная любовь смела, от уверенности в своей искренности. Как эти смелые вопросы от персти, от червя, должны всемогущему Богу быть приятны в смешении с уничиженными мольбами: воззри на нищету нашу, смирися в персть душа наша, прильпе земли утроба наша: воскресни, и не отрини до конца! Это соединение простых и смелых выражений вместе с сильными и уничиженными есть жар кипящего усердия, есть разумение чувствовать и высокое искусство писать.

Егда низшел еси к смерти, Животе безсмертный! Тогда ад умертвил еси блистанием божества.
В немногих словах какое богатство мыслей и какая сила выражений! Низшел — глагол сей показывает непринужденное, добровольное Богочеловека Христа подвержение себя жребию смертных. Ко всякому другому смерть приходит, Он единый низшел к смерти; ибо она не смела бы к Нему приступить. И кто же низшел к ней? — Животе безсмертный! Сам источник жизни, сам безсмертный живот! Что ж соделал сей низшедший к смерти Животе безсмертный? Ад умертвил! Каждое слово поражает ум мой новою силою; рождает во мне новое удивление. Ад, это жилище тьмы, эту державу смерти, умертвил! Но как и чем умертвил Он его? Крепостью ли руки, силою ли власти, или острием стрел, мечей, копий? Нет: блистанием божества! Какая высокая, чудесная и купно простая, удобопонятная мысль! Ад, удаленное на безконечное пространство от высот небесных; ад, не освещаемый никогда лучами солнца; сей ад, конечно, не мог существовать при появлении в нем источника света; где Бог, там нет ада; Богу не нужно было для разрушения его употреблять силу или власть. Он появился, и ад должен был умертвиться блистанием божества. Какая кисть! Какое стихотворство!

В Песни песней язык мягче, нежнее. Например, призывание к себе невесты: Прииди, ближняя моя, добрая моя, голубице моя, прииди; яви ми зрак твой, и услышан сотвори ми глас твой: яко глас твой сладок, и образ твой красен. Можно ли живость и силу чувствования, при услышании голоса возлюбленного, выразить лучше: Душа моя изыде в слово его. Взысках его и не обретох его, звах его, и не послуша мене. Какой новейший язык скажет так сильно? Мы можем сказать: весь желание; француз, вместо сего, должен сказать: все то, что есть в нем, суть вещи желаемые. Какое безполезное многословие!

Что составляет красноречие, как не избранные, богатые смыслом слова, услаждающие и слух и разум? Что составляет силу и высоту слога, как не краткость? О преподобном Несторе в Патерике говорится: навыче всякой иноческой добродетели; чистоте телесней и душевней; вольней нищете, смирению глубокому, послушанию непрекословному, пощению крепкому, молению непрестанному, бдению неусыпному.

Сколько в Сирахе, в притчах Соломоновых, в Деяниях апостольских, в Пророках, в Посланиях находим мы кратких, исполненных разума речений:

Закон мудрому источник жизни.
Ярость царева вестник смерти.
Мудрый во устах носит разум.
Венец хвалы старость.

Запрещая нам толковать силу слов, не запрещают ли разуметь язык свой и книги? Удаляясь таким образом от разумения слов, язык наш совсем удалится от того языка, на котором писаны священные книги и совершается Божественная служба. Мы не будем их понимать; и как же соблюдем тогда веру нашу? как исполним повеление христианского закона, чтоб из чтения священных книг укрепляться в вере и почерпать мудрость и благонравие? Наипаче духовенство своими примерами, доказательствами, гремящим красноречием долженствовало бы привлекать и обращать нас к тому, а не само вместе с нами от языка славенского уклоняться.

Источник языка нашего богат коренными словами, изобилен ветвями от них, и нам для украшения нынешнего нашего наречия остается только черпать из него. Но вредные толки о мнимой разности славенского языка с русским не только не дают словесности процветать, но даже пребывать твердою и постоянною.
  
#38 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:33
  
0
СЛАВЕНСКИЙ И РУССКИЙ ЯЗЫК — ЕДИН

Откуда родилась неосновательная мысль, что сла-венский и русский наречия различны между собою? Ежели мы слово язык возьмем в смысле наречия или слога, то таковых разностей мы найдем не одну, много: во всяком веке или полувеке примечаются некоторые перемены в наречиях. Слово о полку Игореве, Библия, Четьи-минеи, Нестерова летопись, Феофановы проповеди, Кантемировы сатиры, оды Ломоносова суть книги, писанные разными слогами и наречиями, но язык в них один и тот же — славенский или русский. Собственно, под именем языка разумеются корни слов или ветви, от них произошедшие. Когда они в двух языках различны, тогда и языки различны между собою.

Где ж примечаем мы то в нашем наречии? Мы не имеем ныне двойственного числа, не говорим идоста, ногама, рукама; но говорим идут, руками, ногами. Мы у тех же самых имен и глаголов изменили только окончание: следовательно, разность не в языке, а в наречии, нимало не уклонившемся чрез то от разума и свойств языка.

В каком важном сочинении найдем мы калякать, кобенитъся, задориться, пригорюниться, ошеломить, треснуть в рожу и подобные тому простые и низкие слова? Весьма странно признать их не славенскими потому только, что их нет в высоких творениях, в которых им и быть неприлично. Возьмем Библию, летописи, народные сказки или песни: в каждом из трех родов сочинений найдем мы разные слоги, разные наречия, и множество слов особливых, в другом роде не существующих, но корни которых, однако ж, находятся в общем языке, все эти роды объемлющем. Мы, конечно, не найдем в народном языке ни благовония, ни воздоения, ни добледушия, ни древоделия; а напротив того, в Библии не найдем ни любчика, ни голубчика, ни удалого доброго молодца; однако не можем из этого различия заключить о разности языков. Всякое слово пускает от себя ветви, из которых иные приличны высокому, а другие простому наречию или слогу. Из этого разделения их не следует утверждать, будто бы они не одно и то же дерево составляют.

Что ж такое русский язык отдельно от славенского? Мечта, загадка. Между тем многие новейшие писатели на этом мнимом разделении основывают словесность нашу. Они не о том рассуждают, что такое-то слово высоко или низко; но нет, они о каждом слове говорят: это славенское, а это русское — основываясь на мечтательном правиле, что которое слово употребляется в обыкновенных разговорах, так то русское, а которое не употребляется, так то славенское. Так проповедуют они, что все славенские слова надобно исключить из нынешнего языка и писать, как говорим. Они называют это утонченною литературою или новою эпохою языка, а все то, что до них или не по их писано, отвергают как старое и обветшалое.

Мы доказали, что славенский и русский язык есть одно и то же. В чем же состоит разность между этими двумя наречиями? В некотором только изменении слов, а не в разделении на славенские и русские. Если скажем, что лепота есть славенское, а красота русское-слово; то к какому же языку причислить великолепие? Если к русскому, то каким образом, не зная лепота, будем мы знать великолепие! Если скажем, что глагол делаю русский, а дею славенский; то зачем же говорим злодеяние, злодей? Таких затруднений мог бы я представить множество. Каким же образом в составе языка разберем мы, что славенское и что русское? Обычно возражают против славенского люди, не читавшие ничего твердого, созидающего в нас зрелость ума и рассудка. Им до разбора свойств его, до первоначальных оснований, до коренного заключающегося в словах смысла нет никакой нужды. У них только и вопросов: неужели нам говорить: аще (если) бы ты не скоро возвратился, я бы не дождавшись тебя, абие (вскоре) ушел домой! Почитая невежество глубоким знанием и просвещением, изо всей мочи кричат: неужели писать точию, вскую, уне? Как будто славенский язык и виноват в том, что они употреблять его не умеют. Поэтому ежели я скажу: несомый быстрыми конями рыцарь внезапу низвергся с колесницы и расквасил себе рожу, так будет русский язык виноват, что я сказал на нем такую нелепость? Такой суд о худости языков есть самый невежественный. Итак, не славенский, отделяя от русского! презирать; не слова его на славенские и русские разделять; но какое слово какому слогу прилично, знать надлежит. Ломоносов никогда не сказал бы в разговорах с приятелями: Я, братец, велегласно зову тебя на чашку чая, ибо знал, что велегласно слово высокое. Но когда пришлось ему писать оду, он не усомнился сказать:
Сие все грады велегласно,
Что время при тебе прекрасно,
Монархиня, живут и чтят;
Сие все грады повторяют.

Державин также в простых разговорах не сказал бы нигде ошую и одесную, но когда сочинял возвышенного рода стихи, тогда поставил:
Там тысящи падут ошую,
Кровавая горит заря,
Там миллионы одесную,
Покрыты трупами моря.

Наш язык, праотец многим другим, не уступает ни греческому, ни латинскому; не меньше их краток, не меньше силен, не меньше богат. Он в изображении важных предметов высок и великолепен, в описании обыкновенных вещей сладок и прост. Где надобно говорить громко и величаво, там предлагает он тысячи избранных слов, богатых разумом, звучных и совсем особых от тех, какими мы в простых разговорах объясняемся.

Глубокую философическую мысль о скоротечности времени и суете мiрской представит не пышными, но простыми, однако сильно усмиряющими гордость словами:
Суетен будешь
Ты человек,
Если забудешь
Краткий свой век.
Счастье, забава,
Светлость корон,
Пышность и слава,
Все только сон.
Как ударяет
Колокол час,
Он повторяет
Звоном сей глас:
Смертный!
Будь ниже
В жизни ты сей,
Стал ты поближе
К смерти своей.

Изобилие языка нашего требует такого в прибирании слов искуства, какое должны иметь продавцы жемчужных нитей: малейшая худость или неравенство одной жемчужины с другими уменьшает в глазах знатока цену всей нитки.

Хорошие писатели не смешивают славенского с русским. Например, можно сказать препояши чресла твоя и возми жезл в руце твои, и можно — подпояшься и возьми дубину в руки. То и другое на своем месте прилично. Но начав препояши чресла твоя, кончить и возьми дубину в руки было бы и смешно, и странно.

Если отказываться от славенского и писать по-разговорному, так уже надобно говорить: молодая девка дрожит, а не юная дева трепещет; к холодному сердцу шею гнет, а не к хладну сердцу выю клонит; опустя голову на ладонь, а не склонясь на длань главой.

Итак, славенский — высокий, ученый, книжный язык. Употребление некоторых слов славенских не там, где должно... похоже на то, как если бы женщина доказывала худость алмазов тем, что, повешенные у нее на носу и на губах, они безобразят ее. Но кто ж ей велит вешать их не там, где прилично? Или теперь превратить все алмазы в простые каменья?

Разговор Русского и Славянина о единстве славенского и русского наречий
Славянин. Знаете ли вы, что значит глагол бавитъ?
Русский. Нет, не знаю. Это не по-русски.
Слав. По крайней мере, разумеете ли: пробави Господи милость твою? (Пробавити: продолжить, протянуть — изд.]
Рус. Разумею. Это славенская речь.
Слав. А это: Мы и без денег можем прибавиться? Или прибавить, убавить, забава?
Рус. Это русские.
Слав. Итак, у вас прибавиться, прибавить русские, пробави славенское, а корень этих слов бавить никакое. Прекрасное рассуждение о языке! Да разве вы не стараетесь узнать, от какого понятия происходят употребляемые вами слова?
Рус. Это, во-первых, сопряжено с великим трудом, а во-вторых, и безполезно, потому что такие слова, как бавитъ считаются обветшалыми.
Слав. Ежели б вы наняли учителя, который бы сыну вашему твердил: носи суконный кафтан и полотняную рубашку, но почитай за стыд знать о шерсти и льне, из которых кафтан твой и рубашка составлены; какое бы заключение сделали вы о таком учителе?
Рус. Я бы согнал его со двора.
Слав. Вы себя вините. А известен ли вам глагол вадить?
Рус. Нет.
Слав. Например, Пилат говорит про Христа (Лк. 23): при-ведосте мне человека сего, яко развращающа люди, и се аз пред вами истязав, ни единыя обретаю в человеке сем вины, яже нань вадите (...и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его). Теперь вы видите, что глагол этот существует в языке, и существует твердо, потому что пустил от себя многие отрасли.
Рус. Когда корень неизвестен, так и отрасли неизвестны.
Слав. Неужели не знаете вы слов: привадить, отвадить, повадиться, повадка, неповадно?
Рус. Как не знать? Это русские слова.
Слав. А наваждение, наваждать, сваждатъ, навадник, на-вадница, свида?
Рус. Не знаю. Это славенские.
Слав. Вы видите в языке нашем семьи слов. Что ж вы делаете с этими семьями? Коренные или родоначальные слова, от коих все прочие произросли и получили знаменование и силу свою, вы отсекаете, а в остальных, потерявших через отнятие у них корня ясность значения своего, не находите уже более того родства и связи между ними, которыми сопрягла их сама природа. Вы отрезаете у этих древ корень, и когда ветви их обезси-леют, тогда вы еще многие из них нарочно подсушаете и хотите, чтобы таким образом составленный из дерев лес, то есть язык наш, зеленел и процветал!
Рус. Употребление сродни тирану: оно делает вкус, а против вкуса никто не пойдет.
Слав. Употребление и вкус должны зависеть от ума, а не ум от них; ибо ежели употребление и вкус станут управлять умом, так кто же будет управлять ими?

Употребление слов может быть общее и частное: общее объемлет весь язык и все времена; частное относится к некоторому времени и наречию. А это есть вещь, во-первых, непостоянная, во-вторых, неопределенная. Непостоянная, потому что мы не можем употреблять того, чего не знаем; и только тогда начинаем употреблять, когда узнаем; следовательно, что неупотребительно сегодня, то может употребительно быть завтра. Неопределенная потому, что когда один станет со вниманием читать все книги, сколько их есть в языке; друрой без всякого внимания будет для любопытства читать одни только ведомости; третий ничего не будет читать: тогда понятия этих трех человек об употреблении слов будут совсем различны. Первый из них станет считать такие слова ясными и понятными, о каких два последние совсем не знают и не слыхали. Из этого явствует, что частное употребление должно почерпаться из общего или, иначе сказать, язык должен быть основанием наречию, а не наречие языку. От первого случая происходит хорошее употребление, от которого наречие процветает; от второго худое употребление, от которого оно, не питаясь природными своими соками, скудеет и сохнет. Первое есть плод труда и откровений, второе — плод лености и заблуждения. Первое защищают ум и рассудок, второму покровительствуют подражание и навык. Но владычество их недолго продолжается.

Рус. Что хотите, то и говорите; но я в русское мое наречие не приемлю ничего славенского.
Слав. Вот самое лучшее возражение! Желаю вам счастья и успехов. Я очень почитаю наречие ваше: оно есть истинное чадо славенского языка, которому он всю свою силу, крепость, богатство, краткость и великолепие укрепляет в наследство. Но когда вы будете думать, что оно не допускает вас знать и пользоваться сокровищами отца своего, то я предвижу, что этим вы приведете его напоследок в великую бедность; ибо противно здравому рассудку поверить, чтобы такое наречие со временем не упало и не уронило всей процветавшей на нем словесности.

Свинья под дубом вековым
Наелась желудей до сыта, до отвала;
Наевшись, выспалась под ним,
Потом, глаза, продравши, встала
И рылом подрывать у дуба корни стала.
Ведь это дереву вредит, —
Ей с дубу Ворон говорит:
Коль корни обнажишь, оно засохнуть может.
Пусть сохнет, — говорит Свинья:
Ничуть меня то не тревожит;
В нем мало проку вижу я;
Хоть век его не будь, ничуть не пожалею,
Лишь были б желуди: ведь я от них жирею.
Неблагодарная! — Примолвил Дуб ей тут:
Когда бы вверх могла поднять ты рыло,
Тебе бы видно было,
Что эти желуди на мне растут.
А.И.Крылов

Растеряние слов и понятий час от часу умножается, и пустота в языке наполняется чуждым и несвойственным ему веществом, отчего он слабеет и увядает.

Рассуждать о коренном значении слов, черпать из этого богатого источника, восходить к началам его суть единые средства к распространению и обогащению нашей словесности. Разделять же язык на славенский и русский, истреблять высокие слова и заменять их простыми, отсекать корни и засушить ветви в деревьях слов, брать за образец обыкновенный слог разговоров, презирать и не читать книг, заключающих в себе источники языка, переводить слово в слово с чужих языков речи суть, конечно, самые легкие средства, не требующие никакого труда и учения, но между тем весьма сильные к стеснению, изнурению, искажению и без-ображению языка нашего и словесности.
Для чего эти толки о разделении языка нашего на славенский и русский? Не для того ли, чтобы ум и сердце каждого отвлечь от нравоучительных духовных книг и привязать к одним светским писаниям, где столько расставлено сетей к помрачению ума и уловлению невинности, что, совлеченная единожды с прямого пути, она непременно должна попасть в них. Добиваются, чтоб язык веры, став невразумительным, не мог никогда обуздывать языка страстей.

Оттого всякое благонамеренное и полезное сочинение досаждает многим и вооружает против нас писателей, старающихся всячески помрачить его. Во множестве журналов наших находим под именем критик такие суждения о языке и словесности, которые не только пред целым светом, но и пред двумя человеками изъявлять стыдно. И все они стихами и прозою вопиют против славенского! Выпишем некоторые места и речи...

Российский язык происходит от славенского точно так же, как французский от латинского.
Неоспоримая правда! С тою только разностью, что ни один француз, не обучась латинскому, его не разумеет; а у нас всякий безграмотный мужик заставляет грамотного сына своего читать пред ним Пролог, Че-тьи-минеи и другие духовные книги, разумея и слушая его с удовольствием.
Мы на нашем языке никаких не имели сочинений до времен Петра Великого.

Ежели бы кто и ничего, кроме романов, комедий и журналов не читал, так и тот не мог бы этого сказать: неужели он даже не слыхивал, что у нас есть Русская правда, Слово о полку Игореве, летопись Нестерова, Никонова, Сильвестрова, Псалтирь, Евангелие и множество духовных книг, сочиненных и переведенных задолго до Петра Великого?

Можно ли назвать одним и тем же языком два наречия? К чему величаться названием, нам не принадлежащим?

Вот какие умствования! Говорить, что мы люди, потомки наших предков и что имеем свой язык — есть не принадлежащее нам название. Да что ж мы такое? И какое название нам принадлежит?
Наш русский язык сам по себе гораздо богаче, великолепнее, сильнее всех прочих.

Да что такое наш русский язык сам по себе? Где он? Найдем ли мы в нем хоть два таких слова (выключая иностранные), о которых могли бы сказать: вот это славенское, а это русское.
Правда, что возвышенный слог не может у нас существовать без помощи славенского; но эта необходимость пользоваться мертвым для нас языком для подкрепления живого не есть доказательство.

Не мудрено понять, когда скажут: человек помогает человеку; но каким образом представить себе, что язык помогает языку? Этого мало: мертвый помогает живому. И этого мало: живой без мертвого существовать не может! Как? Подобные загадки, странности, небылицы смеют являться в виде рассуждений? И пред кем? Пред лицом света. О! Но воздержимся от удивления.

Что такое мертвый язык? — тот, которым никакой народ не говорит более. Латинский язык есть мертвый; ибо существует в одних только книгах и между учеными людьми. Эллинский или древнегреческий может также назваться мертвым, потому что число нынешних греков весьма невелико, состоит под владением турецким и притом новым наречием своим так далеко отошло от языка своих предков, языка Гомеров, что уж больше не разумеют его. В том ли положении находится сла-венский язык? Пятьдесят миллионов человек говорят на нем! И там, где главная колыбель его, где на нем основана вера и законы, там называют его мертвым! О! Но воздержимся от удивления.
  
#39 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:34
  
0
КРАСОТЫ МЫСЛЕЙ НИКОГДА НЕ СТАРЕЮТ

Народная мудрость сквозь века

Полюбим свое. Тогда пред светом сияния блистающих красот родного языка померкнет волшебный блеск чужеязычных прелестей, подобно как луна померкает пред ясными лучами солнца. Похвально знать чужие языки, но не похвально оставлять для них свой собственный. Язык есть первейшее достоинство человека, следовательно, свой язык есть первейшее достоинство народа.

Но каким средством может процветать и возвышаться словесность? Единственным! Когда все любят свой язык, говорят им, читают на нем книги. Тогда только рождается в писателях ревность посвящать жизнь свою трудам и учению.
Но где нет любви к языку своему, там все молчит, все вянет, подобно тишине ночи...
Ученые иностранцы доказывают, что самые величайшие писатели их всем обязаны священному и народному языку своему. Возьмем священные книги народные стихотворения на других языках, сравним с нашими и увидим, как далеко они от нас отстают.

Когда они из скудных источников своих почерпали силу красноречия, то нам ли с богатым языком своим смотреть только на образ их мыслей и объяснений, не ища в собственных наших хранилищах той высоты и приятности, каких они в хранилищах своих никогда не могли находить?

Оба сии рода словесности требуют немалого в них упражнения, дабы напоиться духом их, — иначе подобны они драгоценному камню, который до тех пор не привлекает к себе взоров, пока искусная рука художника не снимет с него покрывающий блеск его корку.

Читая старинные наши сочинения, такие как летописи, скорее можем мы приметить некоторые корни употребляемых нами ветвей; ибо чем язык простонароднее, тем он старее и ближе к своему началу, или первобытному составу слов. Хотя времена и обстоятельства всякий язык подвергают некоторому изменению, однако простонародный язык сохраняет долее первобытность свою, потому что меньше имеет надобности в раздроблении мыслей, и для того меньше обширен, меньше богат. Обыкновенно говорят им простые безграмотные люди, которые не выдумывают, как бы вместе угождать разуму и слуху, как бы всякую речь сказать лучше, короче, сильнее. Напротив, ученый язык для приобретения важности иногда сокращает, иногда совокупляет, иногда изменяет, иногда выбирает слово.

А всякое сокращенное или измененное слово моложе первобытного и далее от своего начала. Например, в слове власть мы никак не можем видеть корня, то есть первоначальной заключающейся в нем мысли.

В неопределенном глаголе владеть смысл тоже не приметен. Но в других того ж глагола изменениях владею владеешь, владеет начинает открываться, что слово это сложное; ибо мы имеем глаголы дею (т.е. делаю), де-ешъ, деет. Остается только узнать, от какого слова происходит другая его половина вла. Сие покажет нам простой старинный язык, каким писаны Нестерова летопись и другие подобные книги. Там найдем мы везде не Владимир, не владеет, но Володимир, володеет. Следовательно, первый слог вла есть не что иное, как сокращение прежнего воло, означающего волю. Итак, володеет, значит волю деет, то есть волю свою делает, по воле своей поступает, воля его закон другим. Вот корень или первоначальная мысль, пустившая от себя многие другие отрасли: власть, волость, властелин, владыка.

Итак, из духовных книг должны мы учиться высокому, а из народных преданий простому слогу. Но не подумайте, чтоб простота не имела своей высоты. Красноречие может быть двоякого роду: одно пленяет нас украшенным и цветущим слогом, а другое поражает ум наш и чувства силою простоты и правды. Святослав воинам своим, убоявшихся великого числа греков, сказал: не посрамим Руския земли, но ляжем костьми туто: мертвыя бо не имут срама; сие есть живое пламенное чувствование твердой, великой души; оно не могло иначе родиться, как только в голове человека, дышащего честолюбием и славою.

Другой стихотворец говорит: на груди (у воина) красное солнце, во лбу светел месяц, в затылке частые звезды. Какое исполинское воображение! Как же древних сказках не приметить следов ума?

Теперь послушайте похвалу старинному витязю:
В бою молодец
И битец и стрелец
Не боится меча,
Ни стрелы, ни копья.
Он садится на бурку
Удалым полетом.
Подымается конь
Выше темного лесу
К густым облакам:
Он и холмы и горы
Меж ног пропускает,
Поля и дубровы
Хвостом устилает,
Бежит и летит
По землям, по морям,
По далеким странам.

Если бы от таковых сказок остались у нас не малые только отрывки, но сохранились целые книги, могли бы мы тогда завидовать Гомерам и Виргилиям?

Сгоревшее место дымится, огня уже не видать, но дым показывает, что прежде тут был огонь. Великолепие разрушенного града видно из его развалин.

Из уст в уста, дошли до нас чрез века сочинения настоящих Боянов, то есть великих древних стихотворцев. Вот, например, описание терема, построенного женихом для своей невесты:
К полуночи и двор поспел:
Три терема златоверхие,
Да трои сени косящеты
(из деревянных косяков сделанные — изд.),
Да трои сени решетчеты.
Хорошо в теремах изукрашено:
На небе солнце, в терему солнце;
На небе звезды, в терему звезды;
На небе заря, в терему заря,
И вся красота поднебесная.

Но возьмите всю сказку, вы не найдете в ней ничего соответствующего сей высокой мысли. Не ясно ли, что она сохранилась от древнего времени, между тем как все прочее приделано к ней вновь простым и неискусным образом? Поправки или приделки в древних стихотворениях, равно как и в древних картинах, часто бывают так видны, как на старом платье новые заплаты.

В старом стихотворстве каждое существительное имело свое прилагательное: красное солнышко, светлый месяц, частые звезды, синее море, черный соболь, белая лебедь, палаты белокаменные, теремы златоверхие, гусли звончатые.

Любит старинное наше стихотворение уменьшительные имена:
Ты детинушка, сиротинушка,
Безприютная твоя головушка.

Уменьшительные имена чужды новейшему стихотворению нашему, потому что оно почерпнуто из иностранных источников, в которых сии красоты просто не существуют.

Некоторые приговорки — совершенно особенные, которые ни на какой другой язык перевести не можно: видом не видать, слухом не слыхать; или: старой муж журмя журит.

Многие сравнения или подобия в русских песнях
так просты, естественны и величавы, что всякий, мудрый и простец, равно их чувствуют и понимают:
Не ковыль трава в поле зашаталася,
Зашаталася, братцы, рать великая.

Или:
Не во всяком крепком камушке есть искра,
Не во всяком добром молодце есть правда:
Любил меня мил сердечной, да покинул.
Или:
Не золотая трубушка вострубила,
Возговорил наш батюшко православный Царь.

Какое прекрасное сравнение гласа царского с золотой трубою! И как для доброго царя, чувствующего себя подлинным отцом Отечества, должны быть приятны усердные от народа своего слова: батюшко православный Царь.

А вот старинная песня описывает кончину удалого воина:
В головах у него колчан стрел, по правую руку сабля острая, по левую — тугой лук, единственный смерти его свидетель. Умирающий воин прощается с конем своим, велит ему белое тело свое зарыть копытами в землю и потом, возвратяся на святую Русь, поклониться отцу и матери его, отвезти благословение малым детушкам и сказать молодой его вдове, что женился он на другой жене, в приданое взял поле чистое, свахою была каленая стрела, а спать положила пуля мушкетная.

Другая древняя песня оплакивает погибшего воина:
Мать плачет, как река льется;
Сестра плачет, как ручей течет;
Молода жена плачет, как роса падет:
Красно солнышко взойдет, росу высушит.

Какое вместе величавое и естественное сравнение! Эти простые, но истинные, в самой природе почерпнутые мысли и выражения, суть те красоты, которыми поражают нас древние писатели, и которые только теми умами постигаются, чей вкус не испорчен жеманными вымыслами и пухлыми пестротами. Они вселяются в душу и живут в ней, между тем как выдумки хитрого и холодного ума нравятся как игрушки, и вскоре исчезают, как дым.

Далеко отошли мы от старинной простоты, однако сердце еще чувствует ее. И ежели разум свергнет с себя иго навыка, так и он преклонится на сторону сердца. Разум человеческий, гоняясь за хитростями, так удаляется иногда от простоты, что потерявшись во мраке умствований, с радостью возвращается к прежним своим чистым, природою внушенным понятиям.

В наших старинных песнях не найдете вы ни купидона, стреляющего из глаз красавицы; ни амброзии, дышущей из уст ее; ни души в ногах, когда она пляшет; ни ума в руках, когда она ими размахивает; ни граций, сидящих у нее на щеках и подбородке. Когда хотели похвалить ту, которая нравится, то говаривали, что у ней:
Очи соколиные,
Брови соболиные,
Походка павлиная;
По двору идет,
Как лебедь плывет.

Они для выражения своих чувств не искали кудрявых слов и хитрых мыслей:
Ты не вейся, не вейся трава с ракитой,
Не свыкайся, не свыкайся молодец с девицей:
Хорошо было свыкаться, тошно расставаться.

Наше сердце как будто не смеет, не спросясь у разума, изъявлять любовь свою, а в старинных русских песнях сердце говорило то, что чувствовало. Разум молчал и не смел ему подавать советов, зная, что в этом случае больше испортит дело, чем поправит.

Вот как в старинной песне говорит язык сердца:
Никто ее кручинушки не знает,
Ни батюшка, ни матушка родные,
Ни белая голубушка сестрица.
Не может мила друга забыти
Ни денною порою, ни ночною,
Ни утренней зарею, ни вечерней.

Какою скромностью, стыдливостью украсил сочинитель девицу: даже сестре не смела открыться! Притом какая видна здесь нравственность: всякую тайну дочернюю наперед узнавали отец и мать.
Нравы старинные, при всей своей грубости, поближе были к коренным добродетелям, чем наши. Грубость их не была еще рассеяна тьмой просвещении...

В одной из песен описывается свидание и разлука Двух любящих сердец:
На восходе красна солнышка,
На закате светла месяца,
Не сокол летал по поднебесью,
Молодец ходил по бережку.
Он не скоро шел, снаравливал,
Во зеленой сад заглядывал,
Сам кручинясь приговаривал:
Уж все пташечки проснулися,
Друг со другом повидалися,
Сизыми крыльями обнималися;
Лишь одна моя голубушка
Лебедь бела красна девица,
Крепко спит теперь во тереме:
Знать, ей милый друг не грезится,
Знать, о мне она не думает.

Надобно вообразить себя в состоянии тех людей, которые никогда не просыпают солнечного восхода. Наконец ожидаемая красавица появляется:
Идет девица из терема,
Что бело лице заплакано,
Ясны очи помутилися,
Белы руки опустилися.
Не стрела сердце поранила,
Не змея его ужалила...
Красна девица промолвила:
Ты прости, прости, мой милой друг,
Ты прости душа, отецкой сын:
Ввечеру меня помолвили,
Завтра будут поезжалые,
Повезут меня в церковь Божию:
Я достануся иному, друг,
И верна буду по смерть мою.

Мы по нынешним нашим нравам скажем: какой холодный конец! Но поставим себя в те времена, когда брак для целомудренной женщины был гробом всех ее сердечных склонностей. Она жила одному только мужу, всему прочему умирала. Одно слово: меня помолвили, без всякого роптания на отца и мать, дает знать, что она оставляет милого друга поневоле, одно речение повезут меня в церковь Божию, без всякой проповеди о должностях супруги. Истинная печаль молчалива...

А вот в другой песне жених обращается к невесте:
Ты зазноба, ты зазнобушка,
Ты прилука молодецкая,
Красна девица отецка дочь!

Наши красавицы, которые по непонятной к чужому языку страсти затворили вход в сердце всяким русским словам, пожалуй, не позволят себя назвать ни зазнобушкою, ни прилукой молодецкою; иная и рассердится, если мы у нее ничего лучшего не приметим, как только одну ее русую косу, которую часто и приметить нельзя, потому что она отрезана!

Однако назвать красавицу зазнобой есть самое почтительное выражение; ибо предполагает ее добродетель, строгость, неприступность. Своим хладом или соединенным с красотой целомудрием она зазнобляет сердце молодецкое, то есть холодом воспаляет в нем жарчайший пламень, но такой, который рождающимся от почтения страхом удерживается и застывает.

Равным образом поражает и выражение — ты прилука молодецкая. Если под разлучить, отлучить разумеем отдалять, то прилучить значит приближать, привлекать.

Я так теперь люблю простонародную зазнобушку и прилуку, что все наши ангел мой, обожаемая, безподоб-ная, предмет любви моей ничего пред ними не стоят.

А вот еще песня:
Как на дубчике два голубчика
Целовалися, миловалися,
Сизыми крыльями обнималися.
Отколь ни взялся млад ясен сокол,
Он ушиб, убил Сизова голубя,
Сизова голубя, мохноногова.
Он кровь пустил по сыру дубу,
Раскидал перья по чисту полю,
Он пух пустил по поднебесью.
Можно ли что-нибудь величавее сказать о власти сокола и жалостнее о смерти голубя?
Как растужится, разворкуется,
Сизая голубушка по голубчике,
По голубчике мохноногеньком.

Голубушка и голубчик тем более знаменательны здесь: во-первых, означают птицу, во-вторых, ласку или приветствие. Попытайтесь на другом языке выразить: как растужится, разворкуется; попытайтесь сыскать слово мохноногенькой.

Как возговорит млад ясен сокол:
Ты не плачь, не плачь сиза голубушка,
Сиза голубушка по своем голубчике:
Полечу ли я на сине море,
Пригоню тебе голубей стадо:
Выбирай себе Сизова голубя,
Сизова голубя мохноногова.
Как возговорит сиза голубушка:
Не лети сокол на сине море,
Не гони ко мне голубей стадо,
Вить то уж будет мне другой венец,
Малым голубятушкам не родной отец.

Какой кротостью преисполнен ответ голубкин ясному соколу. Ни укоризн, ни упреков, ни жалоб, ни восклицаний. Но как ясно изобразила верная голубка, сколь люто поступил он с ней! Такую сильную сказала правду, что, кажется, я растерзал бы этого злого сокола.

Надобно напитаться мыслями, выражениями, словами наших предков. Надобно уметь у них заимствовать, дабы в новом наречии сохранить важность, великолепие, силу, краткость прежнего языка. Красоты мыслей никогда не стареют.

Священные книги снабдили бы нас избранными словами, краткими выражениями, красотою иносказаний, высотою мыслей. Из летописей наших усвоили бы мы себе много хорошего и русского. Народный язык, очищенный несколько от грубости, сблизил бы нас с тою невинностью, с теми естественными чувствованиями, от которых удаляясь, делаемся мы жеманными говорунами.
Мы имеем много собственных своих сокровищ: они сокрыты, не извлечены наружу, и оттого забыты, растеряны, отделены от тела нашей словесности.

Кто бы подумал, что мы, оставив многими веками утвержденное основание языка своего, начнем вновь созидать его на скудном основании французского? Кому приходило в голову с плодоносной земли благо-устроенный дом свой переносить на безплодную болотистую землю?

Как же с таким языком, как наш, избрать себе образцом какой-нибудь новейший язык? гоняться за его выражениями и мыслями, не сметь думать и говорить по-своему? Оттого словесность наша придет в упадок; ибо многие важные и высокие слова забудутся, корни их истребятся, ветви, происшедшие от них, или посохнут, или круг знаменований каждой из них стеснится, чужие речения будут пускать странные отрасли, отнимать силу у коренных слов, и наконец из богатейшего языка, в котором каждое слово имеет свой корень, течет от известного и чистого понятия, сделается язык сборный, не имеющий более того ума, который присутствовал при составлении каждого речения, давал каждому слову, каждому выражению силу и душу.

Когда мы с богатым языком своим, имея премножество слов, сделаем их от невникания в коренной смысл пустыми, брошенными звуками и станем заимствовать слова из языков чужих, почитая за грех умствовать на своем, то из каких бы ни стали мы черпать источников, ничего не почерпнем, и все, как сквозь решето, прольется прежде мы поднесем ко рту.
  
#40 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:34
  
0
О ПЕРЕВОДЕ СЛОВ С ОДНОГО ЯЗЫКА НА ДРУГОЙ

Имеет в слоге всяк различие народ...

Мы бросились на новейшие иностранные языки, и переводя с них, стали придерживаться их свойств. Чего у них в языке нет, того уже и мы в сочинениях своих употреблять не смеем.

Всякий язык составлен из троякого рода слов: Из коренных. Из отраслей, от этих корней происшедших. Из двух разных названий (составных).

Коренных слов немного. Они существуют от самого начала языка. От них, как бы от некоего семени, язык наподобие великого древа, возрастал и расширял ветви свои. Без сомнения, слова эти что-нибудь значили, т.е. содержали в себе мысль, но отдаленность времени покрыла непроницаемым мраком первоначальные их знаменования. Какое понятие или мысль заключается в слове солнце мы ныне этого уже не знаем. Слово, у первородных предков наших, быть может, содержавшее само в себе ясное о светиле понятие, сделалось для нас простым условным знаком. Мы не можем сказать, для чего рука называется рукою; небо небом; земля землею.

Но совсем не в тех обстоятельствах находятся происшедшие от них отрасли: их разум непременно должен основываться на разуме корня, пустившего их от себя. Знаю я или нет, от чего произошло название гром — но на этом корне основываю я отрасли громко, гремушка, погромить. Здесь-то, в изобретении этих слов, разум мой должен руководствоваться знанием свойств языка своего. Я имею ясное понятие о солнце, но доколе не вникну в язык свой, не буду понимать, что такое солнышко. Иностранец, хоть и посмотрит в словаре слова мать, сырость и земля, не будет иметь точного понятия о выражении мать сыра земля. Без глубокого вникания в силу слов, без многого на своем языке чтения, невозможно чувствовать ни красот, ни погрешностей, часто не покоряющихся никаким правилам.

Сложные слова, составляемые из двух, редко трех слов, тоже немалого требуют соглашения со свойствами языка.
Беседа между лицами А и Б о переводе с одного языка на другой

А. Откуда известно нам знаменование глагола благоденствовать? Мы знаем только благо; но как разумеем действовать? он не употребителен.
Б. Он происходит от слова день, которое мне известно.
А. Этого не довольно. Слово день изменяется во многие отрасли: денный, денница, поденщина. Все эти слова имеют разное знаменование.
Б. Собственно действовать ничего не значит.
А. Ничего не значит в употреблении, но имеет основанный на свойстве языка смысл, до которого мы доходить можем.
Б. Что же вы из этих рассуждений вывесть хотите?
А. То, что в словах должна заключаться мысль; а иначе они будут пустые звуки. Можем ли мы то же сказать о глаголе сосредоточивать? Я знаю только, что он происходит от известного мне существительного средоточие, а какое действие разуметь можно под глаголом средоточитъ? Все равно что от известных всем камень, дерево произвесть камнитъ, деревить.
Б. Глагол взят с французского concentrer, который по точному переводу значит сосредоточивать, и какое он у них имеет знаменование, такое же мы и своему даем.
А. Удивительное уничижение так себя подвергать игу чужого рассудка! не сметь собственное свое находить хорошим потому только, что оно не похоже на чужое!
Б. Да разве нельзя к выдуманному слову привязать смысла?
А. Нельзя. Слово должно рождать смысл, и наподобие семени пускать от себя отрасли; тогда язык цветет; иначе он только спутывается и безобразится. Напрасно будете вы смысл чужого глагола concentrer привязывать к своему глаголу сосредоточивать, когда он его в себе не содержит.
Б. Однако не худо, когда мы вошедшие в язык наш иностранные слова станем стараться заменять русскими.
А. Весьма похвально и хорошо; но русские слова должны черпаться из русского языка и быть вводимы в употребление чрез растолкование силы и разума их. Иначе, почерпнутое из чужого языка, без соображения со своим, русское слово гораздо хуже иностранного, потому что вводит с собою в родной язык чужие речи, приучающие ум и слух наш к их словосочинению и отвлекающие от чувствования красоты природного нам слога.
Выводить новые слова от корня старых, распространять их знаменование и употреблять по свойству своего языка есть обогащать словесность; переводить их с другого языка, не соображаясь с собственным и употреблять по свойству того наречия, с которого они переведены, есть портить словесность.

Воздух дышит ароматом,
Усмехается заря,
Чешуятся реки златом...

Прежде я никогда не слыхал глагола чешуитъся, однако тотчас его понимаю. Выражение хотя и ново, но не чуждо для меня, не с другого языка взято. Его произвел ум, думавший по-русски.

Всякий язык обогащается другим, но не заимствованием из него слов, а тем, что, размножая наши понятия, открывает нам путь и дает разуму силу и знание извлекать из корней собственного языка своего дотоле неизвестные и для раздробления мыслей наших нужные ветви.

Когда не станем думать и рассуждать о словах, тогда привыкнем к худому и темному слогу. Принятые без рассуждения слова заведут нас в составление невразумительных речей. Новость их прельстит нас; мы подумаем, что отцы наши не умели объяснять своих мыслей; станем и слова и слог их презирать; станем пустословие называть красотою, невежество — вкусом, незнание языка своего — красноречием, и наконец до того удалимся от простых и ясных понятий, что будем, как в бреду, говорить чего сами не понимаем.
  
#41 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:34
  
0
ЖИТЬ СВОИМ УМОМ

Любителям чужой словесности

Ненависть к языку своему (а с ней понемногу, постепенно, и к родству, и к обычаям, и к вере и к отечеству) уже так сильно вкоренилась в нас, что мы видим множество отцов и матерей, радующихся и утешающихся, когда дети их, не умея порядочно грамоте, лепечут полурусским языком; когда они вместо здания говорят едифис; вместо меня удивило, меня фрапировало. Я сам слышал одного дядю, который племянника своего, называвшего людей его слугами, учил говорить лакеи.

Мы первые понятия детей наших направляем к чужим языкам, от чего и рождается в них холодность и нечувствительность, презрение к своему собственному; ибо навык много может в человеке... Восьмилетнее дитя читает у нас стихи Вольтеровы и не умеет не только наизусть, но даже по книге прочитать Блажен муж или Отче наш. Дитя растет: привычка объясняться на чужом языке растет с ним вместе. С чужим языком идет он в беседы, свой остается за порогом. Одним разговаривает он целый вечер с девицами, другим приказывает только своему кучеру везти себя домой. Всякое зло прилипчиво: оно начинается в домах знатных господ и распространяется до хижин.

Благородные девицы наши стыдятся спеть русскую песню. Наша женщина с русскою в руках книгою, или с письмом по-русски написанным, хотя бы к старику ее дедушке, опасается быть выключенною из общества и попасть в толпу тех непросвещенных людей, которые думают, будто в своей земле надобно уметь говорить по-своему.

Народ, который все перенимает у другого народа, уничижает себя и теряет собственное свое достоинство; он не смеет быть господином, он-рабствует, он носит оковы его — тем крепчайшие, что не гнушается ими, но почитает их своим украшением.
Если бы истребилась в нас эта постыдная зараза; если б мы в обществах и на улицах стыдились разговаривать не своим языком; если б вперяли в детей своих, что всяк знающий чужой язык основательно, а свой поверхностно, есть не иное что как попугай; тогда, быть может, и другие многие глупости и обезьянства от нас отстали.

Легкость французского, почти одинаковая и в книгах, и в разговорах, весьма соблазнительна для тех, которые не любят много трудиться и размышлять: она и подала повод к странному воображению, будто мы обогатим и установим язык свой, когда отрекшись от многих свойств и слов его, обрежем по образцу французского, и все то, что в нем высокое и важное, выбросим, а остальное дополним их словами и назовем это русским языком. Очень хорошо! Но подумано ли, что обрезать таким образом язык по образцу другого есть точно такая же невозможность, как обрезать у человека нос по образцу носа другого человека. Не похоже ли это на желание новых мудрецов сделать равными всех людей? Одни хотели, чтоб высокий и широкогрудый мужичинища был равен силою и ростом с сухощавым карликом, а другие — чтоб одинаковая была сила языка в описании драки петухов и драки исполинов. Как можно истребление всех коренных слов языка почитать обогащением его? Может ли река быть многоводна от заграждения всех ее источников? Может ли стена быть тверда от безпрестанного вынимания из нее старых и вкладывания новых камней?

Давно ли писали Ломоносов, Херасков. Уже находят в них множество обветшалых слов! Через десять других лет опять новое суждение о словесности, опять новая браковка словам. Это называется вкусом, установлением языка! Но кто сии установители? Несколько молодых людей, журналистов, неизвестных ни именами своими, ни трудами. Между тем, если послушать их, то они превеликие просветители, всех прежних писателей ни во что ставят, себя одних выше небес превозносят, и тех, которые рассуждают иначе о языке и словесности, называют вкусоборцами, обращающими просвещение и науки во тьму и невежество. Так часто люди своими грехами упрекают других! Однако никакая ложь не обладает долго умами. Нет! Не сближение со славенским языком, но удаление от него ведет нас к истинному упадку ума и словесности. Уже и так много мы растеряли понятий. Надобно обратиться к нему с любовью, а не отвращаться с презрением.

Многие исконные слова вышли совсем из обыкновения, так что кроме славенского слога не можем, или лучше сказать, не смеем их употреблять, хотя и чувствуем явный в них недостаток.

Мы не только не смеем писать грядый, созерцали, но даже и грядущий, созерцающий хотим истребить и вместо этого писать тот, который идет; тот, который поглядывает.

А вот Феофаново обращение к Богу: но Ты сам Царю веков, времена и лета положивый во области Твоей, и живот вечный любящим Тебе устроивый; если поставим здесь положивший, устроивший, то речь сия потеряет много важности. Для чего боимся себя так сильно выразить? Чрез долговременную отвычку от чтения славенских книг разум не осмеливается действовать там, где он не надеется быть понят. Но опасаясь временных, не в пользу вашу толкований людей, мало сведущих в языке своем, угождаете вы их заблуждениям, и смотря с холодными чувствами на истину, попускаете злу расти и умножаться. Смелее возвысим глас свой! И тогда знания распространятся, а язык наш облечется в настоящую свою лепоту и достоинство.

Вникнем, вникнем поглубже в красоту славенского языка, и тогда мы увидим, что он в двенадцатом веке уже столько процветал, сколь французский стал процветать во времена Людовика XIV, то есть в семнадцатом веке. По красоте, с какою предки наши переводили славных греческих проповедников, по высоте слов и мыслей, каковыми повсюду в переводах своих гремят они и блистают, достоверно заключить можно, сколь уже тогда был учен, глубокомыслен народ славенский.

Мы не умели в подвиге словесности идти достойно по стопам предков, потому что когда сблизились с чужестранными народами, а особливо с французами, стали перенимать мелочные их обычаи, наружные виды, телесные украшения, и час от часу более делаться совершенными их обезьянами. Все то, что собственное, стало становиться в глазах наших худо и презренно. Они учат нас всему: как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться и даже как сморкать и кашлять. Мы без знания языка их почитаем себя невеждами и дураками.

Мы кликнули клич, кто из французов, какого бы роду он ни был, хочет за дорогую плату принять на себя воспитание наших детей? Явились их престрашные толпы. Стали нас брить, стричь, чесать. Научили удивляться всему тому, что сами делают; презирать благочестивые нравы предков наших. Господин М., бывший при посольстве французском в царствование Императрицы Елизаветы в Петербурге, поведал: Мы обступлены были тучей всякого рода французов, беглецов, промотавшихся, распутных людей и множества такого же рода женщин: поссорясъ с парижской полицией, они пришли заражать северные страны. Им поручено было воспитание детей самых знаменитейших.

Одним словом, они запрягли нас в колесницу, сели на нее торжественно и управляют нами — а мы их возим с гордостью, и те у нас в посмеянии, которые не спешат отличать себя честью возить их! Не могли они истребить в нас духа храбрости; но и тот не защищает нас от них: мы учителей своих побеждаем оружием; а они победителей своих побеждают комедиями, романами, пудрою, гребенками. Оттого-то родилось в нас и презрение к славенскому языку. Оттого-то в нынешних сочинениях такие встречаем толкования: Слог нашего переводчика изряден. Он не надут славянщизной. О русском писателе пишут: Он педант, провонял славянщизною и не знает французского в штиле элегансу.

Если б кто, говоря о России, назвал бы ее Россиишкою, то разве не показал бы он презрения своего? Больно и несносно русскому слышать, когда вы, милостивые государи, уверяете, что милая чужеязычщина должна лучше, чем постылая славянщизна, развивать ум, выходящий на сцену авторства для играния интересной роли.

Делайте и говорите, что вам угодно, господа любители чужой словесности. Но доколе мы не возлюбим языка своего, обычаев своих, воспитания своего, до тех пор во многих наших науках и художествах будем мы далеко позади других. Надобно жить своим умом, а не чужим.
  
#42 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:34
  
0
КАК МОЛНИЯ, СВЕРКАЛ И ПОРАЖАЛ, КАК ГРОМ...

А.С.Шишков благоговел перед Александром Васильевичем Суворовым. С восторгом вспоминает, как Император Павел, нарекши его вождем своих и австрийских войск, напутствовал великого полководца на последнюю битву: "Римский император требует тебя в начальники своей армии и вручает тебе судьбу Австрии и Италии. Иди спасай царей..." И Суворов летит... Ему понадобилось всего четыре месяца на освобождение всей Италии. После чего последовало вероломное предательство австро-итальянских союзников, уничтожение целого русского корпуса, и суворовская армия остается с неприятелем один на один: 20 тысяч русских против 60 тысяч французов. Потом был безпримерный переход через Альпы, когда русские орлы потрясли весь мiр. Враг разбит, возвращение в Петербург, неизлечимая болезнь и кончина Суворова. Пять дней народ прощался с героем...

Погребение Суворова (12 мая 1800 года) было по великому стечению народа превеликолепное. Все улицы, по которым его везли, усеяны были людьми. Все балконы и даже крыши домов наполнены печальными и плачущими зрителями. Сам Государь выехал верхом, и сам при мне рассказывал, что лошадь его окружена была народом, и две женщины, не приметя, кто на ней сидит, смотрели, облокотясь на стремена. При провозе гроба сквозь ворота, когда некоторым показалось, что он по тесноте их не проходит, известно слово солдата, сказавшего: "Небось пройдет, везде проходил".

Потрясенный увиденным, Шишков вернулся домой, и быстро, за один вечер, написал надгробную эпитафию Суворову. Эти стихи за несколько дней разошлись по столице, хотя напечатаны были много позже. Их читали вслух, переписывали...

Надгробная эпитафия Суворову

Остановись, прохожий!
Здесь человек лежит, на смертных непохожий.
На крылосе в глуши с дьячком он басом пел,
И славою, как Петр иль Александр, гремел.
Ушатом на себя холодную лил воду,
И пламень храбрости вселял в сердца народу.
Не в латах, на конях, как греческий герой,
Не со щитом златым, украшенный всех паче,
С нагайкою в руках и на казацкой кляче,
В едино лето взял полдюжины он Трои.
Не в броню облечен, не на холму высоком,
Он брань кровавую спокойным мерил оком,
В рубахе, в шишаке, пред войсками верхом,
Как молния, сверкал и поражал, как гром,
С полками там ходил, где чуть летают птицы.
Жил в хижинах простых и покорял столицы,
Вставал по петухам, сражался на штыках,
Чужой народ его носил на головах.
Одной пищею с солдатами питался,
Цари к нему в родство, не он к ним причитался,
Был двух империй вождь, Европу удивлял,
Сажал царей на трон и на соломе спал.
  
#43 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:35
  
0
РОССИЯ НИКОМУ НЕ СТРАШНА, НО И НИКОГО НЕ СТРАШИТСЯ

А.С. ШИШКОВ — ГЕРОЙ ВОЙНЫ 1812 ГОДА

Весной 1812 года царь Александр I призвал к себе Шишкова после многолетней опалы и неожиданно объявил свою волю: почтенный адмирал призывается на пост государственного секретаря. Вместо графа Сперанского, этого всевластного ультралиберала и реформатора, негласно управлявшего страной, назначался охранитель национальных устоев, верный государственник и признанный ревнитель русской словесности. Даже искушенные царедворцы терялись в догадках по поводу столь резкой смены курса. Ведь государственный секретарь — второе лицо в стране, правая рука императора, его доверенный советчик по всем жизненно важным вопросам. Люди умные, впрочем, догадывались: значит, войны с Наполеоном не избежать.

Ибо такова жизнь нашего святого народа. Как только угроза, вражеское нашествие — так во главу державы призывались России верные сыны. Однако лишь освободят отечество свое и чужое, так победители попадали в опалу, будучи оболганными. А над мирным народом тут же водружались враги свои и чужие, чтоб тайно и явно мучить и развращать его.
На последнем перед отбытием Шишкова в Вильну, на границу государства, заседании "Беседы любителей русского слова" ему было зачитано такое послание:

Шишков! оставя днесь "Беседы" светлый дом,
Ты едешь в дальний путь в карете под орлом.
Наш добрый царь, тебе вручая важно дело,
Старается твое беречь, покоить тело:
Лишь это надобно, о теле только речь:
Неколебимый дух умеешь сам сберечь.

День и ночь он на колесах, в самом пекле войны. Отныне все царские манифесты пишутся Шишковым. Они поднимали до небес народный дух патриотизма и вели к победам. Имя Шишкова гремело наравне с именем Кутузова. Ибо то было торжество не столько силы оружия, сколь силы духа. Пылающего мужеством, правдивого слова адмирала Шишкова.

Приказ нашим армиям

Французский император нападением на войски Наши при Ковне открыл первый войну. Видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается Нам ничего иного, как призвав на помощь Свидетеля и Защитника правды, Всемогущего Творца небес, поставить силы наши против сил неприятельских. Не нужно Мне напоминать вождям, полководцам и воинам Нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете Веру, Отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог.

Александр Вильна. 13 июня 1812 г.

Соединитесь все!

Наипервее обращаемся Мы к древней столице предков наших, Москве. Она всегда была главою прочих городов Российских, она изливала из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру ее из всех прочих окрестностей текли к ней, наподобие крови к сердцу, сыны Отечества для защиты оного...

Да встретит враг в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина. Благородное дворянское сословие! Ты во все времена было спасителем Отечества; Святейший Синод и духовенство! Вы всегда теплыми молитвами своими призывали благодать на главу России; народ Русский! Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушал зубы укрепившихся на тебя львов и тигров.

Соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием на руках, никакие силы человеческие вас не одолеют...

Александр 6 июля 1812 г.

Поругание Москвы

Не долго был здесь неприятель. Один месяц и восемь дней. Но оставил следы зверства и лютости, которые покроют соотечественников и потомков его вечным стыдом и безчестием. Добродетельная душа содрогается, и отвращает взоры свои от сего срамного позорища.

За крайний стыд и преступление почиталось воину быть грабителем и разбойником. Меч покорял силу, честь побуждала щадить человечество и защищать слабость. Завоеватель брал обороняющийся город, но вступив в него, охранял безопасность мирных жителей. В войнах со шведами неприятели, захватив иногда пожитки частного человека, присылали их обратно к нам. В последнюю войну с Англией противники всегда платили деньги за взятые ими у мирных жителей вещи. Таков есть образ войны между державами, соблюдающими честь имени своего.
Мы в просвещенные нынешние времена, от народа, славившегося некогда приятностью общежития, и который всегда пользовался в земле нашей гостеприимством и дружбою, видим примеры лютости и злобы, каких в бытописаниях самых грубейших африканских и американских обитателей тщетно будем искать. Одна Москва представит нам плачевный образ неслыханных злодеяний. Неприятель вошел в нее без всякого от войск наших сопротивления, без обороны от жителей, которые почти все заблаговременно выехали. Ничто не подавало ему повода к ярости и мщению.

Казалось бы, честь имени народа своего обязывала его сохранить древнюю, веками украшенную столицу... Ибо никто кроме поврежденного умом, не пожелает искать славы Герострата. Но что же? Едва успев войти в нее, солдаты, офицеры и даже генералы пошли по домам грабить, и все вещи, которых не могли забрать себе: зеркала, фарфор, хрусталь, картины, мебели, посуду, подобно бешеным, старались разбить, разломать, разрубить, раскидать по разным местам. Книги рвали, раздирали и бросали. Несчастная Москва, жертва лютости, вдруг во многих местах воспылала. Многие великолепные здания превратились в пепел. Стены разграбленных и уцелевших от огня домов пушечными выстрелами усильно проламывать трудились.
Но и этого мало. Враги наши, набрав груду вещей, возлагали бремя сие на пойманного на улице старого или увечного человека, принуждая его нести в их стан; и когда тот под тяжестью изнемогал, то сзади обнаженными палашами убивали его. Некто из пожилых благородных людей, будучи в параличе, не мог выехать из Москвы. К нему вбежали несколько человек и на глазах его разграбили и залегли дом его. Он с трудом вышел на улицу, где другая шайка тотчас напала на него, содрала сюртук, все платье, сапоги, чулки и стала снимать последнюю рубашку; несчастный больной в знак просьбы прижал ее руками к телу, но получив саблею удар по лицу, растянулся наг и окровавлен без чувств на земле. Во многих местах лежали обруганные, изувеченные и мертвые женщины. Повсюду могилы разрыты, и гробы растворены для похищения корыстей с усопших тел. Двери у храмов Божиих отбиты, чудотворные иконы обнажены от окладов, ризы разодраны, иконостасы поломаны и разбросаны по полу...

Но да закроются богомерзкие дела сии непроницаемою от очей наших завесою! Поругание святыни есть самый верх безумия и развращения человеческого. Посрамятся дела нечестивых, и путь их погибнет. Он уже и погибает. Низверженный в бездну отчаяния, враг устрашает: уже не покушается более обманывать народ наш ложью о безопасном под господством его пребывании в Москве, уже не хочет более скрывать срамоту дел своих безстыдными уверениями, что не он, а сами русские жгут себя, грабят и терзают; но предается всей своей ярости и в последний раз силится подорвать Кремль и храмы Божий. Кто теперь усомнится, что он, если б то в возможности его состояло, не подорвал бы всю Россию и, может быть, всю землю, не исключая и самой Франции?

Человеческая душа не делается вдруг злою и безбожною: она становится такою мало-помалу, от примеров, от соблазна, от общего и долговременно разливающегося яда безверия и развращения. Сами французские писатели изображали нрав народа своего слиянием тигра с обезьяною; и когда же не был он таков? Где, в какой земле весь царский дом казнен на плахе? Где, в какой земле, столько поругана была сама вера и Сам Бог? Где, в какой земле, самые гнусные преступления позволялись обычаями и законами? Взглянем на адские в книгах их лжемудрования, на распутство жизни, на ужасы революции, на кровь, пролитую ими в своей и чужих землях: слыхано ли когда, чтоб столетние старцы и нерожденные еще младенцы осуждались на казнь и мучение?

Пылающая Москва, подорванный Кремль, поруганные храмы и алтари Господни, словом, все неслыханные доселе неистовства и лютости, открыли напоследок то самое в делах, что в глубине мыслей долго таилось. Могущественное, изобильное и благополучное царство Российское рождало всегда в сердце врага страх и зависть. Обладание целым светом не могло его успокоить, доколе Россия будет процветать и благоденствовать.

Вот с каким народом имели мы дело! Может ли прекращена быть вражда между безбожием и благочестием, между пороком и добродетелью? Долго мы заблуждались, почитая народ сей достойным нашей приязни и даже подражания. Мы любовались и прижимали к груди нашей змею, которая, терзая собственную утробу свою, проливала к нам яд свой...

Не постыдимся признаться в нашей слабости. Опаснее для нас дружба и соблазны развратного народа, чем вражда их и оружие. Возблагодарим Бога! Он и во гневе Своем нам Отец, пекущийся о нашем благе; в ниспослании бедствий являет нам Свою милость.

Лишение богатств поправится умеренностью роскоши, вознаградится трудолюбием и сторицею со временем умножится; но повреждение нравов, зараза неверия и злочестия погубят нас невозвратно. Мы одно из двух непременно избрать должны: или, продолжая питать склонность нашу к злочестивому народу, быть злочестивыми его рабами; или, прервав с ним все нравственные связи, возвратиться к чистоте и непорочности наших нравов, и быть именем и душою храбрыми и православными россиянами.

Должно единожды решиться между злом и добром поставить стену, дабы зло не прикоснулось к нам: тогда искусясь кровию и бедами своими, восстанем мы, купим неложную себе славу, доставим спокойствие потомкам нашим и благодать Божия пребудет с нами.

Блестящие игрушки французского просвещения стреляют

Взятием Бастилии 14 июля 1789 года началась Французская революция. Ее подготовили в умах миллионов идеи философов-просветителей.

Вольтер и Дидро прославляли русскую императрицу Екатерину II, называя ее философом на троне. Но известие о падении Бастилии приводит Екатерину в ярость. Из Зимнего дворца удаляется бюст любимого учителя Вольтера, его сочинения запрещаются. "Пока я жива, в России не будут разыгрывать роль законодателей адвокаты и прокуроры, — говорит Екатерина. — Ослабление монархической власти во Франции подвергает опасности все другие монархии. С моей стороны, я готова воспротивиться всеми моими силами. Пора действовать и приняться за оружие для устранения беснующихся".

Известие о казни Людовика XVI потрясло императрицу. "Нужно искоренить всех французов до того, чтобы и семя этого народа исчезло", — восклицает царица в ярости. Она обещает послать во Францию 40-тысячный русский корпус. Только неожиданная смерть Екатерины II спасает Францию от неминуемого вторжения русской армии.

Из книги Геннадия Оболенского Император Павел I

Запечные французы

В архиве А.С.Шишкова сохранилось письмо русского офицера Н.Ф. Глинки:

Мы остановились в разоренном и еще дымящемся от пожара Борисове. Несчастные наполеонцы ползают по тлеющим развалинам и не чувствуют, что тело их горит! Те, которые поздоровее, втесняются в избы, живут под лавками, под печами и заползают в камины. Они странно воют, когда начнут их выгонять.

Недавно вошли мы в одну избу и просили старую хозяйку протопить печь. — Нельзя топить, — отвечала она, — там сидят французы. — Мы закричали им по-французски, чтобы они выходили скорее есть хлеба. Это подействовало. Тотчас трое, черные как арапы, выпрыгнули из печи и явились пред нами. Каждый предлагал свои услуги: один просился в повара, другой — в лекари, третий — в учители!.. Мы дали им по куску хлеба, и они поползли под печь.

В самом деле, если вам уж очень надобны французы, то вместо того, чтобы выписывать их за дорогие деньги, присылайте сюда побольше подвод и забирайте даром. Их можно ловить легче раков. Покажи им кусок хлеба — и целую колонну сманишь! Сколько годных в повара, в музыканты, в лекаря, в друзья дома и — в учители! За недостатком русских мужчин, сражающихся за Отечество, они могут блистать и на балах наших богатых помещиков, которые знают о разорении России только по слуху. И как ручаться, что эти же запечные французы, доползя до России, прихолясь и приосанясь, не вскружат голов прекрасным россиянкам, воспитанницам француженок!

Некогда случилось в древней Скифии, что рабы отбили у господ своих, бывших на войне, жен и невест их. Чтоб не сыграли такой же шутки и прелестные людоеды с героями русскими!

Хватит быть обезьянами других!

Мы почитаем обезьянство просвещением. За науку одеваться и кланяться по-французски платим не токмо деньгами, но даже нравами и народною гордостью, без которой истинной любви к Отечеству быть не может. Не видим, что художники наши собственные рукоделия свои выдают за чужеземные, чтоб придать им больше Цены, и даже переменяют имена свои на иностранные; не видим, что каретники, булошники, портные, сапожники, конфетчики, модные торговки, работая руками русских, наживают великие богатства и подавляют в народе дух изобретения и хозяйственного управления.

Какому благонравию и благочестию научимся от тех, которые божественные наши храмы превращали в свои конюшни, ругались над мощами святых, разрывали для грабежа могилы умерших и осквернились такими поступками, какими и татары, во время нашествия своего, никогда себя не обезчестили?

Но Бог велик и милостив! Я надеюсь, что со временем чад этот пройдет, и что мужички наши Минины и ему подобные, с простым, но здравым своим умом и честностью, будут в глазах наших почтеннее, чем все пустоголовые говоруны и театральные маркизы.

Обезьянство даже и купчихам нашим вскружило голову. Они из величавых и красивых нарядов своих, переодевшись в какое-то безобразное рубище, похожи стали на лысых обезьян.
Хорошо, если б мы после сожжения Москвы опомнились и восхотели быть самими собой, а не обезьянами других.

О чем говорить, если и лучшие сыны России ведут себя порою как малые и неразумные дети, когда дело касается иноземных обычаев.

Кутузов и в особенности жена его были пристрастны к французам: победитель их уверял, что если мы бросим французский язык, перестанем отдавать своих детей на воспитание французам и прогоним от себя французских актеров, то впадем в прежние неуклюжесть и невежество. При этом Кутузов просил Государя Александра I снова разрешить французские спектакли, прекращенные в июне 1812 года. Всего чуднее мысль сия в человеке, который сам собою доказывает противное тому, что говорит. Он родился от русского отца, дворянин посредственного состояния, воспитан не французами, спас от них Отечество свое, достиг до великих почестей и славы и, со всем этим, думает, что Россия без их воспитания и спектаклей не может быть просвещенною! Вот как сильно предрассудки действуют над нами.

Письмо из города в столицу Луке Говорову

Посмотрите, маленький сын ваш иначе не говорит, как со всеми по-французски: с учителем, с вами, с матушкою, с братцем, с сестрицею, с мадамою, с гостями, дома, на улице, в карете, за столом, во время игры, учения и ложась спать. Не знаю, на каком языке молится он Богу, может быть, ни на каком. Начав с четырех или пяти лет быть на руках у французов, он приучает язык свой к чистоте выговора их речей, слух свой к искусству составления их выражений, и ум свой ко звуку и смыслу их слов. Не думаете ли вы, что привычка с юных лет не имеет никакой власти над вашим сердцем, разумом, вкусом и душою? На десятом году он уже весьма хорошо читает Расиновы и Корнелевы стихи, но еще ни одного русского писателя не читал, Псалтири, Нестора, Четьи-Минеи и в глаза не видал. На тринадцатом году он уже начинает спорить с учителем своим, кто из них наскажет больше приятных слов торговкам модных вещей и актрисам. Между пятнадцатым и осьмнадцатым годом он уже глубокий философ; рассуждает о просвещении, которое, по его мнению, не в том состоит, чтоб земледелец умел пахать, судья судить, купец торговать, сапожник шить сапоги; нет, но в том, чтоб все они умели чесаться, одеваться и читать по-французски прозу и стихи. О безсмертии души он никогда не думает, а верит в безсмертие тела, потому что здоров и ест против десятерых. Часто судит о нравственных вещах и больше всего превозносит вольность, которая, по его понятиям, состоит в том, чтоб не считать ничего священным, не повиноваться ничему, кроме страстей своих. На двадцатом или двадцать пятом году он по смерти вашей делается наследником вашего имения. О, если бы вы лет через десяток могли встать из гроба и посмотреть на него! Вы бы увидели, что добытое из земли с пролитием пота десятью тысячами рук богатство он расточает двум, трем или пяти обманывающим его иностранцам; вы бы увидели у него огромную библиотеку всякого рода французских книг, украшенную богатыми портретами Гельвециев и Дидеротов, а ваш и вашей супруги портрет, не прогневайтесь, вынесен на чердак и приносится только тогда, когда надобно посмеяться, как вы одеты были странно; вы бы увидели, что он не только на могиле вашей никогда не был, ни даже в той церкви, где вы похоронены, или лучше сказать, ни в какой; вы бы увидели, что он над бабушкою своей, чуть дышащею, хохочет и говорит ей: Лукерья Федоровна, скажите что-нибудь про старину; вы бы увидели, что он не способен быть ни воином, ни судьею, ни другом, ни мужем, ни отцом, ни хозяином, ни гостем. Вы бы увидели...

Я почти стал в 1804 году о сем говорить смело, и Вы помните, как господа "Вестники" и "Меркурии" против меня восстали. По сочинениям их, я был такой преступник, которого надлежало запереть и взять с меня ответ, каким образом дерзнулся я говорить, что русскому надобно русское воспитание. Они упрекали меня, что я хочу ниспровергнуть просвещение и всех обратить в невежество, что я иду против Петра, Екатерины, Александра; тогда они могли так влиять, надеясь на великое число зараженных сим духом, и тогда должен был я поневоле воздерживаться; но теперь я бы ткнул их носом в пепел Москвы и громко им сказал: "Вот чего вы хотели".

Из письма другу Бардовскому

Предателям России

Жители Варшавского герцогства!

Тщетно и неблагоразумно надеялись вы на французов. Чем вознаградили они вас за службу вашу? Вы от них ограблены, они от нас побиты. Как могли вы впасть в такую слепоту ума, что тот даст вам свободу и восставит державу вашу, кто хочет всякую державу разорить и покорить под иго свое? Заблуждение ваше достойно жалости! Победоносное воинство Наше, не имея пред собою ни единого неприятеля, идет в ваше герцогство. Вы опасаетесь мщения. Не бойтесь. Россия умеет побеждать, но никогда не мстит. Вы можете спокойно оставаться в домах своих.
Надеемся, что Наше чадолюбивое и по единому подвигу милосердия соделанное прощение приведет в чистосердечное раскаяние виновных, и жителям областей сих докажет, что они, яко народ издревле единоязычный и единоплеменный с россиянами, нигде и никогда не могут быть так счастливы и безопасны, как в совершенном во едино тело слиянии с могущественною и великодушною Россиею.

Александр

***

Грустно, что ездишь, ездишь, и не знаешь, какой и когда будет тому конец... Вот моя жизнь! Она очень весела, только бы я перекрестился три раза, если бы она переменилась. Надоело всякий день или через день тащиться по грязи и безпрестанно менять ночлег, иногда в изрядной комнате, а иногда в скверной избе. Скучно, мой друг, очень скучно... За благополучные часы считаю, когда сплю. Чувствую, что пришла старость и что уединение и спокойствие были бы для меня всего дороже.

Из письма Шишкова жене, 16 января 1813 года.

***

Шишкову — без малого 60 лет. Впереди новая опала, и новый высокий пост: спустя десятилетие царь назначит благородного старца министром народного просвещения. В это время над Россией вновь сгустятся тучи...
  
#44 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:35
  
0
ЧТО ЖДЕТ ВРАГОВ РУССКОГО НАРОДА

Начало и причина сей войны являют нечто непостижимое и чудесное. Она есть порожденное злочестием нравственное чудовище, в отпадших от Бога сердцах людских угнездившееся, млеком лжемудрости воспитанное, таинством лжи облеченное, долго под личиною ума и просвещения из страны в страну скитавшееся и медоточными устами в неопытные сердца и нравы семена разврата и пагубы сеявшее.

Успехи сопровождают все шаги самозванца Бонапарта. Державы одна за другою пред ним преклоняются. Реки пролитой крови доставляют ему господство. Он низвергает с престолов законных Государей. Гордость его выше и выше возрастает. Он присваивает себе Богу только единому свойственное право единовласткого над всеми владычества. Народы осуждались не иметь ни отечества своего, ни законов, ни языка, ни свободы, ни нравов, ни обычаев, ни добродетели. Просвещение, науки, художества, промышленность низвергались в первобытный мрак и невежество.
С высоты своих надежд и мечтаний Наполеон обращает завистные взоры свои на Россию. Дабы сломить эту единственную преграду, напрягает, совокупляет все свои силы, приневоливает все подвластные и зависящие от него державы и народы соединиться с ним, и с сим ужасным, из двадцати царств составленным ополчением, не преставая к силе прилагать обманы и с приготовлением брани твердить о продолжении мира, приближается к пределам Российской Империи. Наподобие быстрой с горы водотечи, завоеватель, мощный силою, неукротимый злобою, течет, несется в самую грудь ее. Истребляет села, пожигает грады, разоряет Смоленск и, достигнув Москвы, предает ее хищению и пламени.

Какая оставалась надежда ко спасению? Когда великому злу, в начале еще возникающему, вся Европа не могла воспротивиться, то возможно ли было ожидать, чтоб тому же злу, высоко возросшему и силами всей Европы утучненному, глубоко уязвленная Россия могла поставить оплот? О Провидение! Меч, глад и мраз соединяются на пагубу бегущих из Москвы врагов. Не спасает их ни многочислие, ни оборона, ни бегство. Не помогает оставление всех колесниц с порохом и золотом; кони их падают под ними.

Сперва блестящие великолепием, сильные числом всадников и орудий, надменные гордостью грабители, свирепые зажигатели и убийцы, злочестивые богохульники, ругающиеся над Святынею; потом уничиженные нищие, голодные, бродящие в трескучие морозы по лесам и болотам в лохмотьях и рубищах, пожирая друг друга или питаясь воронами и псами. Сколь велико было число войск при входе, столь велико число трупов их при выходе. Образ истребления и казни ужасает природу: мертвые, снедаемые воронами тела на окостенелых лицах своих являли отчаяние, и рука смерти не могла изгладить застывших на них при последнем издыхании мучительных чувств святотатства и злодеяния. Тако все умирали!

Приготовляемая целым веком, сооруженная на пожарах и разорениях градов и царств, исполинская власть падает без восстания во едино лето, и Российские, как бы крылатые воины, из-под стен Москвы, с оком Провидения на груди и со крестом в сердце, являются под стенами злочестивого Парижа. Сия гордая столица, гнездо мятежа, разврата и пагубы народной, усмиренная страхом, отверзает им врата, приемлет, как избавителей своих, с распростертыми руками и радостным восторгом; имя чужеземного хищника изглаживается, и законный Король возводится на прародительский престол. Там о чудное зрелище! на главной площади, при стечении безчисленного множества народа, российскими священнослужителями, на российском языке, по обрядам православной нашей веры приносится торжественное песнопение Богу. Так водворяется на землю мир, и пожар Москвы потухает в стенах Парижа.

Миролюбивая, но купно грозная Россия, показавшая в низложении сил всея Европы ужасный пример могущества своего и еще больший пример великодушия, ибо забыв нанесенные ей оскорбления и незаживщие раны свои, приходит за зло воздавать добром, избавить воевавшую против ней Европу — приходит, ободряет, подкрепляет и избавляет!

Не явен ли здесь Промысел Божий? Ему единому слава! Забвение Бога, отпадение от веры воскормило сию войну, сие лютое чудовище, утучневшее кровососанием жертв, отрастившее черные крылья свои, дабы, летая по свету, стрясать с них дождь бедствий и зол на землю.

Дух злочестия и гордости не знает раскаяния, не покидает злых своих умыслов: лишенный власти, он таится в сердцах развратных людей; обезоруженный, вооружается ухищрениями; низверженный, силится восстать; пощада рождает в нем новую злобу и месть.

Таков был конец лютой, долговременной брани народов. Умолк гром оружия; перестала литься кровь; потухли пожары градов и царств.

Любезные наши верноподданные! Падем пред Всевышним; повергнем пред Ним сердца свои, дела и мысли. Мы претерпели болезненные раны; грады и села наши пострадали. Но Бог избрал нас совершить благое дело. Мы спасли Отечество, освободили Европу, низвергли чудовище. Бог дал слабости нашей Свою силу, простоте нашей Свою мудрость, слепоте нашей Свое всевидящее око. Что изберем: гордость или смирение? Смирение да исправит наши нравы, загладит вину пред Богом, принесет нам честь, славу и покажет свету, что мы никому не страшны, но и никого не страшимся.
Да пребывает всегда в памяти и пережитое нами наказание, и приводящая природу в содрогание ужасная казнь, постигшая врагов наших: се плоды безбожия и безверия!

Верноподданному народу русскому изъявляем великую благодарность. Мы видели твердость его в вере, верность к престолу, усердие к Отечеству, неутомимость в трудах, терпение в бедах, мужество в бранях. Наконец видим совершившуюся на нем Божескую благодать; видим и с нами видит вся вселенная. Кто кроме Бога, кто из владык земных, и что может ему воздать? Награда ему дела его, которым свидетели небо и земля. Нам же, преисполненным любовью и радостью о таком народе, остается во всегдашних к Богу молениях Наших призывать на него вся благая: да славится, да процветает, да благоденствует он под всесильным Его покровом в роды родов!

Александр 1 января 1816 года
  
#45 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:36
  
0
РУССКИЕ ЗАКОНЫ ТРЕБУЮТ РУССКИХ МЫСЛЕЙ И ВЫРАЖЕНИЙ

Волчьи законы Запада уничтожают русский порядок

Закончилась кровопролитная война. Государственный совет обсуждает проект Гражданского уложения (свода законов), составленный либералом Сперанским. Жалкая калька кодекса Наполеона! Безпомощная попытка привить к могучему древу святой Руси буржуазную мораль и право, волчьи законы торгашества и насилия. Но поскольку Император проект одобряет, то чиновники, разумеется, — тоже. Только не Шишков. У него особое мнение и единственный неподкупный советчик родной язык. Сколько раз особое мнение отважного адмирала спасало Родину от гибели и позора!

Писать русские законы переводными с иностранного языка словами есть самый вернейший способ сделать их невразумительными. Русские законы требуют русских мыслей и выражений, дабы всякий удобно понимать их мог.

Но кто сочинял статьи, находящиеся в проекте Гражданского уложения? — молодые люди, без всяких опытов и познаний. Почему же, находя в них столько несообразностей и худого перевода с иностранных языков, должен я верить им?

Худость изданного уложения законов посеет тяжбы и раздоры, водворит корыстолюбие, повредит нравы и обезславит век.

Где собрание состоит из многих разнообразных умов и сердец, из коих иные движутся пружинами самолюбия, иные мало сведущи и ко всему равнодушны, иные побуждаются исканием и угождением — где, говорю, такое собрание исправляет законы — там тщетно будут разум и правда надеяться на силу своих доказательств, там не сила слов имеет вес, но говорящее лицо.
Против правды говорить трудно и, зная наперед силу неправды, хотя и пристают к ней, но втихомолку, стыдясь гласным образом защищать ее.

Ясное и чистое определение слов везде нужно, всего же более в законах. Слово получает значение от корня своего. Тщетно бы сосновую ветвь назвали мы кедровою. Если слову насильно дастся значение от другого корня (что нередко случается при переводах с иностранных языков) — то будет оно противоречить естественному значению своему, проистекающему от собственного корня. Такое смешение понятий распространяется и на всякую мысль, словом этим изъявляемую. Приняв из французского гражданские права (civil droits), мы употребляем их не по здравому рассудку. Французское civil произошло от латинского civitas (город), что значит сожительство, сообщество людей живущих вместе. Напротив, наше город заключает совсем иную мысль, поскольку происходит от горожу, созидаю.

Следовательно, переводя с иностранного, от чужих корней, мы приказываем слову своему значить то, что оно отнюдь не значит. Такие приказания не могут иметь места в языке, подобно требованию в математике, чтоб в треугольнике было меньше 180 градусов.

Вот высшая математика языкознания, приведенная А.С. Шишковым!

Продолжим его рассуждение. Латинское civitas означает город-мегаполис, где условия существования людей отличаются от жизни сельских поселений невиданной развращенностью нравов. Отчего и пал Рим в роскоши и разврате великого города, а затем и Европа. Матушка же Русь всегда была крестьянской, истинно христианской, вся украшенная церквями и соделанная плугом святого народа. И вдруг из евронебытия явился, обустроился Петров град, который А.В Суворов назвал стоглавой гидрой. Потом новая столица станет логовом бесов, а затем и колыбелью русского апокалипсиса. Прорубив окно в Европу, мы и приняли из французского гражданские права только для цивильных-городских жителей. Чтоб постепенно, на законном основании, обезправить весь коренной, сельский народ и уничтожить. Этот процесс у нас сегодня и подходит к концу.
  
#46 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:36
  
0
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЗАБОТА О ЯЗЫКЕ

Без поддержания Академии язык и словесность непременно будут упадать, и сколько б в журналах, обыкновенно пишущихся на скорую руку, ни кричали о новом вкусе и просвещении, вкус будет худой, язык темный и невразумительный. Писатели стихов, без наук, станут вопиять: не нужны нам слова, нам нужно просвещенъе. Они криком своим возьмут верх, и многие поверят им, что подлинно можно без разумения слов быть просвещенными. Но по здравому рассудку такое безсловесное просвещение прилично одному только рыбьему, а не человеческому роду.

Давняя и всеми ученейшими людьми признанная истина, что без знания природного языка ни науки, ни законы, ничто умственное процветать не может.

Таланты рождаются тогда, когда оцениваются и вознаграждаются точно по их достоинству, рассмотренному и доказанному, а не по сговору журналистов. Ежели не будет лучшего суда о сочинениях, чем суд недавно вышедших из школы мальчиков, научившихся более самолюбию и дерзости, нежели языку и наукам, то истинные таланты никогда не возникнут, ум будет молчать, и одно только невежество и пристрастие возносит свой глас.
  
#47 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:36
  
0
О СЛОВАРЕ

Корни слов возвращаются в язык, и расцветает древо жизни...

Нельзя слово язык определять только теми словами, которые мы разумеем. Таким образом нам ни до чего, кроме устного употребления языка, то есть одних приятельских разговоров, нужды не будет. Те, которые говорят: Наш язык русский, а не словенский — под словом язык ничего иного не разумеют, как только приобретенный слухом навык.

Соберем все наши старинные книги, мы найдем в них множество слов, которых знаменование сделалось уже нам неизвестно, и чем сии книги старее, тем больше содержат в себе таковых слов. Отсюда явствует, что были в языке такие слова, которых ныне во всей памяти людской и во всех известных книгах не находится более. Спросят: какая же нужда рассуждать о таких мнимых словах? Во-первых, некоторые из сих слов могут к обогащению языка в него возвратиться. Во-вторых, слова, подобно корню дерева, пускают от себя стебль и ветви. Часто ветви цветут, когда корень давно исчез. По ветвям можем мы иногда добраться до корня, извлечь его из небытия и возвратить в язык, которому он нужен, поскольку ветви без него не показывают своего начала. Возвращение корня в язык есть совершенное возвращение отца к детям. Оно покажет нам семейство слов, которых без него никак не могли бы мы причислять к одному и тому же семейству.

Словарь должен быть по словопроизводству (сначала корень, за ним ветви), ибо так показывается язык во всем своем начале и происхождении. Дабы корни слов не стояли позади своих ветвей, надлежит почитать безгласные буквы ъ и ь. Сперва столъ, а потом столикъ, стольникъ. Сперва кровь, а потом кровавый, кровный.

Тысячами примеров доказать можно, что всякое иностранное слово есть помешательство процветать своему собственному, и потому чем больше число их, тем больше от них вреда языку.
Часто собственные наши слова въезжают к нам из чужих земель в виде иностранных. Например, славянский клуб, изменяясь в клоб и глоб, въехал к нам с латинским окончанием глобусом. Таким же образом славянское полянина, сокращенно планина приехало к нам из Франции планом.

Итак, словарь (вместилище языка) должен состоять из собрания разных корней слов, от которых произошли деревья с ветвями. Главный труд при составлении словаря: 1. Тщательно отыскивать корни; 2. Производить от них деревья и ветви.

Без отыскания корня затмится в дереве мысль, произведшая все его ветви. Если некоторые ветви примем за корни и произведем от каждого свое дерево, тогда потеряются следы ума, составлявшего язык, и величие его уменьшится. Что воспоследовало бы с величественною рощею, когда бы мы вершины высоких дерев ее до половины срубили, и каждую из них посадили особо?
  
#48 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:37
  
0
О ЦЕНЗУРЕ

...или когда темнеет просвещение

Посредством книгопечатания открылась равная свобода благодушию и злосердию, разуму и невежеству, добродетели и пороку, действовать над умами человеческими, созидая добрые или худые нравы, из коих одни неминуемо влекут за собою благоденствие, а другие — погибель царств и народов. Потекли обильные струи добра и зла.

Слово, хитростью ума испещренное, ядовитее и опаснее змеи, прельстившей прародителей наших. Оно под различными видами, то угождением сладострастию, то остротою насмешки, то мнимой важностью мудрости, то сокровенностью мыслей, а иногда темнотою и безтолковицей, очаровывает, ослепляет неопытные умы, и часто гнусность порока так искусно умеет облекать в красоту добродетели, что самый зрелый рассудок едва различить их может. Сего-то ради апостол, остерегая людей, говорит: не будем младенцы влающеся (колеблющимися) всяким ветром учения.

Наглость слова — не меньше чем хитрость его: при малейшем нерадении блюстителей нравов, оно безбоязненно тысячами путей течет распространять язык страстей и лжи, который, чем больше заразит умов, тем громче, дерзостнее и безстыднее становится.

Прошедший век, названный просвещенным и философским, усыпя бдение правительств, породил и взлелеял дух безбожия и злонравия, от которого потухает свет веры, умолкает закон, гибнет власть, и добродетель, труды, науки, художества утопают в потоках крови. Язык Франции, под видом просвещения, способствовал возникшему в ней злу скитаться из страны в страну, из дома в дом, из журнала в журнал, с театра на театр. Сперва скрытно, а потом и явно учит, воспитывает, заражает, ослепляет, развращает юношество с тою адскою надеждою, что оно, возмужав и напитавшись заблуждениями, станет сообщать их из рода в род, из поколения в поколение.

Поборники злочестия с великим жаром защищают вольность книгопечатания, под предлогом так называемой ими свободы ума, но на самом деле свободы страстей и безумия. Но как язык есть первейшая вещь, просвещающая ум и раскрывающая понятия, то, дабы не открыл он нелепости их мыслей, придумали они под видом старания о изящности и чистоте языка спутать его темнотою и невразумительностью слов, чтобы читатель больше верил и удивлялся, чем понимал.

Какую книгу труднее написать — умную или безумную, полезную или безполезную? Один уже вопрос сей служит доказательством: неограниченная свобода книгопечатания желает против одной хорошей книги выпускать двадцать худых. Но услышат ли там голос и суд мудрого, где двадцать невежд будут вместе с ним кричать нелепицу? Не одолеют ли напоследок невежды, и сей мудрец не скроет ли талант свой в землю, оставя их кричать, глушить и портить народ? Сколько бы ни говорили, что там просвещение, где в тысячу перьев пишут, однако это неправда: не число книг приносит пользу, но достоинство их; лучше не иметь ни одной, нежели иметь их тысячи худых.

От издания худых, дерзких, соблазнительных, невежественных, пустословных сочинений развращается нравственность, умножаются ложные понятия, темнеет просвещение и возрастает невежество.

Невежды и кощуны никогда не должны иметь голоса в суждении о языке, потому что или не в сродном виде представляют свои мысли, или смешивают мiрское с духовным, важное со смешным.

Многие журналы распространяли так называемые либеральные идеи, новомыслие и вольнодумство — не потому, чтоб они служили пищей разуму, но потому что были новости доселе неслыханные, необыкновенные. Для наполнения таковых листков выписывались и переводились из иностранных ведомостей все те злоумствования, злодеяния, бунты, смертоубийства, мерзости, какие где случались, и в них с подробностью описывались, и о которых народу нашему возвещать не было никакой надобности, кроме разве той, не найдутся ли в нем такие адские души, которые могут нечто позаимствовать.

Худости, рассеянные во множестве книг и часто при первом взгляде непроницаемые, подобно посаженным в землю семенам дают от себя плод, растут и умножаются, заражая молодых людей сердца и умы.

Надобно, чтоб цензура была ни слабая, ни строгая и разумеющая силу языка. Слабая не усмотрит вредные внушения, а строгая не даст говорить ни уму, ни правде. Нужно, чтоб никакие цветы не закрыли змею, и напротив, простая травка не казалась змеиными жалами.
  
#49 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:37
  
0
ГДЕ НЕ ЩАДИТСЯ СЫН БОЖИЙ, ТАМ И ЦАРЬ НЕ ПОЩАДИТСЯ

Адмирал Шишков и библейские общества

Аз. Стадо пасется значит питается травою. Буки. А я думал, что глагол пасти означает сберегать, охранять. Например, пастух пасет стадо. Аз. Это второе его знаменование. Ибо кто пасет (питает) стадо, тот и охраняет его. Отсюда слова пастырь и пастух, из которых один есть охранитель и питатель духовною пищею словесных, а другой охранитель и питатель телесною пищею безсловесных овец. Пастырие мнози растлиша виноград мой. (Иер. 12).

А.С.Шишков, Разговоры о русской словесности между Аз и Буки

История борьбы адмирала Шишкова с библейскими обществами, этими чужеземными агентами влияния, наводнившими Россию после войны 1812 года, — по существу, сражение за чистоту церков-но-славянского языка. Силы были неравны: их много, а я один. Но ведь и Бог не в силе, а в правде. В 1824 году Шишков, снова неожиданно для всех и для себя, назначается министром просвещения. А в 1826 году библейские общества Высочайшим указом были запрещены. Правда, чтобы прозреть, власти понадобилось пережить восстание декабристов...

Назначение меня на место предместника моего князя Голицына, министром народного просвещения, произошло так: некто монах Фотий, пылкий защитник правоверия, долгое время был в связи с князем Голицыным, в намерении отвратить его от покровительства ересям и зловредным книгам, какие по внушению иностранных миссионеров, по ходатайству его выпускались; но не получа в том успеха, решился употребить над ним духовную строгость. Он пригласил его в дом графини А.А.Орловой, где, поставя аналой и положа на нем Евангелие и крест, приготовился его встретить. Когда князь вошел в комнату и хотел по обыкновению принять от него благословение, он сказал, что прежде не даст ему благословения, покуда тот не отречется от богоотступных дел своих, покровительствуя иностранным лжеучителям, восстающим против церкви и престола. Князь отвечал хладнокровно, что он действовал по воле государя, и что теперь, зайдя так далеко, поздно уж возвращаться назад. Но когда Фотий грозным гласом возразил ему: "Поди к царю, стань перед ним на колени и скажи, что ты виноват, сам делал худо и его вводил в заблуждение", — тогда князь рассердился и спросил, какое право имеет он говорить ему таким повелительным голосом? — "Право служителя алтаря Божия, отвечал Фотий, могущего, в случае упорного пребывания твоего в злочестии, предать тебя проклятию!" — Князь вспыхнул гневом и сказав: "Увидим, кто из нас кого преодолеет", с великим смущением побежал из горницы. Фотий вслед ему кричал громко: "Анафема! Да будешь ты проклят!" и тотчас, описав свой поступок, послал письмо в собственные его величества руки.

Вскоре Голицын был смещен.

Обдумав наконец намерения благие,
Министра честного наш добрый царь избрал:
Шишков уже наук правленье восприял.
Сей старец дорог нам: он блещет средь народа
Священной памятью двенадцатого года.
Один в толпе вельмож он русских муз любил,
Их незамеченных созвал, соединил...
А. С Пушкин

Так арзамасец говорит ныне о дяде Шишкове — пометил поэт в своем дневнике.

Перманентный заговор против России ведет свое начало от эпохи Наполеона. Воспользовавшись своей дружбой с императором Александром и врожденной склонностью последнего к либерализму, он послал в Петербург под предлогом помощи молодому монарху целую плеяду политических работников — нечто вроде переодетой армии, которая должна была тайком расчистить путь для солдат. Эти искусные интриганы получили задание втереться в администрацию, завладеть в первую очередь народным образованием и заронить в умы молодежи идеи, противные символу веры страны. С той эпохи и зародились тайные общества, сильно возросшие после того, как русская армия побывала во Франции и участились сношения русских с Европою. Россия пожинает теперь плоды глубоких политических замыслов противника, которого она как будто сокрушила...

Маркиз Астольф де Кюстин, "Россия в 1839 году"

Дух времени

Всемилостивейший Государь!

Угодно было монаршей воле Твоей, без всякого у меня вопроса и без всякого искания моего, наименовать меня министром народного просвещения в самое многотруднейшее время. Я повиновался священному гласу Твоему в 1812 году, когда враг Отечества шел с оружием на Россию. С тем же пламенным усердием повинуюсь и ныне, когда тайная вражда умышляет против церкви и престола. Но, Государь, могу ли я, утружденный бременем лет и болезнями, стать против гидры, которую преодолеть потребны геркулесовы силы! Нравственный разврат, под названием духа времени, долго рос и усиливался. Юноши, воспитанные в нем, возмужали. Министерство просвещения оказывало сему злу всякое покровительство и одобрение.

Восемь лет тому назад, в представленном государственному совету мнении о цензуре говорил и доказывал я то же, что теперь. Восемь лет много времени! Тогда уже плоды разврата явно сказывались, не в тихих между собою беседах, но в книгах, издаваемых от правительства и рассылаемых в училищи.

Ныне надлежит сей широко разлившейся и быстрой реке поставить преграду. Сею преградою, сим оплотом, Государь, повелеваешь Ты быть мне. Смею сказать (и Бог мне в том свидетель!), что в ревности и усердии исполнять священную волю Твою никому я не уступлю: у нас, старых людей, по Боге Царь! Но телесные силы мои слабеют. Чувствую, что сам собою я слаб, немощен, ничтожен. Надлежало бы мне упасть к стопам Твоим и просить о снятии с меня бремени, которое я понести не в силах. Но Ты, не спрося меня, слово Свое изрек. Может ли даже и старость и слабость моя, при гласе Благословенного Александра, не воспрянуть и не ободриться? Долг и благоговение воспрещают мне и помыслить о том. Итак, Государь, я повинуюсь Тебе — повинуюсь охотно, вседушно, всеусердно! В трудных для меня обстоятельствах имею я единую надежду на Бога; но позволь мне, Государь, иметь и другую на Тебя. Поддержи меня могуществом Твоей руки; подкрепи меня твердостью Твоей воли; просвети меня силою Твоего разума! Без сего я буду ничтожен, безполезен Тебе, не нужен Отечеству, и самому себе вреден.

Тысячи очей ныне обращены на меня; если приметят, что я недоступен до Тебя, не могу сообщать Тебе мыслей своих, не могу пользоваться и руководствоваться Твоими наставлениями, то противная благим правилам и намерениям сторона тотчас ободрится. Она восторжествует и соделается дерзновеннее прежнего. Я подвергнусь их пронырствам и посмеянию; да и самые благомысленные люди станут укорять меня без-печностью, недеятельностью; и может быть, я потеряю имя усердного Царю и Отечеству слуги, имя столь для меня драгоценное и которого я ни на какие златые горы не променяю.

Злочестие и дерзость да увидят во мне подъятое на них орудие Твое — и усмирятся! Без сего я буду слабая трость; и, невзирая на величайшую преданность и повиновение, принужден буду сказать: воля Твоя, Государь! Нет моих сил!

Не подумай, глава Церкви и Отечества, чтоб я из какой-либо корысти или честолюбия искал приблизиться к Тебе. Я без них прожил на свете семьдесят лет, которые прошли, как один миг. Остаток дней моих краток: он не возродит во мне сих желаний. Я буду предан Тебе по гроб мой; но собственно для меня надобен один только Бог. Да будет со мною Твоя Богом внушенная воля!

Из письма А. С. Шишкова царю

Цари больше имеют надобности в добрых людях, нежели добрые люди в них.

Из записок адмирала Шишкова

Никогда Шишков для себя ничего не искал, ни одному царю лично он не льстил; он искренне верил, что цари от Бога, и был предан всею душою царскому сану, благоговел перед ним. Шишков без всякого унижения мог поклониться в ноги природному своему царю; но, стоя на коленях, он говорил: "Не делай этого, Государь, это нехорошо".

С.Т.Аксаков

Откуда эти общества водворились к нам? В то время как Россия, окровавленная и победоносная, пошла великодушно освобождать воевавшую против нее Европу от ига французов, английские методисты заводили в ней библейские общества, чтобы поколебать православную ее веру и внутренними раздорами сокрушить ее могущество. Настоящая цель библейских обществ — истребить правоверие.

Могут ли люди, никакой веры не имеющие, учить нас христианству? Разве мы какие-нибудь дикие народы? Разве мы до библейских обществ не были христиане?

Они почитают церковь нашу заблудшею, первосвященников наших неверующими, всех царей и вельмож угнетателями народов.

Посмотрим на деяния библейских обществ. Они состоят в намерении составить из всего рода человеческого одну общую республику и одну религию — мнение мечтательное, безрассудное, породившееся в головах обманщиков. Оно сперва скрывалось под именем тайных обществ, масонских лож, новой философии; а потом, обнаруженное, укрылось под другие благовиднейшие имена либеральности, филантропии, мистики; заразило многих, порабощает царство наше чужеземцам.

Из записок адмирала Шишкова

Их главная цель — ослепить народ и разрушить веру

Свой народ, видя дом свой зажигаемым, трепещет от ужаса, а чужие народы, при распространении огня в сильной страшной для них державе, радуются; ибо на разрушении сил ее создают надежду своего величия. Главнейшее и сильнейшее потрясение царства производится стремлениями к разрушению господствующей в нем веры. Струна сия чрезвычайной важности; она, как и в электрическом сооружении, не может быть тронута без последования за сим страшного удара. Тогда или разрушители веры одерживают верх — и царство погибает, или народ, вступясь за веру, воспаляется мщением и проливает кровавые своих и чужих токи...

Главный обман библейских обществ состоит в проповедовании какой-то иной веры, не той, которая в России со времен Владимира исповедуется, дабы ослепить народ и, воспламеня в нем под именами сей мечтательной веры и вольности безверие и своевольство, ополчить его против Бога, царей и всякого порядка. Бог доселе хранил Россию, но ныне, кажется, рука Его тяготеет на нас...
Государь, я уверен в любви и преданности к Тебе российского народа; он тверд и незыблем в ней, как непотрясаемая ничем гора; но столько же тверд и в вере своей православной, утвержденной веками. Одно только покушение против нее может поколебать верность Его к Тебе.
Не ослаби единственной на Тебя надежды Твоих верноподданных! Малейший вид, что ты попускаешь оставаться прежним действиям и держишь над ними руку свою, приведет всех в сомнение о чистоте Твоих намерений и повергнет в отчаяние. Да не падет ни малейшая пылинка на священное имя Твое!
Государь! Покажи себя защитником православной веры. Одно слово Твое, один взор рассеет в царстве Твоем всех вольнодумцев, учеников чужих земель; чужеземные козни не посмеют и приблизиться к пределам Твоего царства.

Из письма А.С. Шишкова царю

От разделения языка произойдут соблазны и расколы

Переводы Священного Писания с высокого, славен-ского языка на простой, в общежитии употребляемый язык (называемый русским) под предлогом лучшего разумения церковных книг, придуманы для поколебания веры. Мнение сие, родившееся от незнания силы языка и недостатка здравого рассудка, заразило не только новейших светских писателей, но и духовенство. В отчетах библейских обществ сие искажение Священных Писаний называют переводом на природный русский язык, словно как бы тот был для нас чужой. Отселе презрение к коренным самым знаменательнейшим словам, отселе несвойственность многих выражений, отселе неразумение сильного краткого слога и введение на место его почерпнутой из чужих языков безтолковицы.
Мнение сие так усилилось, что некто — не журналист, не самоучка стихотворец, не барыня, забывшая язык свой в Париже, но один из знаменитейших духовных пастырей, защищая надобность перевода Священных Писаний, якобы для лучшего разумения их, сказал: "При мне одного дьячка спросили, что значит слово ради, в выражении нас ради распятаго, — и он не умел отвечать". Тут один из слушателей не мог удержаться от смеха: "Хороши наши дьячки, когда не знают даже и таких слов, которые все нищие, ходя по улицам, кричанием своим, подай ради Христа, безпре-станно повторяют".

В Кратком катихизе, недавно изданном, первая заповедь Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози инии разве Мене, изложена так: Я Господь Бог твой, да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.

Заметим первое, что заповеди сии называем мы Господними, и следовательно, почитаем их Божескими изречениями. Благоговение к Богу и древность запечатлела в уме и сердце нашем каждое в них слово. Когда древние дела рук человеческих, как например, одеяние или сосуды, сохраняются неприкосновенными, дабы по превращении их в новый вид не потеряли они своего достоинства, то как же дерзнуть на перемену слов, почитаемых исшедшими из уст Божиих?
Второе, для чего делать сию перемену? Какая в том надобность? Скажут: многие слова вышли из употребления и никто их не понимает. Так это неправда. Они употребляются в Священных Писаниях, в церковной службе, в летописях и законах. Не знать их есть утверждать отпадение свое от веры, от языка; признавать, что мы ни молитв не читаем, ни в церковь не ходим, и словом, ничего, кроме простых друг с другом разговоров, не знаем. Когда я дома стану читать переиначенное Евангелие, то из того непременно уже последует, что я читаемого в церкви Евангелия уже не буду разуметь, или, слыша в нем иной язык и склад, не буду иметь должного к нему уважения. Можно ли о таком преступном намерении, чтоб язык воспитания отделить от языка церкви, подумать без ужаса?
Из этого непременно произойдут соблазны и расколы, произойдут единственно от разделения сих языков, не упоминая уже о том, что переводы могут быть и неверны, и произвольны — следовательно, подадут повод к разным толкам и волнениям умов и страстей. Известно, что даже в России переводами книг Священного Писания занимались язычники. Только Церкви дано спасительное разумение слова Божия.

Третье, язык славенский и русский — один и тот же. Он различается только на высокий и простой. Воззреть очами и взглянуть глазами, несмотря на одинаковое значение слов, весьма между собою различны. Когда поют: се Жених грядет в полунощи, я вижу Христа; но когда скажут: вон жених идет в полночь, то я отнюдь не вижу Христа, а просто какого-нибудь жениха. Не всяк ли поневоле бы рассмеялся, если б в Псалтири вместо: рече безумен в сердце своем несть Бог, стали читать: дурак говорит, нет Бога? Между тем, смысл один и тот же.

Вместо верую во единаго Бога пишут: верую в одного Бога. Неужели есть такие люди, которые во единаго не понимают, а в одного понимают? Зачем ясную речь да не будут тебе бози инии разве Мене (в обыкновенных разговорах кроме Меня) переменять на двусмысленную: пред лицем Моим? Гордость какого-нибудь монаха или хвастуна ученого скажет: так по-еврейски. Да кто меня уверит, что он знает всю силу еврейского мало известного языка, на котором писано в столь отдаленные веки? Кто меня уверит, что он такой знаток какого не бывало? Могу ли я согласиться дать ему переправлять не песенку, не сказочку какую, но изречения Священного Писания, в котором даже и к самым темным для меня выражениям привык я иметь благоговение?

Сколько раз ни случалось мне в разных местах слышать чтение сего перевода, везде, вместо благоговения, самых набожных людей невольно преклонял он к смеху. Вот плоды его!
В 1822 году издана в Петербурге книга под названием Краткий и легчайший способ молиться (французской пророчицы Гион — изд.). Может ли быть что страннее и неприличнее этого? Обыкновенно говорится: краткий и легчайший способ красить сукна или мочить пеньку. Можно ли молитву уподоблять ремеслу, к обучению которого предлагается краткий и легчайший способ? И еще не сказано, кому молиться, Богу ли, диаволу; ибо и сему последнему можно молиться.
В книге, названной Божественной философией, напечатанной в Москве, 1818 года, неизвестный сочинитель дерзко пишет, что Евангелие есть токмо плод разума, никогда никого христианином не делавшего! Да заградятся уста ваши, злочестивые богоотступники! Если Евангелие не делает человека христианином, то какое ж существо разумеете вы под именем христианина? — без сомнения, злонравное, лютое, адское. И эта книжонка называет себя божественной, по одной только весьма простой хитрости, чтоб безверие и самые гнуснейшие пороки предлагать под именами веры и добродетелей. Сколько таких книг переведено, напечатано и распущено библейскими обществами!
Синод ныне состоит по большей части из лиц, долго участвовавших в прежнем духе и направлении. Многие обстоятельства открылись, каким образом духовные особы, по примеченной в них податливости к нововводимому образу мыслей, выбирались в члены синода, дабы со светскими членами библейских обществ составить один дух и тело.

Не странны ли, даже, смею сказать, не смешны ли в библейских обществах наши митрополиты и архиереи, заседающие, в противность апостольских постановлений, вместе с лютеранами и католиками, кальвинами, квакерами, словом, со всеми иноверцами? Они с седою головою в своих рясах и клобуках, сидят с мiрянами всех наций, и им человек во фраке проповедует слово Божие. (Божие по названию, но в самом деле не такое). Там и стихи поют, и ученики читают свои сочинения, и архиерей говорит речь похвальную переводу Священных Писаний с высокого, церковного языка на простой, театральный. Где важность священнослужения, где церковь? Может ли в таком смешении умов и стра-стей быть какое-либо благоговение?

Они собираются в домах, где часто на стенах висят картины языческих богов, или сладострастные изображения любовников, и эти собрания свои, без всякого богослужения, без чтения молитв и Евангелия, сидя как бы в театре, без малейшего благоговения, равняют с церковною службою; и дом безпрестольный, неосвященный, где в прочие дни пируют и пляшут, называют храмом Божиим! Не похоже ли это на Содом и Гомор?

В их отчетах сказано: напечатать столько Библий чтоб каждый в государстве человек мог ее иметь. Что ж из того последует? Употребится страшный капитал на то, чтоб Евангелие, выносимое из церкви с такою торжественностью, потеряло важность свою, было измарано, изодрано, валялось под лавками, служило оберткою каких-нибудь домашних вещей, и не действовало более ни над умами, ни над сердцами человеческими.

Какая нужда христианину, который по самому званию есть член церкви, быть членом библейского общества? Не знак ли это, что он отпадает от той церкви, на которой основана вера, и предается другой, признавая ее за лучшую? К чему иному поведут эти общества, как не к тому, чтоб собирающаяся, где и как хочет, толпа простых и безграмотных людей толковала Библию, по внушениям какого-нибудь еретика или плута, подкупленного и посланного к ним нарочно, чтоб, объясняя Священное Писание криво и превратно, посеять в легковерные сердца их разврат и неистовство, удобные сделать их хуже и свирепее всякого дикаря и язычника? От них-то Христос в Евангелии предостерегает нас: блюдитеся да никто же вас прельстит, мнози бо при-идут во имя Мое.
Если библейские общества стараются только о распространении благочестия, как они говорят, то для чего не соединенно с церковью нашей?

Когда как не ныне, стараясь истребить веру во Христа, твердят о Нем, нарушая заповедь: да не приемлеши имене Господа твоего всуе! Когда как не ныне, оказывается столько прельщенных, даже добрых и невинных, чей слух и сердце обворожены хитрыми действиями и словами? Когда как не ныне ложь называют правдою, буйство — свободой, своеволие — естественным правом, законы — пустословием, преданность Отечеству — загрубелой стариной; даже самые гнуснейшие страсти и преступления выдают за Божеские внушения!

Из записок адмирала Шишкова

Преосвященный Павел, харьковский епископ, сообщает, какое колебание умов происходит от неизвестности и спрашивает у митрополита Петербургского Серафима, действовать ли по-прежнему. Зараженный сам, ложными ли понятиями или иными побуждениями, выхваляя эти общества, признается однако, что все сословия светского состояния терпеть их не могут, что сбор денег и продажа книг производится во всей епархии, по его распоряжению, посредством одного духовенства, и то по принуждению. Вот какую пользу приносит распространение так называемого слова Божия: благое название, данное злому деянию.

Из письма А.С. Шишкова графу А.Аракчееву

Всюду твердят: да это господствующий дух времени! Везде, в сенате, в совете, в комитете министров, в публике и при самом дворе, дух сей находит защиту и покровительство. Я очень верю, что не все действуют по злонамерению; но когда от всеобщего покровительства произойдет всеобщее зло, то меньше ли зло будет пагубно от того, что иной способствовал ему созревать от незнания, иной из угождения, иной от равнодушия? Чего не делают на свете страсти и обманы! Вдаваясь им, можно врагов своих почитать друзьями. Ухищрения их обнаружатся, но тогда уже будет поздно. Государь! Не верь мне, но не верь и другим. Смотри не на слова людей, но на дела.
Из письма А. С. Шишкова царю

Мне поручено министерство просвещения. Но какое просвещение может быть там, где колеблется вера?

Если церковные книги, для того, чтоб уронить важность их, будут с высокого языка, сделавшегося для нас священным, переводиться неведомо кем и как на простонародный язык, каким говорим мы между собою и на театре; если распространять таковые переводы (для того только нужные, чтоб со временем не разуметь церковной службы или чтоб и обедни служить на том языке, на каком пишутся комедии) — таковое просвещение есть мрак и вредное заблуждение.

Между тем, книги, сеющие безверие и разврат, продолжают переводиться и публично продаваться. Духовенство знает о них, и не только молчит и не отвращает сего зла, — но многие нововоспитанные священнослужители (кроме некоторых истинно усердных и благочестивых), под личиною веры, споспешествуют ему.

Не имея повеления потушить сей тлеющий огонь, я должен молчать и быть только по имени, а не по действию министром просвещения. Такое положение почитал бы я для себя хорошим, если б думал, что дух времени взял силу, что головой стену не проломишь, что мне остается недолго жить, что я бездетен, что на моем веку ничего не случится, и что между тем, покамест я поживу, могу попользоваться честью и преимуществами, сопряженными с моим званием.

Но что мне делать, когда я совсем не так думаю, когда совесть моя говорит мне: помни, что ты обязан служить верно Государю и Отечеству, что дашь в том Богу ответ, и чем ты старее, тем меньше это забывай; и лучше навлеки на себя гнев за правду, нежели милость за неправду...
Мудрено ли, что многие смотрели на меня как на чедовека странного, хотящего ладонью своей руки остановить быстрое течение потока?

Из письма А.С. Шишкова графу Салтыкову

При всеобщем наводнении книгами Священного Писания где найдут место правила апостольские, творения святых отцов, деяния святых соборов, предания, установления и обычаи церковные, одним словом, все, что доселе служило оплотом Православию? Все будет смято, попрано и ниспровержено. Всякий сделается сам себе толкователем Библии и, образовав веру свою по собственным понятиям и страстям, отторгнется от союза с Церковью. Сначала породятся расколы и ереси; а когда они до чрезвычайности размножатся, то место их заступит совершенное равнодушие ко всему тому, что восемнадцать веков признавалось священным.

Но что простираться вдаль? Библейские общества не заменяют ли Церковь некоторым образом и ныне? Что значит проповедь слова Божия в их собраниях, молитвенные воззвания, торжественное пение песней церковных, всенародное объявление, что они сходятся во имя Святого Духа, — как не святотатственные покушения на права, дарованные Церкви ее Божественным Основателем? Кое согласие Христовы с Велиаром или кая часть верну с неверными? (1 Кор. 6, 15).

В тринадцатое годичное собрание Великобританского библейского общества (7 мая 1817 года) вот что всенародно объявил о России глава секты методистов Рихард Ватсон:

"Мы можем быть уверены, что скоро в этом пространном государстве религия восстановится во всей ее чистоте, и единственно от размножения книг Священного Писания, переведенного на разные языки. Своды храма существуют, Библия не замедлит зажечь огонь на алтарях".
Кто не увидит в этих выражениях связи библейского дела с ложами известных тайных обществ?
Удостоверившись в еретической цели Библейских обществ, может ли духовенство наше и в особенности архиереи, с покойною совестью и без соблазна народу, присутствовать в собраниях библейских, когда они дали Церкви торжественную клятву сохраняти стадо свое учительски от Латинства и от всех иных ересей? (Чин присяги архиерейской).

Где не щадится Сын Божий, там и царь не пощадится.
  
#50 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:38
  
0
МЫСЛИ ПРОСТОГО РУССКОГО НАРОДА о том, КАКОЕ ЕМУ НУЖНО УЧЕНИЕ И ПРОСВЕЩЕНИЕ НАРОД И ЯЗЫК НЕРАЗДЕЛИМЫ, КАК ТЕЛО И ДУША

Историк-бытописатель наш, преподобный Нестор летописец, свидетель успехов и упрочения христианского кирилло-мефодиевского просвещения на Руси, первый, тысячу лет тому назад, русской православной душою оценил значение и величие подвига святых первоучителей славян и сказал о них первое величавое славяно-русское слово. Мысль преподобного Нестора, его взгляд на славянское и православное дело — просвещение — взгляд всей древней Руси, Послушайте...

Бе единъ языкъ Словенескъ...

Восхвалят Бога вси языцы; вси възглаголютъ языки величья Божья; да аще кто хулит Словенскую грамоту, да будет отлучен от церкве; ти бо суть волци, а не овца...
А Словенескъ языкъ и Русский единъ...

Славяне, при всех разветвлениях по племенам, при всей разбросанности исторического и географического положения — единый народ, духовно и физически связанный единством языка: единъ языкъ словенескъ, словенескъ языкъ и русский — единъ. У летописца нет даже слов народ, племя, а — язык: народ и язык для него нераздельно слитые, неотделимые, как тело и душа. Да и как иначе? Возможно ли, чтоб для мысли отдельного человека, как и целого народа, для его духовного роста и воспитания слово было чем-то случайным, лишь средством передачи духовного содержания во внешней материальной (звуковой) форме? Конечно, нет, ответят современные филологи и психологи. Для каждого человека в процессе усвоения им языка, на котором говорят его отец и мать, всякое принятое и усвоенное слово есть не только доля того духовного наследия, которое он от них приемлет, но и нечто установляющее и определяющее склад его душевной жизни, характер и направление ее, влияющее даже на природные его способности, их силу и интенсивность. Не просто запоминанием звуковых сочетаний (образующих слова), а путем медленной и сложной работы мысли над тем, что выражается словом — сравнений, сопоставлений, отвлечений — мы научаемся говорить. Ребенок, прежде чем звуки па-па, ма-ма в состоянии отнести к определенным лицам, переживает длинный, но сложный процесс душевного развития, когда, наконец, у него сформируется понятие и звуки эти неразрывно сольются с ним. Родное слово в полном значении — все духовное состояние человека, от которого и сам он неотделим: таков закон природы, одинаково применимый к немцу, французу, кому угодно. Без своего языка народ немыслим, как целая исторически-самостоятельная величина; отказавшись от своего языка, перестает быть самим собою. Равным образом, народ до тех пор остается единым, пока у всех один язык, пока народ и язык — едино...

Без грамоты тьма непроглядная, с нею — свет. Самая вера Христова без грамоты не может укрепиться и возрастать в народе во всем ее величии, чистоте и полноте. Так смотрели на свое дело и первоучители славян: Проповедовать устно Христову веру, не открыв народу доступ, путем грамотности, к источникам вероучения — все равно, что писать на песке.

И вот вместе с проповедью Евангелия они дают славянам и само Евангелие, и прочие книги и возвещают им: Услышьте славяне все Слово, которое от Бога пришло, Слово, которое кормит души человеческие, Слово, которое крепит сердца и умы... Душа не имеет жизни, если словес Божиих не слышит. Отверзите прилежно уму двери, оружие приимите твердое. В буквах мудрость Христова является, которая души ваши укрепит. На чужом языке слышите слово, как голос медной трубы звенящее. Без света нет радости оку видеть творение Божье; так и всякой душе безсловесной, не ведящей Божьего закона... Душа безбуквенная мертвая является в человеке...

Итак, родные славянские звуки раздались в храме, Слово Божие и учение веры стали достоянием нового языка-народа. И отверзлись очи слепым... В глубоком сознании величия этого дела, совершенного святыми братьями для славян, летописец наш не может удержать благодарных чувств глубокого благоговения: ради быша Словени, яко слышаша величья Божья своимъ язы-комъ. Радость, духовное торжество славян — торжество его родной земли, освещенного сиянием света, возженного святыми солунскими братьями...

А. Пономарев, профессор Странник, 1860-гг
  
#51 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:38
  
0
МЫСЛИ ПРОСТОГО РУССКОГО НАРОДА

о том, какое ему нужно учение и просвещение

Эти заметки появились вскоре после обнародования Правил о церковно-приходских школах (1884), утвержденных Государем Александром III. Позади горькие годы безвременья, безсмысленных и губительных реформ. В шестидесятые годы девятнадцатого века масонство просвещенной Европы, набрав силу и развратив умы верхов, нанесло смертельный удар в сердце матушки Руси. Стали насаждаться безбожные школьные программы по западному образцу. На четверть века от всенародной школы была отторгнута душа — Церковь. Это был важнейший этап, на котором просвещенцы подготовили русский апокалипсис 1917 года.

С воцарением Царя-миротворца Александра III чужеземный дурман рассеялся: русский самодержец своеручно повернул корабль народного образования к своим истокам, к вере и Церкви. Обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев возглавил и многие годы вдохновлял великое дело крестьянского просвещения. Всего за десять лет число церковно-приходских школ на Руси возросло с четырех тысяч до тридцати одной тысячи! Народ ликует, благодарит, размышляет... Но горькие уроки недавнего прошлого не забыты. Воистину, глас народа - глас Божий. Эти заметки — грозное и пророческое предостережение всем нам.

18 января 1887 года в городе Богородске Московской губернии открылась церковно-приходская школа при Тихвинской церкви.

После Божественной литургии торжественно тронулся из церкви в новооткрываемую школу крестный ход. Все соседние улицы были заполнены народом, с обнаженными главами, в молитвенном настроении. Шествие крестного хода, во главе которого, сияя, шел шестилетний малютка Сергий, сын церковного старосты Куприянова, неся икону святых Кирилла и Мефо-дия, так было картинно, так духовно-величественно! Взору верующих представлялось, как будто сами святые равноапостолы с ними вместе совершают путешествие на проповедь в глубь святой Руси со своею Живоносною, Божественной силы исполненною грамотою. Весь народ был глубоко проникнут благоговейною благодарностью к Богу, давшему нам чрез Своих угодников святую церковную азбуку.

Многочисленный сонм усердных богомольцев крепко думал заветную думу — как поднять на должную высоту упадающее теперь в России драгоценное знание церковно-славянской грамоты, а чрез нее всем сделаться ближе к церкви Божией, от которой вся наша духовная и политическая сила.
Приходский священник отец Александр Успенский особо отметил народный характер вновь открываемой школы: в ней две главные священные книги — Часослов и Псалтирь, столь крестьянам любезные и благополез-ные. Наши предки, сказал батюшка, имели обыкновение пред началом и по окончании учения ограждать себя крестным знамением, целовать святые учебные книги: так они их любили и почитали! Как же могут дети целовать нынешние новомодные учебники, введенные во многих школах?

Невообразимо больно православному христианину видеть и слышать, что учебные книжки, подобные Родному слову Ушинского, наполненные всяким пустословием и богопротивным сопоставлением плясовых и демонских песен со священными изображениями Евангельских событий, допущены к употреблению в училищах Министерства народного просвещения и в военно-учебных заведениях. Тогда как не только преподавание, но далее употребление в школах церковно-славянской азбуки, Часослова, Псалтири и других душеспасительных книг, к великой скорби православного народа, до недавнего времени почему-то было со стороны министерства "безусловно запрещено". А ведь это — кровная обида русскому народу!

В 1862 году против безспорного дотоле права Церкви руководить обучением народа впервые возвысился голос Министерства народного просвещения, которое из верного союзника Церкви внезапно обратилось в завистливого и недоброжелательного соперника. Исход борьбы известен: вопреки всеобщему и исконному убеждению самого народа, желающего для своих детей только такой школы, которая из Церкви исходит и в Церковь ведет, школа была искусственно отторгнута от Церкви и насильственно уклонена на те странные и исполненные опасностей пути, по коим она поныне блуждает.

Из письма жителей Павловского посада И.С.Аксакову:

Народ наш скорее готов доверить своих детей простым церковно-грамотным учителям из крестьян, нежели учителям и учительницам, которых присылают из учительских семинарий и которые не ведают ни народа ни Церкви. О, дорого стоят народу эти учителя, эти школы и эта педагогия! Много крестьянских детей выросло пропащими для веры и Церкви людьми под влиянием просвещения, которым снабжают там! С глубокой грустью видим мы, как с появлением и размножением этих школ, их учителей и учебников, стало быстро упадать в православном народе, особенно в подрастающем юном поколении, драгоценное знание святой церковно-славянской грамоты. Когда же православному русскому народу вместо подносимого столько времени камня дадут наконец чистый и питательный хлеб?

Не мешайте народу учиться тем способом, как учили в старину и как советует матерь наша — святая Церковь. Познает церковно-славянскую азбуку, будет легко читать и гражданскую печать. Да поучить его писать хорошенько и считать.

Для нас то хорошо учение, где о Боге, о страхе Бо-жием, о добродетельной жизни говорится. А в нынешнем-то народном учении хотя и говорится обо всем этом, но ничему такому не выучиваются, и даже охоту-то к церкви Божией совсем отбивают...

Значительная часть земств состоит из людей чужеземных и иноверных, так могут ли они вести дело народного образования в характере русского народа, а тем более, православия? Лучший пример — известный и опытный в своем роде деятель земства барон Корф (избави нас Господи от подобных деятелей!), который с таким возмутительно-дерзким пренебрежением отнесся к Православию, что явно и тайно хлопотал, чтоб "изгнать Церковь из народной школы и напустить зато в ее учебники тараканов и блох".

Из письма крестьян владыке Иоанникию, митрополиту Московскому (более 2000 подписей):
Святая церковная грамота научит детей наших тому, чему гражданская наука мало учит или и вовсе не учит — знать Господа Бога и бояться Его, чтить Церковь Божию и соблюдать ее уставы; благоговейно чтить Царя Самодержца, почитать родителей, покоряться начальству; узнают они чрез эту грамоту о святом братолюбии, о мире и согласии в семействе, о боголюбезной неразделимости семьи; о святости брака и брачной жизни, о высоте непорочного девства, о трезвости и целомудрии, о трудолюбии и сострадании к бедным, о спасительном смирении, без которого невозможно спастись. Какая грамота может говорить обо всем этом так усладительно, с такою силою действия, с такою животворностью, как церковная? Какое нам, простым людям, будет утешение, когда мы услышим в храме Божием наших детей читающих и поющих на клиросе, когда и дома у себя по праздникам будут они читать нам от Божественного! Какое от этого одного будет охранение и утверждение добрых порядков и добрых нравов в народе. Словеса Господни, говорит богодухновенный царь и пророк Давид, вожделенны паче злата и слаждша паче меда и сота. Какая же наука может быть нам дороже?

После 1865 года народное образование отделено было от церковной грамотности и начало устраиваться по чужеземным образцам, новым системам и методам обучения. Вот появилось у нас по деревням немалое число школ, в которых считают народными наставниками не святых Кирилла и Мефодия, с их Живоносною, Святою, Божественной силы исполненною грамотою церковно-славянскою, а "знаменитых педагогов" барона Корфа и Ушинского с их пустословными и плясопесенными учебниками; и что же из этого вышло? Быстро стали пропадать в народе знание и разумение церковно-богослужебного чтения и охота к нему — и вот у нас на глазах с каждым годом усиливается в православных христианах равнодушие к церкви Божией, этому ковчегу святой веры. Начав учиться грамоте не с молитвы Во имя Отца и Сына и Святаго Духа и Боже в помощь мою вонми, и вразуми мя во учение сие, а с петушков и подобных прелестей, и продолжая учение в том же роде, сельская молодежь с самых юных лет отторгалась от церковного. Вместо храма Божия, новые педагоги в воскресные дни устраивали прогулки в лес и поля. Ученики знакомились с мiроведением, а не с тем, что есть единое на потребу. Дальше-больше. Ученики стали думать, что они умнее не только своих родителей и старших односельчан, но и самого священника. Если ж так, то зачем и в церковь ходить? И стали, вместо церкви, ходить в трактиры, кабаки и того худшие заведения. Непочетничество к родителям усилилось до ужасающих размеров, семейные раздоры и разделы стали обычным явлением, пороки умножились. Но и это еще не все. Заметим с прискорбием, что если в первом из многих адских покушений на драгоценную жизнь Царя-освободителя рука крестьянина спасла эту жизнь для блага России, то в позднейших покушениях, наряду с интеллигентами, принимают участие уже и лица крестьянского сословия. Вожаки западнического образования таким образом достигли своей цели: "таракан", как они выражаются о школе, был ими пойман.

Но в простом народе еще живо и свежо предание о связи школы с церковью. И после земских школ с науками о мiроведении крестьяне нередко отдают своих детей для окончательного образования отставным солдатам, церковным сторожам и старушкам-начетни-цам — чтоб научили церковно-славянской грамоте!

Поэтому мы, простые русские люди, сердечно желаем: да будет одно училище — Церковь, и один учитель — духовенство, на которое сам Царь наш православный возлагает надежды.
Народ на дело обучения смотрит как на дело святое и важное, а по новомодным учебникам Корфа и Ушинского оно обращается в безнравственное шутовство. Это мы видим в Родном слове, как например: Хорош город Питер, да бока повытер; Хорош город Париж: в него въедешь — угоришь; жил-был журавль да овца, накосили они стожок сенца, не сказать ли сказку с конца; не велика блошка, а колодой ворочает; Что ты делаешь? — Ничего. — А ты зачем? — Тебе помогать пришел; Надоело трактирщику в долг давать, он и написал на дверях: сегодня на деньги, а завтра в долг. (Вот так учебник! Как рано и заботливо спешит знакомить он детей с трактирной жизнью!)
Слыша такое безобразно-шутовское чтение, невольно задаешься вопросом, что это: народная ли школа грамотности или комедиантский балаган, где по Ушинскому учат детей всякому пустомельству и плясовым песням?

А еще Родным словом назвалась книжонка такая! Нечего сказать, хороша родня! По нашему разумению и искреннему желанию давно бы пора такую родню из школы изгнать, да воля-то не наша! Вот наша родня — церковь Божия и ее святые учебники, Часослов и Псалтирь, которые славят Бога и руководят к молитве за Царя.

Особенно тяжкое раздумье одолевает, когда от Родного слова перейдешь к чтению и сравнению с ним священных учебников: Часослова, Псалтири. Какое поучение и назидание здесь — и какое там пустословие!

Учащийся по Псалтири в самом начале читает: Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых. А в Родном слове дитя заставляют читать: пошел козел на базар, купил козел курочку. Курочка черна-пестра; уточка с носка плоска: тигонька гага-гого! Свиночка вики-вики!

В Псалтири говорится: Коль сладка гортани моему словеса Твоя, Господи, паче меда устом моим, а по Родному слову заставляют вести комедиантский разговор: Уж как сладки гусиные лапки! А ты едал? — Нет, не едал, а мой дядя видал, как наш барин едал.

Читая Псалтирь, дитя видит море, небо и землю, полными величества Божия: Море виде и побеже, Иордан возвратися вспять. Видеша Тя воды, Боже, видеша Тя воды, и убояшася. А по Родному слову заставляют читать: На море овин горит, по чисту полю корабль бежит.

Во Псалтири сказано: Взыде Бог в воскликновении, Господь во гласе трубне. И Взыде на херувимы и лете, и лете на крилу ветреню. А по Родному слову ученик или ученица читают нелепую небылицу: по поднебесью медведь летит, длинным хвостиком помахивает!

Во Псалтири говорится: Ров изры (нечестивый) и ископа и, и падет в яму, юже содела. А в школе заставляют детей читать скороговоркой: рыла свинья рылом тупорыла, белорыла, полдвора рылом изрыла. Свинья в этом учебнике вообще существо излюбленное. Ее выводят напоказ под умилительными названиями: грязна наша хавроньюшка, грязна и обжорлива; все жрет, все мнет, об углы чешется...

Вот какое пустословное, безсмысленное и нелепое учение! Невольно скажешь о нем прибаутками, самим же Ушинским приведенными: пустая мельница мелет, а помолу нет; и еще: учился читать да писать, а выучился петь да плясать! Не есть ли это камень — вместо хлеба и ядовитая скорпия — вместо рыбы. И все это, говорят, для просвещения ума. Какое уж тут просвещение ума, а тем более сердца? С терновника не собирают виноград, а с репейника смоквы, говорит Сам Иисус Христос.
А богопротивные сопоставления плясовых и демонских песен с священными изображениями Евангельских событий! Рядом с упоминанием о Крещении Господнем описываются святочные игры, пустые увеселения и девичьи гадания! А под изображением Вознесения Господня — плясовая песня Уж я сеяла, сеяла ленок, приговаривала, чеботами приколачивала. Благонравно ли это и в духе ли православия?

Мы глубоко скорбим и болезненно тоскуем, взирая, как наши светские власти пустословными учебниками вытеснили из многих наших школ драгоценную святую книгу Псалтирь, о которой святой Иоанн Златоуст строжайше заповедал: Уне (лучше) есть солнцу престати от течения своего, нежели оставити Псалтирь.

На Страстную седмицу христианским детям отныне задаются плясовые песни, все по тому же Ушинскому. Ужаснитесь, православные! И это в дни, которые святая Церковь посвятила строго-благоговейному воспоминанию страданий Господа нашего Иисуса Христа. А легкомысленные учители, удалые питомцы нынешних модных, по стихиям мiра сего устроенных учительских семинарий, остаются, при окаменении сердца, безчувственными и неблагодарно-безучастными к безмерным страданиям Спасителя своего! Они, по меткому замечанию одного церковного учителя, помышляют так: нам желательно, чтобы нас не обязывали ни к какому духовному труду, чтоб у нас был вечный праздник со всеми увеселениями, чтобы нам разрешили спектакли и на Страстной неделе и никто бы не тревожил нашей совести. Ленясь сами, мы от всех благочестивых упражнений, как излишних (!) освобождаем и питомцев своих. Вот каковы наставники, вожди слепые врученных их водительству детей.

Христианским свойствам народного духа Отечество наше обязано тем, что не только не поколебалось от великих невзгод, много раз постигавших его в разные времена его существования, но более и более возрастало в своей силе и могуществе. Эти, на учении веры основанные, понятия народа о власти, долге гражданском и государственном сделали безуспешными на наших глазах совершавшиеся попытки произвести народную смуту. Вот какие благотворные плоды прежнего порядка обучения детей грамоте. Вот почему русский народ любит свою тысячелетнюю церковную грамоту, хорошо зная, что на церковно-славянском языке нет книг пустых, ненужных и вредных.
Дети наши, получив священные книги Часослов и Псалтирь, станут учиться грамоте как бы у самих просветителей словенских Кирилла и Мефодия. О, какое счастье быть непосредственными учениками таких великих и святых наставников, самих изобретателей церковной грамоты, отверзающей нам двери в Царствие Небесное. Как мы желаем, чтобы славянская грамота пришла не только в церковно-приходские, но и земские школы! Тогда не будет у нас так не желательных двух царств в одном от Бога благословенном Русском царстве; тогда будет у нас едино учение, едино просвещение, един дух, как един Господь, едина вера, едино крещение. Тогда в наших детях с юных лет будет тверже укореняться и сильнее возрастать чувство родства и единства народного: ибо все к церкви Божией будут ближе и роднее. Этого пламенно желает народ; этого требует польза Церкви и государства. Когда мы с Церковью и Церковь с нами, наша сила несокрушима, наш покой невозмутим, и царство Всероссийское будет во веки непоколебимо.

Из письма И. Палимпсестова, действительного статского советника:

Грамотность для народа — святыня; она представляется ему какою-то силою, могущею научить тому, что полезно для его жизни не только временной, но и загробной, раскрыть глаголы вечные. Она есть дверь к уразумению Божественного Писания. Книжная мудрость, в народном понимании, равнозначна богословию; начетчик означает человек, изучивший много священных книг. В простом учителе чтения народ ждет видеть наставника в Законе Божием. Народ с презрением отворачивается от детей, читающих какие-нибудь присказки и побасенки. Вишь, говорит он, каким пустякам учат! Как бы низко ни стоял человек, всего дороже Для него достоинство — то, что отличает его от безсловесной твари. Потому народ и назвал ученье светом, а неученье — тьмою.
И не говорите, что слабому пониманию нашего богослужения препятствует славянский язык. Если ему научают детей старые попадьи, начетчицы, дьячки и отставные солдаты, то это значит, что язык нашей церкви не так труден, как многим представляется, и во всяком случае, легче и удобнее научиться ему, чем изменять то, что освящено веками.

Скажут: пишущий эти строки желает превратить русский народ в каких-то псаломщиков. Однако чтение славянской Псалтири не помешало выработаться гению Ломоносова, мировому авторитету Суворова.

Почему не вверить детей православному духовенству? Разве черны руки наших пастырей, погружающих детей русского народа в купель святого крещения? Черны они, чтобы возродить их духовно в другой купели, в народной школе под кровом святой Церкви?

Из письма крестьян в Святейший Синод:

В благочестии заключается самый верный залог и земного благоденствия. Не может это заменить, не может такой силы иметь никакая земная наука и учение, которое апостол Павел называет телесным, и которое без благочестия вмале полезно есть. Мы видим это и сами на опыте. Вот с ослаблением в народе церковной грамоты и учения древняя набожность и страх Божий в народе стали ослабевать, хотя учение телесное и школы умножаются у нас, а умножения довольства и счастия не видно. Видим, напротив, умножение пороков и нищеты в народе, тоскуем об утрате древних простых и добрых нравов. Множество школ не радует нас и не внушает нам утешительной надежды: мы живо чувствуем свою безпомощность. Одно средство — обратить наших детей к церкви Божией, ибо у нас вся сила в Церкви. Мы своим крестьянским умом понимаем, что все основы семейного порядка и общественного благоустройства в ней хранятся непоколебимо. Мы понимаем, что и доброе-то, что есть в науке гражданской — не прочно и не твердо. Только в союзе с Церковью всякое добро бывает полно силы и благотворно...

А то у нас какое учение во многих народных училищах? Кого там считают народными наставниками? Святых Кирилла и Мефодия? Нет, барона Корфа и Ушинского! По их учебникам учат крестьянских детей читать и петь демонские песни, отторгающие от Церкви, церковных песнопений и растлевающие нравственность молодого поколения. Вот что нам больно!

Нам та школа будет дорога и прелюбезна, которая детей наших научит прежде всего читать заветную нашу тысячелетнюю грамоту. На этом священном языке Православная Русская Церковь славит Творца Бога, творит молитвы, прошения, благодарения за вся человеки, за Царя и за вся, иже во власти суть (I Тим. 2, 4), на этом языке она, сердобольная и чадолюбивая Матерь наша, совершает святые седьмочисленные таинства, освящающие души и просвещающие разум. Церковно-славянский язык соделался сокровищницею Духа и жизни, святым кивотом Божественных Тайн святой Церкви.

О, дайте, дайте нам церковно-славянскую грамоту! Наши дети выучатся читать Часовник и Псалтырь, и всякая душеспасительная книга откроется им. Новые люди зародятся в народе, старая праотеческая набожность, погибающая теперь, возникнет опять у нас, древние добродетели оживут, дух правый обновится в утробах русских, духовная сила в народе прибывать будет. Только тогда народ наш будет и умен, и сыт, и здоров духом и телом, и силен, и счастлив. А если церковная грамота будет оставаться в таком же небрежении, как теперь, то никакие школы нам не помогут.
Пусть будет она главною наукою у нашего народа. И того только народ наш назовет своим благодетелем вечным, назовет истинно мудрым государственным мужем, кто утвердит и упрочит навеки эту науку.

Научите нас, родимые наши батюшки, научите от своего благочестия, от своей веры и любви, сотворите желание мудрого и всемилостивейшего Царя — и народ русский не забудет вашей духовной, оказанной ему милости. Не забудет и Господь Бог наш!

Школа — преддверие Церкви

Наше богослужение заключает в себе полное и подробное изложение не только тех догматов, которые преподаются в школе, но даже почти всех тех вопросов, которые вообще могут тревожить любознательность ума просвещенного. Следовательно, если бы народ наш, ходя в церкви, понимал службу, то ему не нужно было учение катихизиса — напротив, он каждую истину веры узнавал бы не памятно, но молитвою, просвещая вместе разум и сердце. Но для этого недостает нашему народу одного: познания славенского языка.

Славенский язык имеет то преимущество над русским, над латинским, над греческим и над всеми возможными языками, имеющими азбуку, что на нем нет ни одной книги вредной, ни одной безполезной, не могущей усилить веру, очистить нравственность народа, укрепить связи его семейных, общественных и государственных отношений... Школа должна быть не заменою, но преддверием церкви.

И. В. Киреевский

Наша голова умчалась от народа далеко-далеко...

Во всяком научном и общественном деле порою проявляется ложь, ложное, кривое направление, которое не только временно держится, но и берет верх, принимается за истину... Дело обращается в привычку, а коноводы только покрикивают и понукают. Это длится иногда довольно долго; наконец, осматриваясь кругом, общество видит, что его ведут вовсе не туда, куда оно надеялось попасть; начинается ропот, сперва вполголоса, потом и вслух, наконец подымается общий голос негодования, и бывшие коноводы исчезают, подавленные и уничтоженные тем же большинством, которое до сего сами держали под гнетом. Общее стремление берет иное направление и с жаром подвизается на новой стезе.

Кажется, будто такой переворот предстоит ныне нашему родному языку. Мы начинаем догадываться, что нас завели в трущобу, что надо выбраться из нее по-здоровому и проложить себе иной путь. Все, что сделано было доселе, со времен петровских, в духе искажения языка, все это, как неудачная прививка, как прищепа разнородного семени, должно усохнуть и отвалиться, дав простор дичку, коему надо вырасти на своем корню, на своих соках, сдобриться холей и уходом, а не насадкой сверху. Если и говорится, что голова хвоста не ждет, то наша голова умчалась так далеко куда-то вбок, что едва ли не оторвалась от туловища; а коли худо плечам без головы, то некорыстно и голове без тула. Применяя это к нашему языку, сдается, будто голове этой приходится либо оторваться вовсе и отвалиться, либо опомниться и воротиться. Русской речи предстоит одно из двух: либо испошлеть донельзя, либо, образумясь, своротить на иной путь, захватив при том с собою все покинутые второпях запасы.

В.И. Даль
  
#52 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:39
  
0
СЛОВО — ВЕЛИКАЯ ТАИНСТВЕННАЯ СИЛА, И СИЛА ЭТА, КАК ВСЕ ВЕЛИКОЕ, ЗРЕЕТ В МОЛЧАНИИ
К. П. Победоносцев
Страшное событие совершилось у нас на Руси. Мы, люди кончившие свою молодость, не можем опомниться от удара и еще долго не опомнимся. Никогда на святой Руси не бывало ничего подобного.*
Наша юность не имела такого горького опыта, не ощущала такого страшного потрясения. Вам, молодые люди, выпало на долю испытать его, конечно, не без промышления Божия. Смотрите, пред вами целая жизнь, может быть, еще долгая: да будет же на целую жизнь в душе вашей живой образ того, что произошло. Да будет это событие великим, решительным событием в душе вашей. Бог послал вам в юности вашей страшный урок с грозным предостережением: урок на всю жизнь. Та душа была бы очень равнодушна и легкомысленна, для которой такой урок пропал бы даром.
Произошло и происходит нечто совсем невероятное. Злодеи, убийцы Государя — люди из среды нашей, и — к ужасу — из среды вашей, молодое поколение!
Есть между ними такие, которые, едва достигнув двадцатилетнего возраста, успели каким-то страшным чудом небесного гнева утратить все черты образа Божия, потерять весь разум, извратить все понятия о добре и зле, о правом и неправом. Они погибли, их постигла казнь правосудия, но мы знаем, за ними следуют другие, столь же извращенные в мысли, и безумные; скрываясь, подобно ворам, в тайне ночи, или являясь как волки в одежде овчей, они продолжают дела лжи и нечестия, развращая и прельщая дальше и дальше — себя самих и других юных и неведущих людей.
Откуда это зло? Откуда эта язва, разъедающая молодое поколение? Где ее источник?
Там же, где от века было начало нравственной гибели. Гордость — вот главная причина зла. От гордости пал Денница — ангел света, и стал сатаною. С тех пор диавол вводит людей в гибель тем же искушением. Он сказал прародителям нашим в раю: сами будете как боги. Тем же словом, тою же лживою мыслью соблазняются среди нас, на глазах наших, юные поколения. И эти злодеи — обезумели, пали, погибли — не от чего иного, как от гордости.
Берегитесь искусителей. Их много, ибо нравственное растление имеет роковую силу — все растлевать около себя, и тот, кто пал сам, неудержимо стремится увлекать других к падению и умножать жертвы греха.
Диавол, искушая Христа Спасителя, возводит Его на высокую гору. Это всегдашний прием его — поднимать юную, неопытную душу на высоту, ей несвойственную, и ставить ее сразу судьей всего, что она видит внизу, под собою. Так, гордостью душа привыкает отделять себя от мiра в одной неподвижной точке и ставить себя превыше целого мiра — общественных отношений и нравственных понятий, выше человечества, выше истории, выше жизни духовной, которою из века в век жили поколения. Прежде чем мысль успела сознать себя и окрепнуть, прежде чем мог созреть опыт обращения с людьми, — она начинает судить, обличать, потом раздражается, потом отрицает, наконец стремится к повальному разрушению всего ею отрицаемого. Какая бездна лжи в душе у этих несчастных людей! Создав себе чудовищную теорию блага человеческого, они ставят ее выше действительной жизни, и хотят ей в жертву принести всю действительность — объявляют себя поборниками за народ; и в то же время, отвергая все священное для народа, являют в себе самое гордое презрение к народу, которого не знают; хотят приносить себя в жертву мнимому общественному благу, но в действительности жертвуют всем своему я, обезумевшему от гордости.
Ужасно заглянуть в эту бездну — но к ней ведет иногда ровная, гладкая дорога неприметным скатом, и сколько несчастных юношей сошло этою дорогой и погибло. Вот молодой человек, сын простого мещанина, ныне преступник, осужденный на казнь. Может быть, душа его была некогда расположена к добру: его отдали в науку, он оказывал успехи; но характера у него не было. Он отделился от среды, из которой вышел, стал относиться презрительно к ее обычаям, нравам, верованиям. Он читал дурные книги, которых ныне так много, книги, исполненные лжи и отрицания. Не испытав еще себя ни в каком деле, он уже принял в душу семя гордости и поднял свою мысль о себе высоко. В это время подходит к нему диавол в образе другого человека, с волею, крепко закаленною во лжи и во зле, с неудержимою жаждой приобретать новых пришельцев и повелевать ими как слепыми орудиями преступной деятельности. Видя в нем помутившееся око и мысль, поколебленную самомнением, он шепчет ему лукавые речи — те же самые речи, которые говорил древний змий нашим прародителям: "Ты раб: неужели не хочешь быть свободным, господином себе? Тебя связывают обычаи и верования отцов и учителей. Отбрось их и станешь свободен. Бога, которому учили тебя веровать — нет и никогда не было; душа — вымысел суеверной толпы. Ступай за нами — мы апостолы новой веры в свободу безграничную и безмерную. Мы поведем человечество по новому пути, мы воздвигаем брань на все, что мешало его свободе — и все разрушим. Ты был ничтожен и слеп до сих пор — будешь велик и славен, и имя твое просияет в числе мучеников и героев свободы".
* * *
Посмотрите вокруг себя и внутрь себя. Вы увидите, как все, едва проснувшись к жизни, спешат возвышаться над жизнью, над людьми и событиями. Еще не научившись слушаться, хотят предписывать; еще не выросши в силу, принимаются действовать и распоря-жать; не выработав и не укрепив в себе мысли, говорят и проповедуют; не узнав ни себя, ни земли своей, ставят себя судьями над каждым явлением жизни и над каждым действием человеческим; не испытав себя в деле, хотят создавать новые законы и учреждения.
Все стремятся говорить и обличать: никогда не слышалось столько речей — и не было так мало истинного дела! Никогда не говорилось так много о правде — и не являлось так мало правды в деле и жизни. Речи эти сегодня расцветают, завтра вянут, оставляя по себе лишь след безплодного возбуждения. Из числа множества говорящих и проповедующих — как немного людей, умеющих делать и делающих дело на них возложенное: в доме и семье, в церкви, в общественном служении, в торговле и промысле. Остальные не делают ничего или делают дело свое — дело Господне — с небрежением, не переставая мечтать и вести праздные речи о том, что нельзя ничего делать, покуда вес не переменится.
Свойственно душе человеческой, от Бога рожденной, искать правды и стремиться к ней; свойственно юному сердцу негодовать на неправду, где ни увидит образ или тень ее, где ни ощутит ее присутствие. Но кто думает, что приобрел уже себе правду одним стремлением к правде, тот прельщает себя и заблуждается. Трудом, терпением, вдумчивостью, опытом жизни, борьбой, верой и любовию каждый должен добывать себе правду — ибо по природе всяк человек есть ложь, по природе всяк раздвоен сам в себе: доброго, чего хочет, не делает, а делает злое, чего не хочет; по природе всяк склонен гордостью ума и страстным желанием принимать свою правду вместо правды Божией. Какая то правда, когда слово мое с делом и жизнью моею расходится, когда говорю одно, а делаю другое, высоко поднимаю слово свое на урок и обличение другим, а сам в том же повинен, в чем на других негодую? Всякое слово о правде, не сходное с делом, — есть ложь для души, от которой оно исходит; а всякая ложь внутренняя растлевает и обезсиливает душу. Рассудите сами, что приносят душе громкие слова и фразы, к которым ныне привыкают люди с ранней юности: разжигая душу ложным огнем, они не собирают в ней силу, а расточают, не к правде ведут, а укореняют в заблуждении, не воспитывают, а развращают. Нет, не на этом пути найдете вы силу духовную: это путь погибельный, и страшно подумать, что стал он ныне большою дорогой для юношества. На этом пути стоит искуситель, с обычным способом искушения: возводить человека на высоту самомнения и гордости, и окружает его призраками жизни, призраками правды и любви, призраками свободы, знания и мудрости. Кто возвратит нам все то множество несчастных, которые пошли этим путем — и развратились в мысли, и обезумели; расточили духовную свою силу на зло и на ложь, и погибли для Церкви, для Отечества, для народа и для семьи своей. Берегитесь! Путь этот гладкий и идет незаметным склоном — ниже и ниже, с высоты — в бездну погибели.
* * *
Вы не хотите, без сомнения, жить одною животною жизнью, как стадо безсловесных. Вы чувствуете в себе душу живую, безсмертную. Вы хотите жить, то есть быть, значить в жизни. Для этого нужна сила — и вот что каждый из вас должен поставить себе целью — добыть, выработать в себе силу, без которой всякий вступающий в жизнь — лишний человек в мiре.
Вдумайтесь, как приобретается сила. Нельзя идти против законов природы. Из всякого семени сначала вырастает трава, потом образуется колос, и в колосе зерно завязывается, растет и созревает. Должно пройти время, чтоб из молодой поросли образовалось дерево. Что перестает расти прежде потребного времени, то навсегда лишается силы и гибнет без развития. Без роста не образуется человек в силе духовной. Итак, кто хочет не оставаться на всю жизнь былинкою или мелкой порослью, тому нет иного способа — как выждать время роста в терпении и молчании.
От чего столь много молодых гибнет, истощаясь в жизни? От того, что стремятся, прежде времени, не выждав роста, в так называемую общественную деятельность. Наш век — век несчастной торопливости во всем, век горячки и высокого давления. Едва начиная жить, все стремятся — не столько быть, сколько проявить себя; получить немедленно результат и произвести эффект.
Сказать что-нибудь зрелое или основательное можно лишь после многих годов терпеливого и прилежного труда и изучения; совершить что-либо замечательное возможно лишь после многих годов последовательного упражнения в определенной деятельности. Но можно, недолго думая, написать газетную статью, которая в день появления обратит на себя внимание, а завтра завянет и забудется. При помощи громких фраз можно придать значение дела — малозначащему слову или поступку. Так привыкают многие гнаться спозаранку за легкою наживою, и не успев собрать силу, истощают себя. Повсюду видим былинки, представляющие себя колосьями, жидкие поросли, мечтающие о себе, что стали деревом.
Выходят люди, выведенные искусственною культурой, подобно ранним парниковым овощам, люди поверхностные, слабые, легкие, без основательного знания, без глубины, без характера.
Богочеловек, Господь Иисус Христос, состоял под тем же законом роста. Священное Писание говорит о Нем: Иисус преспеваше возрастом... Бе повинуяся родителям. (Лк. 2). Аще и Сын бяше, навыче послушанию. (Евр. 5). Стало быть, и Он возрастал от силы в силу. Образ, для всех нас поучительный и трогательный. Сын Божий — Сын человеческий — возрастает в уединении, в тишине, в молчании, в простоте, наряду с прочими младенцами и отроками; возрастает столь неприметно, что впоследствии братья его и односельцы, с которыми Он ел и пил, затруднялись веровать в Него, удивлялись, откуда у Него такое слово и такая мудрость. Тридцать лет провел он на селе, неведомый мiру, в послушании и подчинении. Он пришел в Мiр для того, чтобы свидетельствовать об истине — и пребывал в молчании тридцать лет. Без сомнения, он видел около Себя много вопиющих злоупотреблений, много лицемерия, много всей той неправды, на обличение коей напоследок выступил: видел — и пребывал в молчании.
Мы не видим Его обличающим в эту пору, видим только в храме, посреди учителей, слушающим и вопрошающим, видим преуспевающим премудростию и возрастом и благодатию у Бога и человек. Отчего Он ждет тридцать лет? Оттого, что еще не пришел час его. Когда час наступил, Он выходит на дело Свое и на страдание и является в мiр в силе духовной, учителем, и говорит людям яко власть имеяй и не якоже книжницы и фарисеи. Вот истинный путь возрастания и преуспеяния; твердая воля удерживает в молчании собирающуюся в душе силу, удерживает до тех пор, пока час настанет употребить силу на дело Господне.
* * *
Все мы живем над бездной, ходим, едим и пьем над глубиною, не видя ее, не думая о ней, не сознавая великого таинства жизни. Но бывают дни и часы, когда эта глубина внезапно раскрывается перед нами, это таинство внезапно является во всем своем величии, душа пробуждается, видит ясно, чувствует глубоко. Это дни посещения Господня — и благо тому, для кого они не проходят даром.
Слово человеческое, как бы оно ни было высоко, может износиться в устах человеческих; когда оно становится фразою ходячею на рынке человеческого тщеславия, когда ложь и лицемерие употребляют его орудием для своих целей, когда равнодушные и ленивые прикрывают им пустоту свою — слово получает глухой звук; отражение его в душе у нас становится слабо и вяло. Такими стали у нас, к сожалению, многие слова — великого, священного смысла. Я напомню вам одно такое слово — смирение. Мы слышим его с ранних лет и так уже привыкли к нему, что иные легкомысленно глумятся над смирением. Но в наши дни мы явственно видим, какое разрушение производит в душе гордость и до чего она доводит человека. Должны вы понять, молодые люди, что смирение — подлинно щит ваш, и одно может предохранить вас от порчи; в нем истина, а в гордости — ложь. На чем станете созидать жизнь свою?
Смирение есть простота мысли. Кто просто думает о себе, тот чувствует свою слабость, и потому именно способен возрастать в силу; в простоте мысли — способность чуять истину и отзываться на нее; в простоте — утверждение веры и питание любви; в простоте мысли зреет мудрость и созидается характер человека.
Можете вы стать добрыми, умными, учеными: во всем этом мало проку, если нет характера. От того мы и бедствуем, от того так много между нами неурядицы всякого рода, от того дела наши так неосновательны и непостоянны, от того столько нравственной распущенности между нами, что у нас много людей и добрых и умных, но мало людей с характером, которые знают, чего хотят, верны себе и идут к цели своей в жизни неуклонно. Кто с характером выйдет на общественное служение — тот будет истинный христианин, истинный сын своего Отечества и подлинно на благо народу будет его служение.
Характер — есть сила духовная. Для характера требуется глубокое сильное чувство — и уменье управлять им: сила воли и сила самоограничения. Ранняя гордость мысли несовместна с характером: он приобретается только путем смирения и подчинения. Кто не научится повиноваться, тот никогда не научится повелевать. А повиноваться — значит ограничивать себя.
Не тот сильный человек, кто дает волю своему чувству, хочет делать по своему желанию, а тот, кто при сильных страстях от природы умеет сдерживать свое негодование, при сильном желании обличить и высказаться обуздывает язык свой. Вот школа, в которой вырабатываются люди твердой и ясной мысли, люди, верные своему слову, деятели и герои Отечества. Идите этим путем, если хотите быть в этой жизни и в будущей.
Поберегитесь другой, ложной школы, откуда выходят нестройною толпою люди своеволия и гордости, сильные желанием и чувством, но слабые волей, тщеславные говоруны без дела, праздные обличители и преобразователи мiра и его учреждений, непризванные учители, сами ничему не научившиеся... Столько их развелось ныне — ходят по мiру и жалуются на неправду людскую; сами не умея хорошо делать ничего, пренебрегая делом, положенным на них в семье и обществе как мелким и недостойным, напуская себе в душу и распространяя вокруг себя желчь и раздражение, возвышая себя над всеми, всех и вся обличая — люди эти становятся лишними на земле и погибают безплодно, потому что не умели вырасти в силу, а все, что без силы, погибает от слабости. Многие из них успевают, правда, устроить материальное свое благосостояние, иные успевают скоро пустить в ход имя свое на рынке людского тщеславия. Что пользы в этом, когда в смысле духовном они неимущие. Запасайтесь вы духовною силою: имущему ее все дано будет и преизбудет, а от неимущего и еже мнится имети, взято будет от него. Быть сильным — значит иметь характер, умение делать добросовестно хотя бы и малое дело, хранить в душе истинную Божию, а не свою правду, стоять на своих ногах, не побираясь по мiру, не слагать на других людей и на мiр бремена свои, но поддерживать себя и других в жизни.
* * *
Если хотите вырасти в силу, не спешите жить, покуда вы молоды, покуда длятся годы учения вашего и воспитания. Не спешите говорить и писательствовать: слово — великая таинственная сила, и сила эта, как все великое, зреет в молчании. Не спешите судить и обличать, покуда не узнали еще цену людской похвале и людскому осуждению, подождите выходить на рынок, где то и другое продается и покупается в шуме голосов и в пререкании мнений. Та тишина, которая должна быть около вас, великое благо и ограда вашего воспитания.
Всякому возрасту в жизни положен свой урок, и чего не выучим в юности, то для нас пропало. Но есть чувство, которое вы непременно должны вынести с собою из своей юности, если хотите сохранить равновесие в жизни — это чувство уважения, нравственное тяготение к тому, что человек считает выше себя. В этом чувстве — нравственная наша охрана. Природа полагает в нас это тяготение к родителям, к наставникам и учителям, к власти предержащей. Благо тому, кто успел сохранить и воспитать в себе это чувство: из него вырастает, в нем воспитывается, по мере нашего развития, чувство благоговения к Богу и покорности Промыслу, которое должно давать тон целой нашей жизни. Так опытный садовник воспитывает сначала в парнике молодой отводок и потом, когда укрепится, сажает его в грунт, где он разрастается в дерево. Но горе тому, в ком это чувство не пустило корней или подавлено ранней гордостью: стоит только подняться на сатанинскую высоту — и чувство это подавлено. Возвышая себя над всеми, гордая мысль относится ко всему вышнему с презрением и отрицанием — и кончает тем, что отрицает Бога и Промысел, отрицает правду и закон в человеческих отношениях, отрицает общество и порядок, отрицает самое добро, ставя его в безразличном смешении со злом, отрицает все, кроме своего я, и весь мiр около себя обращает в сухую и безплодную пустыню.
Годы ваши — годы ученья. Вы учитесь для того, чтобы приобрести знание. Но и тут на пути вашем ждет тот же враг — гордость, против которой так хочется мне предостеречь вас. Как характер нельзя приобрести без смирения и послушания, так нельзя приобрести и истинное знание. Наука сама по себе почтенна, и науку я не порицаю нисколько. Но наука есть не цель, а орудие жизни. Мы видим, что наука в наше время становится у многих идолом, ложным божеством, которое закрывает от нас Единого истинного Бога; становится фетишем, которому люди мнимо образованные поклоняются с фанатизмом и суеверным страхом; становится одеждой, в которую рядятся лицемеры и невежды, и ходячею фальшивою монетой, которую принимают на рынке за чистое золото.
Невежды, ссылаясь на науку, о которой не имеют понятия, вводят в заблуждение других невежд — но и те, и другие воображают себя учеными. В повальных ссылках на науку по поводу каждого личного мнения или болтовни о мнениях — уже трудно различать истинное знание от ложного. Никогда еще наука не простиралась так далеко и не достигала таких поразительных результатов; но и то правда, что никогда еще не бывало такого легкого отношения к науке, как в наше время.
Я имею в виду истинное знание: не то, которое, над-мевая человека, отрешает его от жизни и от конечных целей ее, а то, которое исходит из жизни и с нею соединяется. Знание, как и всякая сила в человеке, неправо поставлено, если не ставится в виду Бога и вечности. В представлении нашем о знании мы увлекаемся в коренное заблуждение рационализма, когда знание ставится у нас само по себе как основная сила, дающая значение жизни человеческой.
Некогда Иисус Христос учил в храме в праздник Кущей. Иудеи изумлялись духовному Его ведению. Удивляло их, что такой мудрец не получил школьного образования.
Но Он объясняет иудеям, откуда Его учение и как Он достиг ведения. Мое учение несть Мое, но пославшаго Мя. Мое учение есть истинное, яко не ищу воли Моея, но воли пославшего Мя Отца. (Иоан. 5-7). Вот вам от Слова Божия урок, что для истинного знания требуется послушание.
* * *
У иудеев в учении полагалось все, вне учения — ничего. Добродетель и грех, добро и зло, правда и неправда, должное и недолжное, чистое и нечистое — все определялось у них сложной сетью правил, предписаний и толкований, составлявших учение закона. Вспомните строгий закон, запрещавший исцелять от болезни в субботу, вспомните правило об отнятии имущества у родителей под предлогом дара. Гордость и лицемерие книжников и фарисеев были — гордость и лицемерие учения, науки. Самую веру в Единого Бога, составлявшую основное качество еврейского народа, превратили они в ученое понятие о Боге, и ко всякому человеку, не ученому в законе, не прошедшему школы, относились с презрением. Послушайте, как говорят они о народе, о своем народе: Народ сей, иже не весть закона, прокляти суть. В дальнейшем развитии науки, в каббале, в учении талмудистов — повторяется, еще усиливается тот же дух еврейства; а в наше время дух этот господствует. В нем — корень новейшего рационализма и объяснение того, почему в наши дни еврейство, т.е. учение и воспитание вне христианское так неразрывно слилось с учением рационализма и безверия и придало ему такую силу и так содействовало его распространению.
Это гордое заблуждение распространилось ныне повсюду — и между учеными, и между невеждами, повторяющими чужие речи. Знание есть сила: кто станет спорить против этого? Но новейший рационализм утверждает, что это сила верховная, господственная — и вне ее не признает ничего.
Учите, проповедует он, и узнаете все — есть ли Бог и что такое Бог. Что такое грех? Заблуждение разума, а не преступление воли. Просвещайте разум, докажите, что грех есть неразумие, и грех исчезнет из сознания, следовательно, из мiра. Политическая экономия — научит вас добродетели, заменит знанием — доблесть общественную. Знание анатомии — заменит вам совесть, воздерживающую страсти. Учите, просвещайте — в знании пробный камень того, что зовут истиною духовной жизни. Когда анатомия усовершенствует свои приемы и методы — сечения и исследования, когда успеет определить в точности связь каждого ощущения и чувства с тою или другой частью мозговой и нервной ткани, тогда мы будем знать, что такое религиозное чувство, что такое душа в человеке и есть ли где место безсмертию. С помощью химии мы откроем основное начало жизни и узнаем, где начало творения — в творческой ли воле Божества или в силах материи.
Вот учение новейшего материализма. Ныне оно разлито всюду: ученые и невежды, умные и глупые заодно повторяют натверженные его положения. Целые издания посвящены его распространению. На беду нашу есть такие и в России. Есть простые души, которые безсознательно повторяют фразы о господственном значении знания в человечестве. Есть верующие души, которые принимают на веру эти речи, не подозревая, что в них таится яд безверия, что они исходят из учения, преисполненного лжи и гордости. Отсюда то невыразимое презрение, с которым сторонники этого учения относятся к народу, который задумывают просвещать знанием: круглые невежды идут в народ — внушать ему, в виде знания — отрицание духовной жизни, отрицание веры и совести, отрицание порядка и повиновения властям. Под маскою фразы о любви к народу они, в сущности, презирают народ, не зная его; в душе у них то же фарисейское слово: народ сей иже не весть закона, прокляты суть.
Где же ключ к истинному знанию? Слушайте, что не я говорю — говорит Христос Спаситель, и всяк иже есть от истины, послушает гласа Его. Он говорит: Аще кто хочет волю Его творити, разумеет о учении, кое от Бот есть или Аз от себе глаголю.
Вот где начало истинного знания, просвещающего человека, — послушание закону Господню, стремление осуществлять его в себе и в жизни, в правду.
Заметьте, какое слово сказано: разумеет. Разумение не есть ни мнение, ни то, что называется на ходячем языке убеждением. От многих людей, не имеющих ничего своего, вы услышите: это мое мнение, это мое убеждение. То и другое большею частью ловится на ветер и схватывается на веру, и то и другое легко соединяется с тщеславием и гордостью. Не так легко дается
разумение или внутреннее ведение и ощущение истины. Ни своеволие мысли, ни гордое самолюбие не совместны с разумением истины — и в науке и в жизни. Отчего в науке происходит, что люди склоняются почти всегда к тому мнению, к которому влечет их дух партии или школы? От того, что на них действуют чувства, совсем далекие от истины: интерес, тщеславие, страх показаться неверным или непоследовательным, желание идти заодно со своими. Надобно отрешиться от сторонних побуждений, чтобы расчистить себе дорогу к разумению истины.
В жизни — это еще явственнее. Как часто люди, когда спрашивают: зачем ты это делаешь? — отвечают: таково мое убеждение. Но это не что иное как праздное слово, безсознательно произносимое. Молодость восприимчива; инстинкты самолюбия и тщеславия просыпаются рано; всякому хочется заявить себя оригинальностью. Итак, попалась на глаза книга, в которой мы вычитали новую для нас мысль, новое суждение, новый взгляд — и вот мы выступаем на житейский рынок с этим словом: таково мое убеждение. Повторяя его, вступая из-за него в споры, питая его раздражением и самолюбием, мы упорно к нему привязываемся; и потом нередко, из-за одного самолюбия, стремимся подчинить этому взгляду свои и чужие суждения, свои и чужие поступки. Опять заблуждение, которое нередко становится роковым для целой жизни, губит простоту мысли, чувства, отношений, отнимает у нас истинную свободу и, направляя нас на рабский путь мысли, заставляет считать его царским путем.
Не так дешево достаются человеку убеждения: они — плод целой жизни, плод мысли, послушной гласу истины. Присмотритесь внимательно к жизни и к людям: разве наша жизнь зависит от мыслей или убеждений наших — большею частью случайно усвоенных нами? Нет, вернее сказать, что убеждения наши и мнения зависят от нашей жизни, от привычек, в которые мы вошли, от нравственной нашей наклонности в ту или другую сторону. Люди думают так или иначе, потому что жизнь их приняла тот или другой характер, а мнение слагается после, как оправдание или изъяснение жизни и привычки.
Сколько в наше время людей, по-видимому, ученых, которые, отвергая безсмертие, повторяют старое рассуждение человеческое, бывшее еще у коринфян: станем есть и пить: завтра умрем. С чего начали эти люди — с убеждения или с жизни? Они начали с того, что привыкли есть и пить, то есть предаваться материальным наслаждениям, не сдерживая себя, не заботясь о духе и о будущей жизни. А пришли к тому, что обобщили свой навык, оправдали перед собой жизнь свою, возведя ее в учение: жизнь коротка; завтра грозит смерть. За смертью ничего дальше не видно. Станем есть и пить — завтра умрем.
Вот еще пример. В наше время нравственной распущенности распространилось учение фатализма. Схватив такое учение, каждый может снимать с себя ответственность за дела свои и возлагать ее на так называемую среду: кто стал на эту точку зрения, тот может дойти до отрицания совести, до смешения добра со злом, до безответственности за преступление. И не диво встретить людей, которые, едва начиная жить, живут уже безсовестно, и повторяют с чужого голоса: таково мое убеждение. Но где начало этого так называемого убеждения? Не в убежденной мысли, а в дурном навыке, в расслаблении воли, в своекорыстном и сластолюбивом желании. Кто довел себя до расслабления воли, тот, чувствуя себя безсильным, привыкает сваливать все на судьбу свою. Сходясь чаще и чаще с подобными себе, он вырабатывает целое учение в соответствии со своей жизнью, и кончает иногда тем, что за все, что не удовлетворяет его в жизни, раздражается до ненависти, на весь мiр и на дела общества с уставами его и законами. Поищите корень этого зла — найдете его в гордости, в отсутствии любви и послушания, к которому приводит любовь. А начало послушания таково: желание и добрая воля творить волю Божию, желание быть верным подданным того Царя, кто сказал: иже есть от истины, послушает гласа Моего.
Разуметь истину — совсем не то значит, что иметь свое мнение. Я имею мнение о предмете, когда узнаю, что другие о нем думают. Я разумею только тогда, когда сам ощущаю в себе истину. Читаю ученое сочинение, в котором тонкий ум с помощью искусного слова собрал и расположил самые убедительные доказательства об истине христианской веры. Вот — мнение, но это еще не разумение истины. Надобно ощутить Бога. А путь к этому один: с желанием твори волю Божию, и когда она в глубине души твоей скажется живым голосом внутреннего закона, тогда ты будешь иметь не мнение только — а уразумеешь воистину, что есть Бог. Вот почему не нужно быть ученым, не нужно иметь внешнее знание, для того чтобы узнать Бога: требуется только иметь сердце простое и волю свою отдать в послушание истине. Пусть все ученые в мiре, все химики, физиологи и геологи придут ко мне и скажут: мы прошли поднебесную испытующей мыслью; ни в законах химического сродства, ни в наслоениях коры земной, созданной вековою работой природы, ни в строении тела человеческого мы не нашли следов живого Бога или указаний на бытие Его. Я скажу им в ответ: я и прежде знал, что не найдете. Чего око не видит и ухо не слышит, к тому не приведет меня внешнее чувство. Нет иного пути к познанию Бога, кроме послушания воле Божией. И какое благо, какая мудрость, что Бог так устроил! Что сталось бы с родом человеческим, когда бы истина была достоянием одних ученых, плодом одного внешнего знания, когда бы вера основывалась на доказательствах — чудес и пророчеств.
Совсем напротив: истина — достояние простого сердца. На кою воззрю, говорит слово Божие, токмо на кроткого и молчаливого и послушающаго словес Моих. Наставит кроткия на суд свой, научит кроткия путем своим. Всякий, кто пожил на свете и вдумывался в жизнь, знает на опыте, кого из встреченных в жизни людей назовет он лучшими, о ком хранит самую отрадную память. То люди простые, в смирении верующие и делающие добро. Они не умеют доказывать по-книжному христианскую истину, но знают, что Христос Бог Искупитель; не умеют философствовать о добре и зле, но живым делом любви дошли до живого ощущения добра и зла; не могут объяснить, что такое материя, но знают, что в них живет дух безсмертный. Люди эти по большей части живут и умирают безвестными (я встречал по темным углам таких священников, причетников, учителей), оставляя светлый след лишь на том месте, где они жили; но как чист и светел нравственный их образ!
Блаженны простые люди; но еще блаженнее тот, кто пройдя далеким и широким путем в науку, и выбравшись на большую дорогу жизни и почести, умел сохранить в себе простую мысль и смиренное сердце.
* * *
Драгоценное сокровище — знание. Великий дар — природная способность. Но есть свойство выше и драгоценнее того и другого — это дар премудрости, о которой мы слишком часто забываем, увлекаясь талантом и знанием.
Знание — само по себе не дает еще мудрости. Сколько бы человек ни изучил книг, сколько бы фактов ни собрал в своей памяти, сколько бы ни имел горького опыта в своей жизни — это еще не премудрость. Много есть людей, которых и горькие уроки жизни ничему не научили. Много есть людей, о которых сказано еще апостолом Павлом: учатся всю жизнь и никогда не могут прийти в разум истины.
Мудрость — свойство не одного ума, но по преимуществу свойство сердца: плод нравственной зрелости в душе человеческой. С мудростью соединяется серьезное отношение к жизни, вдумчивость, обращенная не к теории или фантазии, но к действительности, к практике жизни. Многих людей с обширным знанием и опытом, живших в пространном круге, видевших много и света и людей — можно назвать скорее безумными, чем мудрыми. Мудрыми можно признать множество таких людей, которые жили всю жизнь на одном месте, редко и недалеко выезжая, мало читали, но думали много и глубоко чувствовали — и нажили себе царскую, Соломонову мудрость, то есть сердце, которое вдумывается в жизнь, старается уразуметь великую ее тайну, не для того, чтобы ораторствовать о жизни, не для того, чтобы философствовать и строить теорию жизни, но для того, чтобы жить и умереть как следует.
Притом еще — не бывает мудрость без любви. Любовь раскрывает сердце, дает ему широту и благородство, вводит его в тайны, недоступные научному знанию. Посмотрите, например, какое таинство любви в этих словах: блаженнее есть паче даяти нежели приимати. Какая наука в состоянии дойти до такого вывода, какое благоразумие житейское может научить ему? А в этом слове великая истина любви и великая мудрость. Вспомните историю богатого человека, у которого случился такой урожай, что некуда было девать хлеба. Он придумал сломать старую тесную житницу и выстроить новую, большую. Он хотел сохранить для себя свое богатство и обезпечить себе жизнь в изобилии. Казалось бы, что может быть благоразумнее, что может быть согласнее с правилами хозяйства, с началами политической экономии? Соседи, без сомнения, говорили о нем: какой мудрый хозяин! какой благоразумный человек. А слово Божие называет его безумным.
* * *
Слово мое обращено в особенности к вам, воспитанники Духовных Семинарий и Академий. Вдумайтесь глубже — кто вы, откуда пришли. Вы — дети отцов духовного звания, и готовитесь — к духовному званию или к служению Церкви.
Не вас одних, а всех нас, православных христиан, обязывает слово Христа Спасителя, сказанное о учениках в молитве к Богу Отцу: за них Аз свящу Себе, да и тии будут священи во истину. (И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною — Ин. 17, 19).
Припомним, что означает это слово священи. Ангел губитель, поражая первородных египетских, проходил мимо еврейских жилищ, окропленных кровью пасхального агнца: первородные у евреев спасались от смертной язвы. Отсюда — особое значение первородных в Моисеевом законе. Первородный считался свят Богу: искупленное чадо и потому отделенное, преданное Богу. Вот что значило освященный. И рече Господь Моисею: освяти ми всякого первенца перворожденного: яко Мне есть. (Исх. 13).
Впоследствии, взамен перворожденных, отобраны были левиты. Вместо старшего сына в каждом семействе взято целое колено и посвящено Иегове. Смысл этого посвящения выражается в самом его обряде. Священник помазывал кровью жертвы правую руку, правый глаз и правую ногу у каждого левита. Это значило, что все силы и способности его — зрение, делание, хождение — посвящены на служение Богу.
Значило ли это, что одни только левиты должны считаться людьми Божиими? Нет. В высшем смысле это посвящение первородных и левитов означало — посвящение Богу всего народа. Первородные сыны суть представительные люди целого народа. Колено левитское было представителем всего Израиля. В том же смысле посвящались Богу начатки плодов земных: Если начаток свят, то и целое свято. (Римл. 11).
Итак, отборные, представительные люди посвящаются Богу в знак того, что весь народ должен считать себя посвященным Богу. А с тех пор, как мы знаем Христа в Новом Завете, Он, перворожден всея твари, указывает нам всем путь посвящения. За них Аз свящу Себе, да и тии будут священи во истину.
Всякое звание святится и опорочивается людьми, его носящими; но каковы бы ни были пороки людские, само звание остается свято. Вы слыхали и читывали в последнее время достаточно укоров духовенству в России, укоров, которые у многих легкомысленных людей переходят в глумление над самим званием духовного чина. К сожалению, начало этому глумлению положено людьми, которые сами происходят из этого звания, и, не найдя в нем того, чего искали самоуверенною мыслью, стали бросать грязью в то, во что прежде веровали. К сожалению, и ныне многие безсознательно стремятся отделиться от своего сословия — изменением одежды, обычаем. Рассудите, чего это признак — силы или слабости, свободы или рабства, благородства мысли — или пошлости?
Но вам — да поможет Господь сохранить в себе благородный образ духовного человека и уберечь себя от житейской пошлости, в мысли, в действиях и обычае. Счастливы те из вас, кто имеет или имел благочестивых родителей, ставящих церковное свое служение выше всего на свете, любящих красоту церковную, назидательных в жизни и учении. Счастливы они, потому что над ними чистые молитвы отца и матери, перед ними святой образ жития, руководящий их на путь добра и чести.
Что может быть священнее той печати, которая на вас положена? То, что положено вам, всем положено, и освящение ваше должно быть уделом и долгом каждого христианина, всего народа. Но вы призваны быть в виду всего народа и впереди его, представительными людьми, вам указано и дано право первородства. Многие, не сознавая этого права, готовы бросить или продать его в час утомления сил, на рабочем поле, но кто сохранил его свято, тот в нем приобрел себе высшее человеческое достоинство. Тот овладеет жизнью и сумеет направить в жизнь по тому же пути множество людей, которым будет руководитель.
* * *
О Слове Божием слыхали вы немало. Речь моя идет не о предмете преподавания. Я встречал учеников, получивших удовлетворительные баллы в этом предмете, и видел, что для них Священное Писание — запечатанная книга. Я отходил от них с грустью, зная наверное, что без Книги этой — духа не будет в жизни их и деятельности. Жить они будут без светила, и ходить — без пути; сердечные их движения будут без глубины, слово их будет — мертвое, сочиненное человеческое слово, без соли, без власти над душами. Сколько бы они ни писали, речь их будет без силы, без красоты, без достоинства, если не научились они писать по Книге Книг. Сколько б ни читали они книг, все книги будут лишь сбивать их с толку, если не узнали они и не полюбили эту единую, великую и вечную книгу — книгу Слова Бо-жия и Завета Божия человеку. Священное Писание отвечает удивительно запросам всякой души человеческой, в чувстве высокого изумления перед величием вселенной — и глубокого смирения пред величием Бога, о Немже живем, движемся и есмы. Кто б вы ни были: пастыри и учители народа в Церкви, наставники юношества, общественные деятели, отцы и супруги — как ответите вы на коренные вопросы жизни, не всматриваясь в это вечное зерцало, отражающее в себе все высоты и волны человеческих ощущений, все события жизни человеческой? Без этой Книги останетесь вы глухи и слепы и немы целую жизнь свою; с этою Книгой станете ловцами человеческих душ — и приобретете властное слово истины.
Другая сила — это церковность, то есть любовь к храму Божию, уважение к уставу его, твердое, привычное знание церковного богослужения, пленяющего народную душу. Кто любит и знает наше богослужение, тот находит в нем неисчерпаемые сокровища Боговеде-ния, благочестия, мысли, разума, красоты и поэзии. Оно — само по себе училище для народа, и живая проповедь; поучающая народ, — словом Божиим, молитвою, образами и звуками. Каждое слово в нем — есть достояние народное, и кто умеет передать каждое слово во всем его значении, во всей его красоте и раскрыть перед народом все тайны, сокрытые в чине богослужения — тот совершает благое зиждительное дело для народа, просвещает светом людей, во тьме сидящих. Напротив, кто небрежно совершает службу, тот святотатственно похищает у народа Богом данное достояние и — тот гонит народ в раскол и разные толки.
Кто русский человек — душой и обычаем, тот понимает, что значит храм Божий для народа. Православная церковь красна народом: как войдешь в нее, так почувствуешь, что все в ней народом осмыслено и народом держится. Тяжкий грех на душе у того — кто входит в церковь с чувством высокомерия к народу, наполняющему ее, как бы эти люди ни были темны, как бы ни загрубели нравом и обычаем. Благо тому, кто входит в церковь с верою в душу народную, исполненную благочестивого чувства: она жаждет слова возбуждающего и возвышающего дух. Слово это — во власти священника, лишь бы горела душа его Христовым милосердием к народу и благочестивым желанием передать ему верно и благочестно все, что дано ему в чине богослужения, показать ему благолепие церковное, красоту, которая так любезна и так понятна русскому человеку, и этою красотою возвысить дух его к разумению истин откровения. Иисус, выйдя, увидел множество народа и сжалился над ними, потому что они были, как овцы, не имеющие пастыря; и начал учить их много. (Мк. 6, 34). Много может совершить доброго, великую жатву соберет на этом поле служитель церкви, лишь бы приступил к делу в простоте смиренной души, с любовью, умеющею терпеливо носить и покрывать все грехи и невежествия людския, с верою в действенную силу слова Божия (а не своего слова). Но ничего не совершит на этом поле гордый человек, высокомерною мыслью возносящийся над народом неведущим закона, и помышляющий прежде всего о том, чего он может требовать от других, а не о том, чего требует долг его служения и чего ждут от него души, жаждущие просвещения духовного. Гордым Бог противится, смиренным же дает благодать.
* * *
Иной скажет: жестоко слово сие — кто может послушать его? Но я говорю истину — и не свою истину, а Божью. Истина — одна и путь к ней единый: нет общения или смешения между светом и тьмою и нельзя в одно и то же время стоять на добре и на зле и терять между ними различие.
В ежедневной жизни мы привыкаем говорить и даже мыслить о вере как о чем-то внешнем для нас, как о покрове, под которым мы — только ходим и движемся своими, независимыми движениями. Вера для иного из нас точно ящик с лекарствами, который мы открываем в минуту страха за здоровье, а потом закрываем и ставим в кладовую; для другого — отдельный кабинет, куда он на время удаляется, чтобы побыть в нем немного и выйти; для иного — одежда, в которую он облекается для известных целей. Все это бывает с нами, друзья мои, но все это ложь, которая извращает наши понятия и развращает нашу жизнь. От того и выходят от нас люди не цельные, а сложенные из пестрых кусочков: способные делать два противоположных дела разом, говорить в одном случае одно, а в другом — другое, делать совершенно противоположное тому, что говорят, примирять в своей мысли добро со злом, правду с неправдою, дружить одинаково и со злодеем и с добродетельным человеком.
Как назвать это расположение души, ныне повсюду распространившееся? Как назвать его перед лицом вечной правды? Иного нет ему названия, как лицемерие, а источник его — расслабление веры. Видим ежедневно: едва раздастся строгое слово о долге, о воздержании, о терпении, о самоотвержении — слово это встречается насмешками. Говорят: не нужно нам постной философии; мы должны прежде всего устроить материальное свое благосостояние; потом уже станем слушать речи о долге. И так говорят иногда, к стыду нашему, люди, выставляя себя верующими и похваляя свою веру.
Но кто же начальник веры нашей, кто ее основание? Иисус Христос. Слово Его не мимо идет, не только на тот час, когда было сказано, но и на всякое время в жизни человечества. Что ж вы думаете, для одних галилейских рыбаков и для времен Ирода царя сказано было Им слово о блаженствах, дана заповедь о Кресте, о терпении, кротости, смирении и нестяжательности? Нет, слово это объемлет вселенную на все времена, и всякий раз, когда настает надобность пробудить от сна отягченные души, рассеять туман лжи в мыслях и мечтаниях, призвать к духовной жизни и деятельности погрязшее в суете человечество — нет пути и спасения в человеческом слове, ублажающем желания человеческие, взывающем к самомнению и гордости. Сильно и действенно будет лишь то же истинное и вечное слово Христово, как бы ни казалось оно сурово и жестоко. Иисус Христос вчера и днесь, Той же и во веки и нет иного имени под небесем, о немже подобает спастися нам.
Доброе слово воспитанникам духовных семинарий и академий
по поводу нынешних страшных событий
1881
  
#53 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:40
  
0
РЕФОРМА ЯЗЫКА — РЕВОЛЮЦИЯ В ЦЕРКВИ

К. П. Победоносцев

К сожалению, в последнее время у нас в духовно-учебных заведениях и в так называемом образованном обществе растерялось знание славянского языка и ослабела привычка к нему. Отсюда возникло ни на чем не основанное представление о непонятности славянской речи для народа в церковном богослужении. И наконец слышим, что из среды духовенства идут предложения перевести богослужение на русский язык.

Но это, в сущности, была бы не реформа, а крайне легкомысленная, безцельная и опасная для единства Церкви революция, разрушающая весь характер и все значение для народа нашего богослужения.

Церковно-славянский — искони родной, свой нашему народу, на нем образовался нормальный, классический строй русского языка, и чем дальше отступает от этого корня язык литературы, тем более портится, теряет определительность и ясность, и тем менее становится родным и понятным народу.

Все наше церковное пение органически, неразрывно соединено со словом богослужебного текста, к этому слову примерено и без него немыслимо. Изменить этот текст — значит разрушить эту живую вековую связь и разрушить вместе со словом все церковное пение и исказить безобразно чин богослужения. От древней Эллады приняли мы гласовые наши мелодии и разработали их, вложив в них свою певучую славянскую душу, и жизненную ее радость, и тоску, и стремление к небесному Отечеству. Поставьте вместо славянского текста русскую деланную фразу — исчезнут и цезура, и ритм, и смысл каждой отдельной фразы, и весь лад пения, к ней примеренный; многое и перевесть нельзя без безобразного искажения. Ведь сколько лет, в дальние века, слышал народ эти слова на молитве, и сколько их входило ему в душу и оставалось в памяти! Каждому из молящихся известно, как иное слово будило в душе молитвенное чувство, оживляло священный образ, вызывало память прошлого и прежней молитвы — и все это неужели может и должно пропасть?

Ведь такого сокровища, какое есть у нас, не имеет ни одна Церковь, кроме Православной! Что же, неужели закопаем мы свои источники живой воды и станем копать себе новые колодцы по чужеземным образцам? Помилуй, Боже!

Родной славянский язык понятен всякому русскому человеку. Темнота некоторых песнопений зависит не от языка, а от тяжелой конструкции греческой фразы, имеющей таинственное значение. Выразить ее на русском языке значило бы сделать ее еще менее понятною...

Из дневника С.А.Толстой.

9 декабря. Была у обедни. Прекрасно пели девушки. Настроение хорошее, спокойное, привычное. Мне не мешают, как другим, дориносима чинми, одесную Отца и проч.

Архиепископ Иоанн Сан-Францисский.

Характерно, что русское образованное общество, учившееся говорить на нескольких языках и учившее многие тысячи ранее непонятных иностранных слов, не могло (не желало) выучить буквально несколько десятков славянских слов, чтобы открыть себе полный доступ к пониманию великой ценности, столь, казалось бы, почитаемого церковного богослужения. Графиня Софья Андреевна, образованная, пожилая, подчеркивающая здесь свою православность женщина, воспитавшая 9 человек детей, не знает, что одесную есть по правую сторону (символическое выражение абсолютной близости Сына Божия к Отцу), а дориносима — означает носимого на копьях, чинми — чинами (ангельскими). Известен обычай у древних воинов носить военачальника-победителя на копьях. Победителя Христа ангельские чины-воинства, как Начальника своего, носят на копьях. Образ высокой поэзии и глубочайшего смысла.
  
#54 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:40
  
0
НАСТОЯЩЕЕ ГОНЕНИЕ НА ЯЗЫК ЦЕРКВИ ИЗ-ЗА ПОДЛОГО СТЫДА ПЕРЕД ЗАПАДОМ

И. С. Аксаков

Можно ли не краснея подумать, что в православной России, которой бытие неразрывно связано с православной Церковью, было воздвигнуто настоящее гонение на язык Церкви, на язык священных книг православного богослужения, на язык и грамоту святых славянских первоучителей Кирилла и Мефодия? И все это — во имя прогресса и цивилизации, из фальшивого подлого стыда пред просвещенным Западом за церковную окраску нашего первоначального народного образования, из какой-то ненависти к национальной самобытности, над которой и теперь наши либеральные глупцы не перестают издеваться! Можно ли поверить, что и в настоящую минуту во всех солдатских полковых школах церковно-славянская грамота изгнана, так что солдаты, к крайнему своему горю, лишены возможности читать богослужебные книги, и таким образом, самим начальством разобщаются с Церковью?

Пора, думается нам, вернуться к старинному порядку обучения детей грамоте по Часослову и Псалтири, откинув в сторону педагогическое колобродство барона Корфа и всей однородной с ним плеяды наших "знаменитых" педагогов с патентованными от министерства учебными руководствами, с их мушками, букашками, таракашками и попрыгуньей стрекозой, с их пресловутыми побасенками, сказками и песнями, с их зло-осмеятельным разъяснением, что у лошади четыре ноги, а человек есть животное двуногое и безперое и с их, наконец, странною наукою "о качествах души — как бы вы думали у кого? — у свиней, лягушек и пиявок".*

Знание церковно-славянской грамоты и вполне свободное уменье толково читать и понимать церковно-богослужебные книги — должно быть раз навсегда объявлено безусловно обязательным для всех школ, низших, средних и высших, мужских и женских (разумеется, для учеников православного исповедания). Поступая иначе, правительство разобщает народ с Церковью, заграждает ему пути ко спасению, само выдергивает из-под него основы народной нравственности!

* Мы с негодованием отвергаем это недостойное учение о человеке; но с глубокой верой приемлем то высокое и истинное учение о достоинстве и значении малым чим от ангел умаленного, славою и честию венчанного человека, которое преподает нам наша святая вера, наша православная Церковь и наши богомудрые отцы Церкви. То ли собственно человек, что из земли берется и в землю возвращается! — любомудрствует святитель Филарет, митрополит Московский. — Не есть ли сие только одежда твоя, или, если угодно, темница твоя? А ты сам, истинный человек, ты — дыхание жизни, происшедшее из уст самого Бога.
  
#55 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:41
  
0
КАКОЙ ДОЛЖНА БЫТЬ НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА В РОССИИ?
От русской школы зависят судьбы мiра
С. А. Рачинский,
выдающийся церковный педагог
К церковной школе наша печать относится отрицательно. Отчасти с ее голоса столь же недоброжелательно относится к ней и значительная доля людей образованных.
Тот ветер неверия, который давно веет в Европе, веет и в России. Если учение христианское — ложно, то от сего учения, разумеется, подрастающие поколения следует ограждать, и идеалом школы является школа безбожная, тот антипод школы церковной, который столь последовательно осуществляется в современной Франции.
В настоящее время в образованных классах России, как и всей Европы, размножается число людей, считающих себя христианами, но разорвавшими всякую внутреннюю связь с Церковью. Пашковцы, толстовцы — лишь самые яркие представители этого типа. Множество людей, внешним образом к Церкви принадлежащих, про себя исповедуют веру, с учением Церкви мало имеющую общего. Толковать о церковной школе с такими людьми совершенно излишне.
Но даже люди благочестивые и церковные нередко относятся недоверчиво к церковно-приходской школе. Причина — в недоверии к нравственному характеру духовенства и заслуживает самого тщательного рассмотрения.
Не нам, мiрянам, бросать в духовенство первый камень. Тем не менее естественно и законно желание видеть в духовенстве не нравственный сколок с прочих сословий, а пример для их назидания, видеть ту соль земли, без коей она остается безплодною и мертвою.
Да, система воспитания нашего духовенства, несмотря на неоднократные ломки, до сих пор не пришла в состояние удовлетворительное. Многие пороки, и прежде всего, лживость и пьянство, свили себе в наших духовно-учебных заведениях прочное гнездо. Великий грех в этом отношении лежит на наших духовных академиях, снабжающих все прочие духовно-учебные заведения преподавателями и начальствующими лицами. Весь внутренний склад и самое наименование этих академий есть ложь. Можно назвать их академиями богословскими, но отнюдь не духовными. Огромное большинство своих воспитанников они навсегда отвращают от духовного звания, подрывают в них веру, вселяют стремление к необузданной нравственной свободе, которое прежде всего осуществляется в чудовищном развитии пьянства. Все это, конечно, требует прикрытия и ведет к столь же чудовищному развитию лжи. Можно себе представить, как мало поддержки своим духовным стремлениям получают воспитанники духовно-учебных заведений от наставников, питающих презрение к рясе, подающих им пример распутства и прикрывающего его обмана.
Затем, по большей части, следует период учительства, безо всякого руководства и надзора, при обстоятельствах стеснительных и трудных; брак, часто поспешный и поэтому нередко несчастный, и — священство.
В сельской среде исчезает образованное дворянство, которое одно могло бы оказать духовенству материальную и нравственную поддержку; но такую опору сельские священники находят лишь редко, вследствие шатания умов высших классов нашего общества, вследствие отлива в столицы поместного дворянства. Напротив, рядом — размножение так называемой сельской интеллигенции, от Церкви оторванной, часто духовен-ству враждебной, неисцелимо невежественной, потому что она считает свое невежество развитием.
Если мы подумаем, сколько истинной доблести, смирения, терпения и такта нужно сельскому священнику, чтобы пройти свое поприще, нам остается только удивляться тому, что наше сельское духовенство, при способах его пополнения, при условиях его развития и существования, представляет столь много личностей, остающихся чистыми пред людьми и пред Богом, подвизающихся подвигом добрым. Это не уменьшает нашей скорби о множестве священников небрежных и порочных. Но это подкрепляет нашу веру в несокрушимую жизненность нашей Церкви.
Ссылаюсь на суждение многих безпристрастных наблюдателей за жизнью наших сел. Каждый из них несомненно скажет, что увеличивается число священников учительных и в церкви и в школе, что именно в школьном деле из их числа стали появляться деятели выдающиеся, о коих прежде не было и помину. Пишущий эти строки только двадцать лет занят устройством школ в районе очень ограниченном и захолустном. Много пришлось ему вытерпеть огорчений от неумелости и небрежности иных священников, много получить неоценимой помощи от доброй деятельности других — и даже за это краткое время для него стало очевидно самое отрадное движение к лучшему.
Множество причин обусловили это, замечаемое повсеместно в нашем духовенстве, пробуждение лучших и высших стремлений. Возрастающая чуткость народных масс к слову, преступное пользование этой чуткостью со стороны лжеучителей разных оттенков — поставили наше духовенство лицом к лицу с ответственностями неотложными. Повсеместное размножение школ выяснило нашим священникам громадное значение того духа, в коем ведется в них преподавание. Влияние доброго священника на его приход громадно, простирается и далее его; таково и влияние руководимой им школы.
* * *
Руководство школой было поручено земствам в период крайнего шатания умов, в период бурного разлива идей противоцерковных, в период всеобщего увлечения популярными отголосками западного материализма и позитивизма. Мудрено ли, что школьная деятельность земств грешила совершенным непониманием роли Церкви в начальном образовании, часто враждебностью к ней? Ныне намечается несомненный поворот к лучшему. Строй школ церковно-приходских значительно повлиял на строй школ земских.
Тем не менее, пример школьной деятельности земств за минувшее тридцатилетие неопровержимо доказывает, сколь неуместно и опасно предоставлять руководство школой учреждениям, неизбежно отражающим переменчивые настроения минуты. Школа должна стоять вне этих случайных, часто безпорядочных веяний. Она должна стоять на основе твердой и вечной.
Кое-что по школьному делу делается также Министерством народного просвещения; весьма существенную роль играет и частная инициатива.
Но из этих сил единственная, способная действовать повсеместно, в духе едином и желательном, в связи с прошлым, с благотворным влиянием на будущее — есть сельское духовенство.
Лучший из мыслимых руководителей начальной школы есть добрый священник.
Самый желательный из доступных нам сельских учителей есть диакон, подготовленный долгим учительством.
Школы низшего разряда никому кроме священника поручены быть не могут.
* * *
Остается упомянуть об одной помехе, довольно комической, но весьма существенной, которую встречает на каждом шагу дело церковной школы. Это — ведомственный патриотизм представителей Министерства народного просвещения. Все они, начиная с людей власть имущих и кончая последним полуграмотным воспитанником учительской семинарии, долгом своим считают бороться против школы церковной, усматривая в ней какой-то враждебный им лагерь.
Финансовая помощь, оказываемая правительством школе церковной, есть не только высокий знак доверия к православному духовенству, но и ко всем православным мiрянам, и богатым, и бедным... Но особенную нравственную обязанность возлагает этот знак доверия, конечно, на людей богатых.
Самый элементарный опыт убедит всякого, что в области духа, даже на самых скромных ее ступенях, каково попечение о начальной школе, одними деньгами ничего не поделаешь. Всякая денежная затрата нравственно обязывает к соответствующей затрате сил духовных, и в этой-то последней и заключается вся суть дела, к коей сами собой прилагаются средства материальные.
Чем должна быть начальная школа в России? Простым ли приспособлением для научения крестьянских ребят чтению и письму, элементарному счету, словесным символам господствующего вероисповедания? Или средством для приобщения народных масс к тому течению мыслей, к тому нравственному строю, который мы считаем истинным и нужным, который властвует над нашими умами, над нашими сердцами?
Вопрос этот не допускает двух ответов. Новейшая французская школа, с ее гражданскими катехизисами, с ее страхом самого имени Божия, ясно проповедует определенное мiросозерцание, отвратительное и безумное, но ныне торжествующее; ее питомцы — будущие избиратели и бойцы надвигающейся социальной революции. Ее продолжение — кафе и улица, систематический разврат посредством лести и подкупа, чудовищной литературы и возведенного в принцип хищения...
Какою же должна быть наша русская начальная школа? Это школа христианская, православная; прежде всего, школа благочестия и добрых нравов. Такова ли сна на самом деле?
Ибо не следует заблуждаться: сельская школа всегда была и будет не зеркалом официальных распоряжений и программ, а зеркалом глубочайших движений общественного и церковного духа, его затмений или просветлений, его дремоты или подъема. Итак, вопрос сводится к другому вопросу. Христиане ли мы, люди мысли и слова, мы — соль земли, мы сеятели-делатели, создающие нравственную и умственную атмосферу, коей дышит школа? Православны ли мы?
Остановимся на минуту, оглянемся на два-три истекших десятилетия... Наш сельский учитель нюхнул того воздуха, коим дышат образованные классы. Он не вовсе лишен общения с этим мiром. Оттуда свет, там знание, там высший строй жизни. К нему добродушно снисходит, его наставляет, как умеет, местная интеллигенция. До него, хотя разрозненно, доходят книжки журналов, листки газет, подчас и настоящие книги. Привлекателен лоск даже относительного образования. Чутка молодежь к современным течениям общественной мысли, ибо она живет в настоящем...
Какие поучения, какое руководство мог почерпнуть наш несчастный учитель из примера высших образованных классов, несравненно более властного над мыслью и духом, чем всякое школьное учение? Укрепление в вере и добрых нравах? Такой ответ был бы смешон. В сфере умственной — вялый скептицизм, терпящий неслыханные глумления над всеми идеалами, в том числе и религиозными, и забавляющийся этими глупостями; в сфере нравственной — торжество похоти, и в области семейной, и в области имущества и власти. Именно проповедью и примером разнузданности и безнаказанности увлекались массы... Увы! Наш бедный сельский учитель, воображая, что смотрит вверх, продолжает смотреть — в грязную лужу.
Затем — священники. Все они подверглись тем же всюду проникающим влияниям, под гнетом коих развилась вся современная молодежь. Ни для кого не тайна, что эти влияния, врываясь в замкнутый строй наших строго-сословных, живших преданием духовно-учебных заведений, подействовали на него с потрясающей силой. Правда, священники наши получали образование богословское, несравненно более прочное. Но богословские науки в этот период свое обаяние утратили; осужденные всем строем современной мысли, осмеянные на тысячу ладов на рабьем языке нашей прессы, они обратились в глазах учащихся в предмет докучного зубрения, перестали быть пищей жизни духовной. И рядом с этим, в новых внешкольных учениях нашли себе пищу, в примере образованных классов нашли себе оправдание именно наследственные грехи нашего духовенства, нажитые веками невежества и небрежения мiрян к устроению Церкви. Чувство благоговения — нерв религиозной жизни — у наших образованных классов попиралось ногами. Поклонение маммоне, нажива, безумная жажда роскоши — разве этот пример сверху остался без влияния на наше духовное юношество? Разве не эта зараза всего более препятствует нашему духовенству стать на подобающую ему высоту?
И разве эти влияния, после посвящения и получения места, заменялись иными, лучшими? Разве деревенская интеллигенция отставала от губернской, столичной в пляске вокруг золотого тельца, в поклонении прочим идолам дня? Разве не туда же толкали молодого священника и жена, воспитанная в женской гимназии, и братья, избравшие мiрскую карьеру, и самая духовная среда, щеголявшая новыми передовыми взглядами? Честь и слава тем немногим священникам, которые устояли против всех этих соблазнов, для которых стержнем жизни продолжали быть интересы духовные...
Вот корень относительного бездействия духовенства в эпоху быстрого, стараниями земств, размножения школ. Оно стало смотреть на школу глазами школьных заправил — как на дело исключительно мiрское, на свои законоучительские обязанности — как на чистую формальность.
Вернемся в сельскую школу и взглянем на ее учеников. Они приносят с собой в школу запас вполне ценный и прочный. Если и видели дома примеры недобрых нравов, то никогда не слышали их оправдания: напротив, слышали безпощадное осуждение. Во всех насажден живой зародыш благочестия: истинное благоговение перед еще неведомою святыней, глубокое уважение к знанию вещей божественных, живое чутье красоты внешних символов богопочитания. Какую же почву находит этот зародыш в сельской школе?
Прежде всего внимание учеников сосредоточивается на учителе. Человек новый, совсем непохожий на отца и на деревенских соседей, одетый как барин, вхожий к господам, и говорит, как барин. Это все оттого, что он очень учен, много знает, знает все. Говорит он ласково, человек добродушный, и ребята скоро привязываются к нему. Говорит он и о Боге, но неохотно и мало. Постов не соблюдает (да и как их соблюдать? Это значило бы на добрую половину дней в году отказаться от всякого общения с людьми почище. Не утренние же делать визиты?). В церковь ходит, но пользуется всяким предлогом, чтобы в нее не ходить. Но что в какой день поется в церкви, он не знает: это нужно спросить у дьячка. А впрочем, он человек хороший.
Мало-помалу оказывается, что все это — не его личные странности, но что, как он, живут все господа, все ученые люди в сюртуках, которых от господ не разберешь, даже батюшкины сынки, учащиеся в духовной семинарии. Они даже, эти господа, часто между собою посмеиваются над всем этим, и над постами, и над церковными службами, а всего чаще над батюшкой и дьячком. Видно, все это ученым людям не нужно. Церковь, приверженность к Боженьке — дело мужицкое, дело людей серых и темных...
Батюшка — человек добрый, но в школе бывает редко, а приступить к нему с вопросом — страшно. Задает он учить молитвы, те самые молитвы, которые поются в церкви, и говорить их отрадно, потому что вспоминается и церковь, и ладан, и пение, и возгласы из алтаря. И есть в них слова, такие хорошие и понятные, хватающие за самую душу. Но всего понять нельзя. Правда, батюшка объяснял; но речи его еще мудренее, чем слова молитвы. А все-таки, самое нужное знает не учитель, а батюшка...
Учит также учитель церковному чтению, и батюшка иногда заставляет читать. Этому выучиться можно, если у кого есть дома Часослов или Псалтирь. А господа по-церковному читать не умеют. Приходила в школу барышня на урок славянского чтения. Васька запнулся, она захотела помочь, и прочла совсем не по ударениям, и даже пропустила две буквы в непонятных словах...
Все божественное, все церковное — только для нас, пашущих землю, учащихся на медные гроши. Люди ученые, господа, без всего этого обходятся. А заповеди Божий? Разве чтут их господа? Крестьянин в церкви не станет проталкиваться вперед, под руку с расфранченной блудницей. И в деревнях крадут, но воры не в почете. А разве они не обманывают и нас, и друг друга на каждом шагу, и разве того стыдятся? С этим мальчик и оставляет школу...
А мы что делали в это время? Пожимали плечами и смеялись, или в досужий час бранились, за рюмкою вина? Где та среда, духовная и чистая, на которую мог бы опереться молодой священник, не лишенный добрых стремлений, но окруженный самыми грубыми, самыми назойливыми искушениями? Та среда, в которой занял бы подобающее ему место священник истинный, безко-рыстный и учительный? Та среда, в которой сельский учитель видел бы, хотя бы издали, сочетание образования с благочестием и добрыми нравами, а не наглядное доказательство тому, что одно исключает другое?
Итак, наша школа до сих пор не была училищем благочестия — и это не по каким-либо несовершенствам школьных программ, а потому, что этому учат не уроки, а люди и жизнь. А учить было некому, ибо жизнь образованных классов учила распущенности и безбожию; потому, что эта жизнь с роковою силой властвовала и над громадным большинством учащих, и над самым духовенством...
Но, быть может, все это неизбежно и законно. Быть может, все то, к чему стремятся программы наших сельских школ — и благочестие, и церковность, и самая христианская нравственность, — все это у нас уже умерло, как, по уверению многих, умирает в Западной Европе; лишь символы и формулы отжившего строя мыслей, обреченного на гибель порядка вещей. Не обязаны ли мы, откровенно и прямо внести в сельскую школу ту новую жизнь, столь роскошно и быстро, столь победоносно и смело развившуюся в образованных слоях нашего общества? Заменить учение о добрых нравах учением о нравах свободных, старое благочестие, поклонение недоказанному Богу — поклонением естественному человеку, этому высшему выражению мiровых сил, доступному нашему здравому смыслу? Вправе ли мы скрывать ту истину, которою сами живем, от людей темных, ищущих света?
Отчего этот вопрос звучит так странно и дико? Отчего не находит отклика на дне нашей души, на том дне, в которое мы давно отвыкли заглядывать? Не потому ли, что из этого глубочайшего дна нашей души подымается признание, что все эти новые учения, новая нравственность — это для человека, несущего тягло жизни, для человека, не даром бременящего землю, совершенно непригодно, а пригодно только для нас, людей праздных и сытых, развитых и досужих, что все это неправда, и хуже чем ложь, что все это баловство ума и усыпление духа, потворство плоти и заглушение совести!
Вспомним недавнее прошлое; противоречивые, но пророческие знамения времен. Что значило хождение в народ, овладевшее нашей образованной молодежью, коим воспользовались люди злонамеренные? Что составляло побудительную суть этого движения? Не стремление ли убежать от условий разлагавшегося ложного общественного строя? Не жажда ли безкоры-стного труда, не полусознательная ли надежда обрести в среде грубой, но цельной — утраченную цельность мысли и духа?
Что значило добровольческое движение во время сербской войны? Не жажду ли жертвы всею дрянью, нажитой развращающей жизнью, и самою этой жизнью во имя святого дела, христианского и вселенского?
Почему во время самого разгара отрицательной мысли, развращающего слова, развращаемые им нигилисты жадно прислушивались к пророческим речам Достоевского, и ловили каждое его слово, и рыдали на его гробе? Вспомним смерть Скобелева. Кого мы оплакивали? Белого генерала, храброго воина, гениального стратега, грозу азиатов и трепет Европы? Нет: воплощение идеала полной независимости, духовной свободы христианского Востока, славянской семьи. И что значил крик боли, вырвавшийся из груди всей России при вести о кончине И.С. Аксакова, этого редактора малораспространенных журналов, этого писателя, постоянно и неуклонно плывшего против течения и высоко державшего знамя веры и победы духа над плотью, и жизни христианской людей и народов?
Нет, современная Россия не вся в поругании святыни, в хищениях и глумлениях, во лжи адвокатских речей и журнальных писаний, в тупом разгуле кабака и в откровенном разврате образованных классов. Есть течения иные, сокровенные и глубокие, есть чистые люди, есть добрые дела...
Почему эти течения так слабы и смутны, эти чистые люди так бездеятельны и робки, эти добрые дела так разрозненны и скудны? Почему дают о себе знать лишь изредка, когда грянет гром? Кто в этом виноват?
Виновен в этом всякий из нас, и я, пишущий эти строки, и вы, мой благосклонный читатель. Жестоко слово сие. Мы должны стать иными людьми.
Высказанное мною о школе начальной разве не при-ложимо в мере несравненно сильнейшей к школе средней и высшей, к той школе, в коей воспитываются ваши собственные дети? Результаты налицо. Воспитываем ли мы наших детей для жизни разумной, для жизни плодотворной, для жизни счастливой? На наших глазах в ужасающей прогрессии возрастает число самоубийств на пороге сознательной жизни, и к этому присоединяется явление неслыханное и новое — самоубийства детей, не достигших физической зрелости. И ведь они выражают лишь крайний предел той внутренней муки, того разлада с жизнью, лишь последний вывод того разлагающего, убийственного процесса, который совершается в тысячах юных душ, преждевременно отравленных, лишенных той пищи, без коей душа не выносит тяжести тела.
Ибо что гнетет, что губит нашу современную молодежь, что обрекает ее на безплодное слабосилие, что теснит ее к раннему отчаянию, к постоянно учащающимся самоубийствам, число коих — ничто перед числом самоубийств нравственных, совершающихся в ее среде — что, если не отсутствие насущного хлеба духовного? А этот хлеб насущный — доброе и бодрое делание в какой-либо области, духовной, общественной или практической. А бодрость и радость и мир на трудном поприще добра невозможны тому, кто не чувствует, не сознает себя членом великого, вечного целого, в котором есть место, и смысл, и похвала всякому, самому скромному труду, слава самому темному подвигу, ободрение всякой немощи, награда земная и надежда небесная!
Вопрос о современной русской школе не есть вопрос технический и частный, вопрос программ или надзора. Это — вопрос роковой и грозный. От качеств ныне подрастающих русских поколений зависят судьбы мiра. Ныне начинает слагаться умственный и нравственный облик самого многочисленного из христианских народов вселенной. Ныне колеблется духовная связь этого народа с другими народами, кровным сродством и единством веры, всем ходом истории призванными дополнить этот облик, окрепнуть, опираясь в нашу силу. Ныне в небывалых размерах ускоряется разлив русского племени по странам, скудно населенным племенами полудикими, которые нам предстоит поглотить, переработать в нашу плоть и кровь, даже помимо нашей воли, силою нашей массы, силою особого дара простого русского человека поглощать инородческие элементы Востока, — дара, засвидетельствованного тысячелетнею историей.
Мы воззвали к естественному, полуживотному чувству любви и жалости отцов к детям. Заглянем глубже в собственную душу, и мы почувствуем, что эти миллионы серых ребятишек, стучащиеся с темными чаяниями в двери нашей жалкой сельской школы, — также наши дети.
И если отец при рождении ребенка чувствует, что совершилась великая тайна и что ему надлежит вырасти духовно, чтобы вместить ее; если, по мере пробуждения в ребенке нового человека, тайный голос шепчет ему, что рождение продолжается всем строем его жизни, — то неужели в нас, людях мысли и знания, не шевельнется, не вспыхнет, не разгорится подобное чувство при виде мiровых рождений, совершенных нами материально, не довершенных нами духовно?
И вот умножаются и усиливаются напоминания о нашем долге, о нашем месте в семье народов, о нашем часе в течении времен — умножаются в области духа, в сфере мысли и слова, в жизни церковной.
Не одни журналисты и деятели земств толкуют о начальном обучении. Вот что приходится слышать от крестьян.
"Надо такой указ написать, чтобы девок обязательно от десяти до тринадцати лет три года в школу посылать, а которая не будет иметь свидетельства, что Закон Божий знает и читать да писать умеет, ту не венчать, — вот и бабы образумятся; а то с ними не сладить; а нам надоело, что бабы наши — дуры, и кроме плясовых песен ничего не знают; а школьницы и псалтирь читают и молитвы поют".
Пожелания эти слышатся от большинства крестьян в Знаменском приходе, в коем вот уже двадцать лет существует прекрасная школа для мальчиков и пять лет — еще лучшая для девочек; обе школы переполнены, причем школьное дело в этом приходе никогда не стоило крестьянам ни копейки; обеим школам посвятила все свои силы, физические и нравственные, женщина высокообразованная, трудящаяся в духе самом строго-церковном; правая ее рука — молодой дьякон из крестьян, ею же воспитанный; этим дьяконом и создана с неимоверным трудом школа для девочек при отчаянном сопротивлении баб и при неизменном сочувствии мужской половины приходского населения.
Радует крестьян не прекрасный почерк учеников, не умение быстро решать сложные арифметические задачи, не отсутствие ошибок в диктантах... Все это дают многие школы, к чему окрестное население относится довольно равнодушно. Радует их славянское чтение детей, пение их в церкви и в школе, радуют добрые книги, которые они приносят с собою из школы и читают вслух дома.
Церковное чтение есть искусство, имеющее свои предания, свои неписаные законы, искусство, требующее и природного таланта, и многолетнего упражнения. Образовательное влияние его громадно. Вспомним громадное содержание хотя бы одних паримий, апостолов и канонов Страстной седмицы. Тот, кто это понял, кто это прочувствовал, кто своим чтением довел до сознания безграмотных слушателей хотя бы десятую долю этого веского содержания, — можно ли отказать ему в умственном, художественном развитии?
Ничто не может быть привлекательнее субботнего вечера в Знаменской школе. Количество взрослых певцов столь велико (в их числе и волостной старшина, и церковный староста), что их собирается всегда больше, чем нужно для хора. После длинной тщательной спевки происходит чаепитие, а затем, до поздней ночи, безконечные чтения духовного содержания. Не прерываются спевки и в самую страдную пору. Бывали случаи, что певцы, пришедшие с покоса, падали от усталости на поле и тут же засыпали, чтобы часа через два встать свежими, бодрыми и протвердить свою партию к завтрашней службе. Конечно, прекрасный тон этих собраний поддерживается несравненным одушевлением, авторитетом обожаемой попечительницы, которая сама, несмотря на лета и недуги, руководит всеми спевками, правит на клиросе на всех службах.
Действительное общение между людьми, стоящими на крайних ступенях образовательного и общественного неравенства, общение естественное, искреннее, только и возможно в области веры и молитвы. Лишь равенство пред Богом покрывает все земные неравенства. Таким образом, Знаменская школа связана с приходом целым полком певцов и чтецов, которые, незаметно для себя, продолжают свое школьное учение в отраслях его самых существенных и важных. Это лучшие люди прихода. Они же составляют ядро приходского общества трезвости, принесшего неисчислимую пользу. Пройдет несколько лет, и такой же полк церковных чтиц и певиц разрастется около школы женской. Ее воспитанницы — любимицы прихода. Отцы не налюбуются на их рукоделие и пение, на их опрятность и скромность. От молодых парней приходится слышать, что они не женятся, пока не подрастут невесты из Знаменской школы. И конечно, когда подрастут они, будет сокрушена бабья оппозиция против школьного обучения...
Духовно-нравственное значение доброй школы типа церковного, для наших интеллигентов мало понятное, ясно, как день, самому захолустному крестьянину, и только духовный, и именно церковный характер школы возбуждает в крестьянах желание посылать в нее своих детей.
Но собственными силами создать такие школы удается им редко. Нужно содействие и церковных принтов, и благочестивых прихожан образованных классов. Все реже становятся благочестивые мiряне, живущие по деревням, имеющие досуг и материальные средства для поддержки школьного дела, ибо земельная собственность быстро переходит в руки кабатчиков и евреев.
Нам возражают на все лады, что большинство священников к школьному делу равнодушно. Спорить не стану. Но в делах свойства духовного, в делах неизмеримой важности и длительности безграничной, каково дело народного образования, нужно иметь в виду не только то, что есть, но и то, что может и должно быть. Для всякого творческого акта нужна воля, нужна вера, хотя бы с зерно горушечно — в данном случае, вера в несокрушимость Церкви, как вечного союза и мiрян и духовенства, как живого тела с Главою Небесным.
Но, скажут мне, вера не зависит от воли. Ей не дает пищи действительность, а безжалостно разбивает ее... Да, это так, пока мы эту действительность только созерцаем, не внося в нее все силы своего разума и воли. Но все меняется, как только мы приложим сердце и руку к этой самой действительности, в полном сознании своего безсилия, без малейшей надежды на успех, а именно Бога для, во исполнение святой Его воли. Тотчас почувствуем мы, с убедительностью непререкаемою, с ясностью непосредственного зрения, что через нас и за нас действует Некто, неизмеримо сильнейший, творит нечто лучшее, чем то, что мы могли предположить и предпринять. Внешний опыт никогда не дает нам веры. Ее воспитывает опыт внутренний, невозможный без напряжения воли.
Глядя на дело со стороны, легко в нем отчаяться. Но стоит только смиренно и искренно приложить руки к этому делу, чтобы никогда более их не отнимать — так отраден каждый шаг на этом пути. Настоящее усиливается отголосками минувшего, чаяниями будущего. Тут нет и тени того разлада, того насилия, которое неизбежно в школах, устроенных по иностранному образцу.
Исторический момент настал в России для всех трудящихся в области духа и, прежде всего, русского духовенства. Более, чем когда-либо, требуется от каждого священника бдительности ума, напряжения воли, любви нелицемерной. Не могу не указать на некоторые из тяжелых гирь, которые влекут долу наше духовенство, налегают на священников еще на школьной скамье и которые они могли бы, на школьной же скамье, сбросить с себя навсегда.
Во-первых, пьянство. Количество священников, от него погибающих, поистине ужасно. Духовное юношество должно понять, что это пятно оно обязано снять со своего сословия. Церковная школа с пьяным священником во главе есть ложь и позор.
Во-вторых, корыстолюбие. Знаю, что во всякой семинарии выделяется меньшинство юношей, свободных от этого порока, и что большинство, не без насмешки, прозвало их идеалистами. Можно ли, положа руку на сердце, назвать бедностью имущественное положение среднего сельского священника? А между тем эта забота играет слишком видную, гибельную роль в помышлениях ищущих священства. Ведет она к неосторожным бракам, ведет и ко кривым отношениям с прихожанами, и к двусмысленному отношению к школьному делу, доходность коего раз навсегда должна быть вычеркнута из расчетов духовенства. Это — не требоисправле-ние, а такой акт любви и воли, который сделал бы его почетнейшим сословием в России, после коего сомневаться в безбедности его имущественного положения было бы просто смешно.
В-третьих, ложь. Всем известен неисчислимый вред, который приносит церковно-школьному делу лживость официальных о нем донесений.
Благодарение Богу! Умножается число священников, сбросивших с себя все эти позорные путы, трудящихся безкорыстно и искренно, чистых и сердцем и нравами. Многих вразумляют и совесть, и грозные знамения времени, и проснувшаяся в темных массах жажда света, и неусыпные заботы правительства о подъеме нашего белого духовенства. Привет им всем, и Божия помощь!
Но число их все-таки слишком мало. Пора нашему духовному юношеству осознать, что сегодня, более чем когда-либо, к великому таинству священства надлежит приступать во всеоружии добрых нравов и твердой воли, безкорыстия и правдивости.
Школьное дело, руководимое священниками, может процветать лишь при постоянном, искреннем содействии, материальном и нравственном, образованных и благочестивых мiрян, ибо священникам поручается школа не сословная, не духовная, а церковная, во всем широком смысле этого слова. Убедить наше образованное общество, умственно незрелое, нравственно расшатайное, в настоятельной необходимости размножать школы, дающие, сверх голой грамотности, тот хлеб насущный, коего алчут темные массы, без коего чахнут и самые высокие умы, едва ли не самая трудная сторона дела.
Но — трудно всякое дело доброе. Царство небесное нудится, и не только Царство небесное в смысле спасения личности, но и в смысле хотя бы малейшего отражения небесного Царства в делах человеческих, в том числе и в области начального обучения.
* * *
Об одной из школ грамотности скажу особо. Помещается она в деревне крупной, дворов в семьдесят. Деревню эту я помню работящею и зажиточною. Издавна славилась она своими плотниками. В начале шестидесятых в ней уже существовала школа старого типа. Но к концу десятилетия школа закрылась, и в деревне открылся кабак. Благосостояние ее стало быстро падать, и она, наконец, дошла до самого жалкого положения, материального и нравственного. Долго и тщетно уговаривал деревенцев закрыть этот кабак энергичный молодой священник. Удалось ему поставить на своем лишь посредством обещания — открыть в деревне школу, как только будет закрыт кабак. Этот аргумент подействовал, и священник сдержал слово при усердном моем содействии. Учебное дело он обставил прекрасно, поручив его двум лицам: молодому крестьянину, весьма грамотному и неутомимому труженику, и своему диакону, бывшему учителю и изрядному певцу, который ежедневно проводит в школе несколько часов. Над нашею затеей многие смеялись, так как деревня находится лишь в трех верстах от церкви, при которой имеются две школы — одна для мальчиков, другая для девочек. Иные говорили, что новая школа будет пустовать, другие — что опустеют старые. Ничего подобного не случилось. Количество желающих учиться прибывает. Пение установилось твердо. В скором времени ученики будут в состоянии петь в церкви всенощную.
С заменой кабака школой деревня подобралась и затихла, и пьянство сразу значительно уменьшилось. Благие последствия этой перемены, материальные и нравственные, уже ныне заметны близкому наблюдателю.
В деревенской глуши мы окружены людьми темными и бедными, которым мы обязаны помогать, которых мы призваны просвещать. Но эта помощь, это учительство только оттеняют ту бездну, умственную и житейскую, которая отделяет нас от этих людей, но не наполняет ее. Чтобы она наполнилась, чтобы она изгладилась, нужно подняться выше. Только пред Богом существует равенство на земле. Только в служении Ему дано нам вкусить это равенство, коего неутолимо жаждет наша душа. Только тут, на клиросе бедной церкви, в общих стараниях о деле, не приносящем никакой земной пользы, дано нам нелицемерно чувствовать, дано нам радостно сознавать, что малограмотный крестьянский мальчик не хуже, а лучше нас, что не мы ему, а он нам оказывает великое благодеяние. Ведь по-церковному мы читаем плохо и в церкви читать не дерзаем. Да и умеем ли мы молиться так, как молятся крестьяне?
К.П. Победоносцев — С.А. Рачинскому:
Любопытное, печальное явление. Ваша записка об образцовых школах (1884) разослана была во все епархии на обсуждение епархиальных училищных советов. Теперь отовсюду прислано множество пространных о ней отзывов. Представьте, что все относятся к ней отрицательно, и что многие возражения направлены против церковно-славянского языка и чтения. Не поразительно ли это явление, показывающее, до чего внедрился яд фальшивых методов в умы просвещенных батюшек. Более надежды на следующие поколения.
Н.И. Ильминский* — К.П. Победоносцеву:
У нас в духовенство всосалось пренебрежение к славянщине. Готовы все побоку. Поэтому мне еще сильнее и настоятельнее желательно напечатать четвероевангелие на древне-славянском языке: авось, этой искрой затлеется угасающее чувство родного славянского и православного дела.
Самая опасная для русской Церкви сила, заявил один протестант, это Новый Завет на русском языке. Понятно, почему иностранные миссионеры с такою настойчивостью распространяют русский перевод Библии и Нового Завета; трудно только понять, с какой стати мы, русские, так усердно содействуем их видам. Если православные мiряне принимают русский перевод Евангелия и бросают текст славянский, то они порвали уже связь с православной церковностью.
* Русский церковный педагог, просветитель инородцев, ревностный охранитель церковно-славянской грамоты.
  
#56 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:41
  
0
О РАЗВИТИИ ДАРА СЛОВА У ДЕТЕЙ
Сильно ошибается тот, кто не придает значения развитию дара слова у детей, полагая: достаточно упражнять только их мыслительные способности; сильная мысль всегда найдет себе без особого труда словесное выражение. Положим, мысль — душа речи; но ведь и душа в хилом и дряблом теле не может проявлять всех своих сил и способностей. Мысль, воплощенная в слове, становится яснее, осязательнее для самого мыслящего, и чем полнее и удачнее выльется в слово, тем она сильнее и плодотворнее. Всякий пишущий мог испытать, как выраженная удачно мысль побуждает к дальнейшей мыслительной работе, и как наоборот скоро утомляется мыслительная способность, когда мысли не находят себе подходящих выражений, путаются и вязнут в словах.
Обучение родному языку в школе пережило в России разные времена. В начале шестидесятых все у нас как-то встрепенулось, пытаясь совлечь с себя ветхие одежды; тогда, по меткому выражению одного писателя, всякая птица в своем гнезде производила реформы. Пытались произвести в алфавите упрощения и сокращения, подобные тем, какие совершались в то время в различных департаментах — но не преуспели. Впрочем, презрение к учебникам грамматики отчасти оправдывалось тем, что они напоминали ботанические гербарии, не выясняли законов и особенностей языка и брались в то же время научить правильно говорить и писать. Зато сейчас, принарядившись в более модный костюм, грамматика все больше входит в силу. Дошло до того, что для многих обучение русскому языку — это обучение русской грамматике. Такую тиранию грамматики, особенно в младших классах, считаем мы положительно вредной.
Приглядитесь к шести-семилетнему ребенку, прислушайтесь к его речи, и вы заметите, что он почти совсем не ошибается в склонениях и спряжениях, в управлении и согласовании слов — вообще не чувствует особого затруднения в употреблении грамматических форм; но зато увидите, что ребенок часто затрудняется выразить мысль свою потому, что запас слов у него еще очень мал и он не может в нем найти подходящее к мысли выражение. Случается, что ребенок путается в словах, употребляет их не там, где следует, потому что еще не ясно для него значение их. Вот почему мать, воспитательница, учитель, если хотят развивать дар слова в детях, должны: обогащать запас слов их новыми словами и выяснять значение слов, чтоб с ними связывалось определенное содержание в сознании детей. Не нарисовать даже и талантливому художнику роскошного пейзажа, если нет в его распоряжении богатого запаса красок, или и есть, да нет уменья пользоваться ими. Итак, если хотите развивать в детях дар слова, увеличивайте у них запас слов и выражений, научите пользоваться ими, подобно тому, как учитель живописи учит своего ученика пользоваться красками. Ребенок, например, очень хорошо понимает слова плакать и смеяться. Но вот наставница или мать ознакомила его со словами рыдать, голосить, улыбаться, усмехаться, хохотать. Теперь он без особого труда живо, полно, метко выражает те представления, которые раньше причинили ему столько неприятных хлопот. В детской речи часто встречаются неточные и неловкие выражения: воробей поет (щебечет), лошадь кричит (ржет). Не поправлять детей при этом значит содействовать той неряшливости и безцветности, которые так часто замечаются в юношеской речи...
В интересах мыслительной способности детей необходимо обращать на развитие у них дара слова самое серьезное внимание как дома, так и в школе.
Что такое хорошая речь? Это ясная мысль, правильная и чистая словесная форма и полное совпадение ее с мыслью. Без этого совпадения речь будет представлять или пустозвонство, если тощая мысль облекается в богатую словесную форму, или будет темна, непонятна, если говорящий слишком скуп на слова.
Лучшим средством для развития у детей дара слова считаем объяснительное чтение образцовых по языку произведений и пересказ их детьми. Учитель не должен заниматься только анатомией речи — грамматикой. Что же взять за образец? Современные хрестоматии (например, Детский мир Ушинского), стараясь действовать на формальную сторону ума, на логику, обрушивая на детские головы различные полезные сведения из научных произведений, мало, однако, годятся для этой цели. Безцветный отвлеченный язык, искусственное наивничанье, подделка под детскую речь... А ведь слово есть поэтическое произведение и в поэтической речи оно живет, как рыба в воде. Вот почему невольно останавливаешься мысленно на народной сказке.
Скажите ребенку, что сказка представляет небывальщину, что сам народ смотрит на сказку, как на шутку, — это не повредит сильно обаянию; сказка будет производить впечатление до тех пор, пока ум его не достигнет известной степени зрелости. Но и тогда сказка не сделается для него противною, смешною, пошлою, как нравоучительные детские книжки; он уже, как взрослый, станет более ценить поэтическую сторону сказки, меткость выражений... Конечно, неуместно читать детям сказки, где есть что-либо пугающее, какие-либо страшные образы, где фальшиво представлены житейские отношения. Но обычно в наших народных сказках преобладает трезвый взгляд на вещи и нравственное чутье. Дорого для нас в ней быстрое движение рассказа, безпрерывная смена представлений. Особенно же дорог для нас язык сказки — простой, живой, образный, бойкий, могучий — язык, к которому чутко прислушивался наш Пушкин и от знания которого он только и мог стать Пушкиным...
Дайте же детям хоть немного подышать чистой поэзией, доступной для них; не душите их только статейками, нарочно и хитроумно придуманными разными составителями хрестоматий для растягивания во все стороны мыслительной способности детей. Дайте и им пожить хоть немного тою жизнью, какою жил и живет народ, полепетать той речью, которая создана людом, не учившимся в школе ни спряжениям, ни склонениям. Пусть дети, а потом и юношество побудут побольше в чарующем мире поэзии, и вы увидите, что у них тогда найдется, о чем говорить, и заговорят они живым словом...
В. Сиповский
Женское образование, 1876
  
#57 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:41
  
0
У ЗЕМЛИ И ДУША ЧИЩЕ, И ТЕЛО КРЕПЧЕ...
Надежда Плевицкая *
Летом, когда я жила в родной деревне, не было ни одной свадьбы, на которой я не гуляла бы, и крестины редко без меня обходились.
С истинным удовольствием пировала я на свадьбах у своих односельчан. Там было искреннее радушие, там были безхитростные речи, да какие мудрые подчас. А древние свадебные обряды так прекрасны, так чисты, что неудивительно их слышать рядом с молитвой.
Вот невеста уже готовая к венцу, прощаясь с родителями, молится пред образами, кладет земные поклоны, а подружки в это время поют:
Ой летели гуси-лебеди, через двор.
Ударили золотым крылом о терем,
Не пора ли тебе, свет Марьюшка, с терема долой,
Не пора ли тебе, Ивановна, с высокого.
Что вам дело, гуси-лебеди, до того,
Есть у меня мой батюшка для того,
Как он велит, благословит, я пойду.
Невесту обводят с образом вокруг стола. Поют подружки: Шло солнце по западью, а Марья по застолью. Их протяжная песня сменяется другой:
Ой свет — ты моя, ой свет — ты моя
Батюшки воля,
Ой свет — ты моя, ой свет — ты моя
Матушкина нега.
Такой воли, такой неги у свекра не будет.
Кроме древней красоты обрядов, кроме крестьянского хлебосольства есть еще одна привлекательная особенность деревенских свадеб: никогда не приходилось мне слышать там пошлых слов. Даже подвыпивший мужик поет:
Соловей кукушечку уговаривал,
Молоденький, рябую все сподманывал,
Полетим "кукушечка" во мой зелен сад,
Во моем садике гулять хорошо.
Даже и хмельная мужичья душа поет о чистоте утех матушки-земли. Как, однако, эту самую душу меняет город и фабрика.
Лишь попадает туда мужик — не те песни, не тот и мужик.
У земли и душа чище и тело крепче: по себе знаю. Как, бывало, приеду из города в деревню, становлюсь лучше, добрее. Небесный деревенский простор будто заглядывал в душу, и ширилась она и светлела, прощала и любила.
Иной раз приеду измученная, а там меня встретит мать, век свой скоротавшая в деревне и от матери-земли взявшая силу и мудрость. Ласкою, да умной поговоркою, быстро вылечивала меня мать от городских хворей.
А как, бывало, пойдем с ней по полям, она сильнее меня окажется. На горку вбежит первая и, поджидая там, посмеивается, — ей, мол, восемьдесят три, а она моложе, хотя мне и двадцать шесть. И знает мать каждую травинку, каждый цветок. Она полна жизни.
— Ты только послушай, — говорила она, останавливаясь над духовитой полосой бело-розовой гречихи. — Как гудут пчелы-то. Это они, с песнями, работники Божий трудятся, а мы, грешные, будем трудовые их свечи Господу зажигать и Ему просьбами докучать.
— С них бы нам пример-то брать, — вздыхала она. А полоса гречихи действительно пела, и мать понимала пчелиную песню, она все понимала.
— У Господа все товары драгоценные, — говорила мать, указывая на золотистое просо. — Вишь, парчою золотой расстилается — хоть ризы шей на весь честной мир.
С полевой прогулки мы возвращались с охапками трав и цветов.
— Все целебные травы, все драгоценные товары, нерукотворенные дары Божий, все для нас неблагодарных послано, — шептала мать, развешивая душистые пучки в своей горнице.
* * *
...Я стала у рояля. Предо мной было лучшее петербургское общество, вся придворная знать, блестящие слушатели. Эти изысканные петербуржцы с плохой и картавой русской речью... К тому же изъяснялись они между собой на чужом языке. А тут еще две-три милые дамы наставили лорнетки, рассматривая меня, как вещь.
В довершение всего одна из дам с очень русской фамилией, путая русскую и французскую речь, стала расспрашивать меня о моих песнях:
— Что такое куделька (пучок льна, пенька для пряжи), что это батожа (кнут, хлыст)?
Я ей объяснила. Дама вскинула лорнет, осмотрела меня с ног до головы, сказала:
— Charmant! Вы очень милы. И поплыла по залу.
Я тихо спросила у генерала Николаева, который стоял рядом со мной:
— Разве эта дама не русская?
Милый генерал, с голубыми глазами и белоснежной седой бородой, ответил также тихо и кротко:
— Она русская, но дура.
* Надежда Плевицкая, знаменитая исполнительница русских народных песен, курский соловей. Ее творчеством восхищался Царь-мученик Николай II и вся Его семья.
  
#58 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:42
  
0
ВСЮДУ ЛЕЗУТ ИМПОРТНЫЕ СЛОВА...
В двадцатые годы нас пытались лишить Слова Божия, лишить родного языка церковно-славянского, на котором тысячелетие осуществлялось богослужение, богопознание и общение с Богом. На тлен и запустение были обречены храмы Божий. На тлен и запустение был обречен и язык русский, как разговорный, так и книжно-литературный, некогда великий и могучий. Забыто предупреждение: Всяко гнило слово да не исходит из уст ваших. (Еф. 4, 29).
Рядом со Словом Божиим искони очищалось и слово русского языка. Рядом с гнилым словом загнивают и слова, окружающие его. Непечатные слова лезут в печать... Порой кажется, что достаточно двух "гнилых" корней, присоединяющих общерусские суффиксы, приставки и окончания, чтобы сообщить любую "информацию". Всюду лезут импортные слова, импортная реклама, буквы. Явочным порядком то там, то здесь латиница вытесняет нашу святую кириллицу. Сокращается число часов на уроки русского языка в русской школе... Выпускник средней школы не может написать ни сочинение, ни изложение. На вступительных экзаменах в вузах вместо традиционных сочинений по русской литературе теперь практикуется лишь диктант. Настойчиво пропагандируется изучение английского языка...
Разрушается фундамент речевой деятельности вообще. Рождается целое поколение не владеющих умением слушать и понимать друг друга. Место Слова Божия заняли мультики, плейер, вместо прекрасных песен народных звучит импортная "музычка" с выкриками каких-то непонятных слов даже для изучавших английский. Снижается уровень умственного развития детей школьного возраста. Рекламные паузы на телевидении формируют навык рассеивать внимание, прерывать течение мысли. Ведущие психологи и психотерапевты пришли к однозначному выводу: только из-за рекламы на телевидении психическое здоровье нации под угрозой.
Катастрофически падает морально-этический уровень народа. Место нравственных идеалов русского народа все больше и больше занимают черты американского менталитета, как наиболее "престижные". Официально ставится задача "создания условий для эволюционной смены менталитета общества через школу", т.е. для лишения нашего народа исторически сложившегося образа мыслей и чувств, преемственности векового духовного опыта...
В. К. Журавлев, профессор РАН
  
#59 | Андрей Рыбак »» | 03.09.2013 11:42
  
2
КАК НАС ОПУСКАЮТ НА ДНО
По страницам газет
Не понимаю!
Мне уже 76-й год идет. Читаю газеты и многих слов не понимаю. Есть у меня словарь иностранных слов. Он у меня все время под рукой. Ищу в нем и не нахожу перевода. Что такое пейджинг, роуминг? Так и не нашла перевода. И еще: наше радио начинает свою стикер-кампанию. Что такое стикер? Вот смотришь телевизор, читаешь газету, вроде пишут на русском языке, а о чем? Не понимаю. Вот и сижу как нерусская старуха.
Любовь Петровна, 76 лет
пос. Овсянка Нижегородской обл.
Почему у ваших корреспондентов такая любовь к блатному жаргону? Вы что, специально подбираете сотрудников, сидевших в тюрьмах? Слово крутой не сходит с ваших страниц! Зачем же газету превращать в воровскую будягу!
Спросите любого: что такое пиар или мониторинг? В толковых словарях Ожегова и прочих вы таких слов не найдете. Читаешь такую статью дурак дураком, плюнешь и употребишь газету для более простых нужд.
Владимир Павлович Москва
Дети разучились петь русские песни
Благодаря древним народным традициям хорового пения на Руси образовалась своя самобытная школа пения, совершенно не похожая на западные школы. Царь Иван Грозный, царь Федор пели в хоре... Они прекрасно понимали, что хоровое пение объединяет нацию, скрепляя ее, как цементом. Если на Западе пение соединялось с органом или оркестром, то у нас душа выражалась только голосом. Мужским хорам в церквах на Руси постепенно стали подпевать ребятки. Подметили, что детские, особенно мальчишеские голоса, звучали как ангельские, это был воистину разговор души с Богом. Потому и возникло такое уникальное, неповторимое явление — русское хоровое пение.
А сегодня идет страшная война. Расстреливают саму душу народа! Это много ужаснее разрушений в экономике, сельском хозяйстве. Мы упустили слишком много, мы близки к катастрофе, но, к счастью, наши песни еще не растоптаны и мы способны сопротивляться.
...Когда блокада подступила к Ленинграду, маленьких певцов и музыкантов вывезли в Кировскую область и спасли. В Москве в годы Великой Отечественной войны Свешников открывает хоровое училище для музыкально одаренных ребятишек, создает хор русской песни, и он становится государственным! Все, кто был на первом концерте этого хора в Концертном зале имени Чайковского (в разгар войны, тяжелейшее время), плакали: такого всенародного единения, как в те счастливейшие мгновения, они не чувствовали. Вот какая силища в нашей песне!
Почему такой шабаш идет нынче в концертных залах, в театрах, в электронных СМИ? Ничего случайного нет. Точно так же, как из школьных программ изгоняется русская классическая литература, так нынешним "законодателям" жизни мешает русская песня. Поедайте бескрайние поля чудес, пляшите в балаганах, слушайте похабщину, визжите, толпитесь, дергайтесь... И из вас никогда не родятся великие ученые, знаменитые музыканты, известные художники, талантливые поэты, достойные отцы и матери семейств.
Насаждается не высокое, чистое и прекрасное, а напротив, уродливое, безобразное, глумливое, похотливое. Кабацкие и блатные шедевры, словари мата, Рождественские вечера Пугачевой... Не трогайте святое Рождество, не приделывайтесь к нему с пошлостью. Называющие себя христианами, православными, не поминайте Господа всуе. Больно аукнется. Горькие плоды последних лет мы уже пожинаем. Дети не умеют петь. Когда пятнадцать лет назад мы проводили прием в наш хор, выстраивались очереди, было кого выбирать. Сейчас с трудом отбираем 5-7 ребятишек, чувствуем, что есть у них природные данные, но слух уже испорчен и голос утрачен: вместо русской напевности — мелодекламация, тарабарщина на непонятном языке. Они родились, выросли под эту тарабарщину, они не слышали родную русскую мелодию, не впитали ее с молоком матери. Мы потеряли уже два-три поколения детей, а что будет дальше?..
Виктор Сергеевич Попов,
создатель Большого детского хора Российского телевидения и радио, художественный руководитель Академии хорового искусства,
народный артист СССР
Навязывают чужебесие
Возьмите тот же английский, рекомендованный ныне Министерством образования чуть ли не с первого класса. Доводы "народные" — язык, мол, лучше усваивается. Чужой — да! А свой? В сознании ребенка в этом случае происходят необратимые изменения: он не усваивает поэтику русской речи, белый стих не понимает вообще. Да что там стихи! Вы телевизор включите, послушайте, как говорит Явлинский — отличник английской школы. Сама интонация — чужеязычная. В результате теряется контакт с собственным народом. Посмотрите на другие живые феномены — Гайдара, Чубайса. Они ведь даже термин придумали: "помочь этой стране", не моей, а этой... Сейчас к власти уже начинают приходить первые "дети перестройки", выпускники того времени, когда школа все растеряла и не могла ответить на вопрос, что хорошо, а что плохо. Принципов у них нет. К власти они идут, чтобы "делать бабки". Они циничны и своим цинизмом заражают других. Откуда в них это? Да из школы же, господа. Из школы.
В. Черничка, директор школы
Сыт по горло западным лицемерием — возвращаюсь в Россию
Я возвращаюсь в Россию. Возвращаюсь после четырех лет благоустроенной и удобной жизни на Западе. Возвращаюсь вслед за двумя другими русскими семьями: одна — с параллельной улицы, другая — из дома напротив.
Возвращаюсь потому, что сыт по горло западным лицемерием и культурой. Сыт по горло сухими человеческими отношениями и погоней за деньгами. Сыт по горло фальшивыми улыбками и безвкусицей. Сыт по горло западными ценностями и их серенькими и неопрятными женщинами.
Возвращаюсь потому, что мне гораздо важнее мое духовное и творческое развитие, а не изысканность продуктов питания в моем холодильнике и количество комнат в моем доме.
Возвращаюсь потому, что я русский, и страна под названием Россия принадлежит МНЕ. Это МОЯ страна. Ни Ельцину, ни Путину, ни кому другому решать, какой ей быть.
Я признаю свое кровное единство с теми людьми, которые называют себя русскими. Я признаю русскую культуру своей культурой. Я испытываю боль и сострадание гораздо больше по убитому русскому солдату в Чечне, чем по какому-то морскому пехотинцу США, убитому в Судане.
Я люблю русский язык и русскую литературу и не собираюсь это терять. Я люблю своих друзей, а новых завести не так-то просто. Мне не хватает русских праздников с их застольем и искренним весельем. Я люблю русскую природу. Я получаю огромную энергию, просто находясь в подмосковном лесу, слушая птиц и шелест листвы. Мне нужна смена сезонов, мне не нужно вечное лето. Мне нужны русская зима, русская весна и осень, русская грязь, если хотите. Я обожаю Москву и москвичей. Мне недостает Воробьевых гор, Кремля, православных церквей. Я соскучился по мужественным и открытым русским мужчинам. Я соскучился по красивым и добрым русским женщинам. Я соскучился по простой русской еде. По нормальным человеческим отношениям. Ничего лучше я не нашел нигде, ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Торонто, ни в Сиднее. Все познается в сравнении. Я буду счастлив только в России.
В любой России.
Александр, Австралия
Странная судьба русского племени! У нас не переводятся клики, с нелегкой руки Белинского, находящие многих последователей и даже поклонников, которыми провозглашается во всеуслышание, что у русских нет языка, нет истории, нет предков, нет поэзии, нет литературы, нет права, нет никакого искусства — все заимствованное, чужое, краденое. Наконец нашлись и такие, которые доказали ученой Европе, что и нас нет! А между нами нашлись удалые молодцы, которые поверили ученым доказательствам, и, зажмурив глаза, воскликнули вслед за ними: так точно, нас нет, тю-тю!
Михаил Погодин
Из речи в Московском обществе любителей российской словесности,
1863
#60 | георгий »» | 17.09.2013 00:58
  
1
Господь в Евангелии сказал что молиться Ему нужно духом и истиною,что теперь позакрывать все приходы православные в англоязычных и прочих язычных странах где литургия служится на языке этих стран? не важно со словами или без слов ты молишься важно о чем и как ...с чем статью сравнить...да пожалуй с истерией по поводу ИНН не важно ,отформатируют тебя с помощью какого документа или нет важно что у тебя в сердце ..не знаю столько написано ...в этой статье и не жалко же было времени сидеть и писать ...лучше б почитал книгу ..Добротолюбие например ...по слову прп.батюшки Серафима "стяжи дух мирен и многие вокруг тебя спасутся" после чтения подобных статей только в руки ружо и патронов побольше
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© LogoSlovo.ru 2000 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU