Записки монаха-исповедника — монах Меркурий (Попов)

Записки монаха-исповедника — монах Меркурий (Попов)

Записки монаха-исповедника — монах Меркурий (Попов)

Закрытие Ново-Афонского монастыря
Возникновение пустынной обители
Разгром братства на Псху
Камера смертников
Разговоры отца Парфения
Ночи в камере смертников
Прощенные и непрощаемые
Расстрел
В общей камере
Рассказ плотника
Рассказ русского американца
Рассказ сексота
Уголовники
Попытка побега
Добровольные страдальцы
Дети-убийцы
Этап. Побег
Пересыльный лагерь
На работах
Верховодство уголовников
Внезапный расстрел
Этап на прииск
Столетний мертвец
Самородки
Людоед
Берзин и Колымские прииски
Гаранинский террор
Каюры
Толик-чистодел
Самородки в отбросах
Война и новые тяготы
Смертность
Слабкоманда
Зайцеловы
Спектакль для американца
Маленькое послесловие

Нет ничего тайного, что
не сделалось бы явным.
Мк. 4:22

Закрытие Ново-Афонского монастыря

В 1924 году в трапезную Ново-Афонского монастыря, где была в сборе вся монастырская братия, вошел председатель Совета народных комиссаров Абхазии Нестор Лакоба и при наступившем всеобщем молчании обратился к насельникам:
— Дорогие отцы, в Москве мне категорически предложили закрыть ваш монастырь. Я долго протестовал, отстаивая его; вы знаете, что он дорог мне так же, как и вам, потому что я ученик монастырской школы, учрежденной в былые годы дорогим покойным отцом-настоятелем Нероном для абхазских мальчиков, там когда-то воспитывался и я на полном монастырском содержании. Абхазы с благоговением вспоминают о вашей миссионерской деятельности среди нашего народа и о том, что ваши ученые монахи, в совершенстве изучив наш язык, изобрели нам абхазскую письменность, благодаря которой, проглянул луч света в среду наших людей. Но простите меня, отцы, потому что я не властен отменить или хотя бы даже отсрочить на некоторое время это решение.
Постояв несколько секунд, он повернулся и вышел из трапезной. После его ухода воцарилось гробовое молчание и печаль сдавила сердце каждого насельника, прожившего долгие годы в этой обители. Растерянность выразилась на лицах всей братии. Как быть? Что предпринять? Выход был один — уходить подобру-поздорову, не дожидаясь насильственного изгнания. Но никто не решился бы уйти самовольно за стены монастыря без благословения отца-настоятеля.
На другой день из Сухума приехал отряд милиции. Всем молящимся было известно, что с вечера в соборе начнется последняя служба — прощальное всенощное бдение.
В десять часов вечера с колокольни раздался звон набатного колокола, тяжелый язык которого раскачивали два монаха. Мерные могучие звуки призывно понеслись вдоль гор, наполняя тревогой людские сердца. Народ Афона и ближних к нему селений — Анухвы Абхазской и Анухвы Армянской — толпами поспешно устремился к монастырю.
Ворота во внутренний двор, где находился собор, были заперты, и их охраняла милиция. В ответ на просьбу пропустить всех в собор на прощальную службу собравшиеся прихожане услышали от милиции издевательства и насмешки. Некоторые женщины в толпе зарыдали. Вдруг молодая девушка-абхазка громко крикнула на русском языке:
— Абхазы, на вас надо надеть юбки!
После этого выкрика на мгновение наступило общее затишье, затем раздался призывный клич какого-то абхаза: “Ахахайт!” — то есть бросайся в атаку, и мужчины-абхазы, расшвыряв милицию, навалились на ворота. Задвижка сломалась, ворота распахнулись, и людская волна хлынула в монастырский двор. Около входа в собор иеромонахи раздавали всем свечи из стоявших возле них ящиков. Один из иеромонахов, обратившись к толпе, сказал:
— Братья и сестры, вы сейчас будете присутствовать на службе, которая совершается на утопающем военном корабле, там она длится не более двадцати минут, и, прослушав ее, редко кто из смертных остается в живых. Но у нас эта служба будет длиться до утра…
Все зашли в собор, и он до предела заполнился молящимися. На хорах стояли монахи-певчие, держа в руках зажженные свечи. Службу начал настоятель монастыря архимандрит Иларион в сослужении иеромонахов. Весь народ, находившийся в храме, опустился на колени. Хор численностью в тридцать голосов, в состав которого входили мальчики из абхазской школы, запел вступительное песнопение: “Благослови, душе моя. Господа…” Стройная мелодия в спокойном темпе тихо, но потом постепенно усиливаясь, плавно понеслась к подкупольным высотам храма. С начала последующего стиха: “Господи Боже мой, возвеличился еси зело…” — хор с воодушевлением запел широкой гармонией. Изумительно нежное звучание детских голосков в верхнем регистре наполнило сердца всех молящихся чувством не выразимого словом умиления.
Все бывшие в храме понимали, что это действительно последняя, заключительная служба. Мальчики-певчие, исполнявшие партию альтов и дискантов, никогда так прежде не пели — без единой ошибочки, как в ту последнюю ночь. А когда на середину храма вышел архидиакон Питирим и своим дивным басом запел: “Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром”, то хор, многозвучными тихими аккордами сопровождавший его сольное пение, придавая ему дополнительную духовную выразительность. После первого стиха отец Питирим сделал небольшую паузу, и хор, как бы доканчивая его гармоническую фразу, пропел ее с постепенным замиранием, предоставляя ему возможность неспешно сделать очередное вступление. Архидиакон продолжил: “Яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей…” И снова чуть приостановился, делая паузу. Хор в несколько иной вариации, но все так же тихо, сдержанно, с мягкой гармонией, сливающимися друг с другом мелодическими аккордами, то как бы удаляясь, то с новым возрастанием звучания продолжал свой аккомпанемент. Выждав в соответствии с тактом должное умолкание хора, отец Питирим пропел заключительный стих: “Свет во откровение языков и славу людей Твоих Израиля” — и умолк. Хор в течение длительного времени продолжал свое музыкальное завершение по дополнительной нотной приписке, повторяя часть стиха: “славу людей Твоих Израиля, славу людей Твоих Израиля…”
Богослужение длилось до пяти часов утра. Находившиеся в храме монахи-насельники сознавали, что потеряли свою обитель — самое дорогое, самое милое, что у каждого из них было… Уход из обители — это ничем не восполнимая утрата, это как покидание любимой родины. В ней они провели многие годы. Находясь в этой большой семье, живя совместно, они постепенно сроднились друг с другом, а их сердца горели ревностью к богоугодной жизни, стремлением к спасению души. Но теперь их принуждают возвратиться в мир, который они давным-давно покинули. Теперь настало время куда-то в неведомое направить стопы ног своих. В монастыре они привыкли к общежительному образу бытия. Каждый, находясь на определенном послушании, выполнял ту или иную работу: одни трудились на рыбных промыслах; другие возделывали виноградник или маслиновую рощу, третьи занимались благоустройством огородных участков, и каждый знал свое дело, у каждого была своя келья — свой жилой уголок. Но вот сейчас вышедшим за монастырские ворота уже этим вечером негде будет устроиться на ночлег, каждому в отдельности придется искать пристанище и трудоустройство… Но где? В какой стороне? В каком краю?
После окончания службы настоятель отец Иларион обратился с амвона к братству с напутственными прощальными словами. Послушникам, не принявшим еще пострига, он благословил устраивать свою жизнь среди мира, как они найдут нужным, по своему усмотрению, но только с обязательным исполнением своего коротенького молитвенного правила, которое будет напоминать им о цели, ради которой они когда-то пришли в монастырь и доброхотно трудились в нем. Монахов же призвал свято хранить свой ангельский чин при всех жизненных испытаниях и невзгодах до самой смерти. После этого он коленопреклоненно просил прощения у всех присутствовавших в храме монахов и мирян, а они взаимно просили прощения у него. Затем отец Иларион удалился в алтарь, и царские врата затворились. Через некоторое время из боковой двери алтаря иеромонахи стали выносить церковную утварь, иконы и книги и раздавать прихожанам, прося свято хранить их. Однако при выходе из собора милиционеры все это отнимали у людей, силой вырывая из рук,
В тот же день архимандрит Иларион и архидиакон Питирим были арестованы и утром следующего дня в сопровождении конвоиров отправлены в Сухум.
Изгоняемые монахи со слезами обнимали и целовали стоявшие во многих местах кипарисы, посаженные ими в давнее время, и уходили, навсегда расставаясь с обителью, оставив там решительно все из общественного приобретения и продукты питания, запас которых находился в кладовых.
Все новоафонское братство устремилось в Сухум. Вечером они пришли в кафедральный храм и после богослужения были разведены по городу сострадательными русскими прихожанами по двое, по трое в их жилища, где и нашли временный приют.
В одном из домов, куда пришли на ночлег двое изгнанников, случайно оказался монах-пустынножитель, пришедший в город по своей житейской нужде и у благодетельного странноприимца нашедший для себя пристанище. За вечер монахи хорошо познакомились с пустынножителем и рассказали ему о печальной истории закрытия монастыря и о своем бедственном положении. Пустынножитель, выслушав их, сказал:
— Любезные отцы, моя пустынная келья находится недалеко от высокогорной дороги, которая идет в межгорную долину Псху. Сейчас там уже многие годы никто не живет — это безлюдное запустевшее место почти никому не известно. Вам можно было бы уйти туда всем вашим монастырским братством, поселиться там и основать свой скит.
Обрадованные этой благой вестью, собеседники стали задавать ему один за другим многочисленные вопросы. Прежде всего спросили, каким образом было найдено это скрытое место? Кем и когда? В какое время? Кто строил туда дорогу и для какой цели? И прочее, и прочее…
Пустынножитель рассказал им давнее повествование, слышанное когда-то от прежних монахов-отшельников, что во времена царствования государя Александра III на Кубани во многих местах стали появляться незнакомые всадники, которые захватывали пасущийся возле станиц скот и угоняли его неизвестно куда по вершинам хребтов. Об этом было донесено царю, и он вскоре прислал группу вооруженных разведчиков в то место, где было обнаружено начало тропы, тянущейся в горы. Разведчики с осторожностью стали продвигаться по ней. В некоторых местах тропа спускалась в низовья, ее пересекали реки и их притоки, так что приходилось переправляться через них вброд, а потом опять взбиралась на вершины хребтов и опять тянулась вперед.
Через пять или шесть дней разведчики вышли в широкую долину, где увидели пасущийся скот и горское селение, которое не значилось на имевшейся у них топографической карте Кавказа. Им стало ясно, что это и есть то таинственное место, где проживают грабители, которых они разыскивают. Чтобы не быть замеченными, они стали об-
ходить селение вокруг и с южной стороны от него наткнулись на тропу, подобную той, по которой только что шли. Разведчики догадались, что по этой тропе жители селения угоняют краденый скот для продажи в приморские города, а потому решили продолжить разведку.
Через три-четыре дня опасного странствования по перевалам они пришли в Сухум, откуда по почте направили государю подробный отчет о своей разведывательной миссии и просили прислать в Сухум инженеров для строительства горной дороги, отряд солдат и вместе с тем кирки, ломы, лопаты и динамит. В короткое время все это было привезено в Сухум пароходом из Одесского морского порта. Разведчики провели приехавших инженеров по тропе до горского селения, те сделали соответствующие замеры, после чего солдаты стали строить дорогу шириной в сажень с расчетом, чтобы по ней могла свободно пройти пара запряженных лошадей. Через некоторое время дорога кривой лентой протянулась в даль гор, то подымаясь чуть ли не до самых вершин хребтов, обходя неприступные скалы, то спускаясь вниз к долине, где протекала река Гумиста, то снова подымаясь на возвышенности и потом опять спускаясь вниз, во многих местах перебрасываясь с берега на берег через притоки этой реки и горные ручьи. На расстоянии примерно семидесяти километров от Сухума она поднялась на высоченный хребет, перевалив через который, опустилась в ту широкую долину, где находилось таинственное селение.
После окончания строительства дороги из Сухума на лошадях привезли пушки и, окружив населенный пункт, дали несколько залпов мимо него. Все жители без особого сопротивления сдались, за исключением немногих всадников, которые хотели было известной им горной тропой умчаться прочь, но были задержаны перегородившими им путь солдатами. По ходу расследования выяснилось, что в этой горной долине проживало полудикое племя абазинов, прозывавшихся “псха”. Этим именем и назвали прежде неизвестную местность, нанеся ее на карту. Многие из жителей селения могли свободно изъясняться по-русски.
На другой день все жители селения от мала до велика со всем движимым имуществом, которое только смогло уложиться на арбы, были по новопостроенной дороге этапированы в Сухум, откуда на пароходе их со всеми пожитками и скотом увезли в Новороссийск и переправили для поселения на Кубань, где по указу царя были отведены для них земельные участки. Однако в тот же месяц все они сбежали куда-то в неизвестном направлении.
С той давней поры, заверил слушателей пустынножитель, в долине Псху никто не живет, сам он там никогда не бывал, но, если монахи пожелают пойти туда, он отправится вместе с ними на розыск этого пустынного места. Как горный житель,’ он, конечно, более сведущ и лучше ориентируется в той местности, притом втроем пускаться в путь гораздо безопаснее, нежели вдвоем.

Книга далее

Комментарии (2)

Всего: 2 комментария
  
#1 | Андрей Рыбак »» | 11.12.2018 07:42
  
5
Возникновение пустынной обители

В скором времени, взвалив на плечи мешки с провиантом, три бородатых человека в монашеском одеянии поздним вечером вышли из Сухума.
Пропутешествовав всю ночь, перед рассветом они пришли к келье пустынножителя, находившейся недалеко от греческого селения Ахалшени, провели в ней день и ночь, а утром следующего дня продолжили свой путь. Пустынножитель взял с собой имевшийся у него небольшой шатер на случай дождя в ночное время, а также походный котелок и маленький топорик.
Взбираясь по зигзагообразной дороге, они к полудню достигли высшей точки возвышенности, находившейся в стороне от Ахалшени, после чего пошли под уклон и поздно вечером пришли к широкому притоку, впадавшему в реку Гумисту. Перейдя его вброд, на правом берегу раскинули шатер и провели там ночь, а утром пошли дальше вверх по течению Гумисты. Дорога беспрестанно то подымалась на возвышенности, то вновь спускалась к берегу реки, то опять вилась по косогору. К вечеру второго дня они пришли к подножию перевала и, переночевав, утром стали преодолевать самый трудный участок дороги, состоящий из цепи беспрерывных зигзагов, тянущихся к вершине перевала. Изнемогая от усталости, обливаясь потом, садясь через каждые пятнадцать-двадцать минут на отдых, они продвигались вперед черепашьим шагом и далеко за полдень наконец-то перешли через тянущийся с востока на запад гребень хребта и, спустившись в долину, весь остаток дня и следующий день бродили там, изучая эту необитаемую местность.
Ранним утром следующего дня они отправились в обратный путь. Идя теперь почти порожняком, они за два дня прошагали это большое расстояние и к вечеру пришли к келье пустынножителя. Отдохнув там, два изгнанника ночью ушли в Сухум, оставив пустынножителя в его келье.
Через десять-тринадцать дней к нему явилась целая группа монахов, нагруженных тяжелыми походными мешками и плотницким инструментом, предводительствуемая известными ему горнопроходчиками. Через день они рано утром ушли по дороге на Псху. А еще через неделю знакомые пустынножителю монахи возвратились к его келье и попросили нанять в селении четырех лошадей с вьючными седлами и закупить для братства у местных жителей продукты питания, в основном кукурузную муку и фасоль, так как растительное масло и сахар были приобретены еще в городе. (Ушедшие на новое местожительство монахи имели при ‘себе денежные сбережения, ибо монастырская казна перед закрытием обители была распределена настоятелем между братией.) Купленное продовольствие было перевезено в монашеский стан.
В осенний период на Псху завезено было не только продовольствие, но и строительный материал: стекло, гвозди, дополнительный плотницкий инструмент, железные печки с трубами, два котла, ведра, вся хозяйственная утварь и прочее.
За короткий промежуток времени братство сообща смогло построить несколько жилых помещений, в которых на первое время разместились все насельники. После этого приступили к строительству деревянной церкви в виде молитвенного дома первоначально небольшого размера. Но впоследствии храм удлинили, привезли для него колокол и завели распорядок дня в соответствии с правилом Пахомия Великого, которое сообщено было в далекой древности явившимся к Пахомию ангелом Божиим.
Правило это заключало в себе набор известных всей Церкви молитв, начиная с Трисвятого по “Отче наш”, затем двенадцать раз “Господи, помилуй”, «Слава, и ныне”, потом “Приидите, поклонимся” трижды и 50-й псалом царя Давида “Помилуй мя, Боже» — весь, с начала до конца, за ним Символ веры, после него сто молитв Иисусовых и по окончании их “Достойно есть”. Это правило велено было совершать по всем монастырям, находившимся под управлением Пахомия по двенадцать раз в течение дня и по двенадцать раз в течение ночи. В начале каждого часа звонарь ударами колокола извещал о начале молитвословия, братство приостанавливало свою работу, и все те, кто находился вместе, сообща прочитывали упомянутые молитвы, а работавшие поодиночке прочитывали их каждый сам для себя.
Ночами же в период крайне тяжелых работ, при которых вся братия уставала до изнеможения, правило это читалось с некоторым замедлением во времени, но все равно без изменения и сокращения. А когда закончились спешные работы по строительству, то его стали совершать так, как о нем было заповедано.
Немало хлопот доставило монахам, исполнявшим обязанность рассыльных, приобретение для братства зимней одежды и обуви. Все догадывались о том, что в тех местах должна быть суровая многоснежная зима, поскольку Псху находилась высоко над уровнем моря. В декабре начался обильный снегопад, и долину завалило глубоким снегом, так что все насельники оказались до весны плененными снежными заносами.
При наступлении весны у братства появились заботы по разработке целины для посадки картофеля, посева кукурузы, фасоли и прочих огородных культур. Живущие в Сухуме участливые братья и сестры во Христе, не считаясь с трудностями, приобрели для поселившихся в долине Псху монахов все необходимое, прежде всего семена, потом нужные материалы и прочий скарб и даже саженцы фруктовых деревьев. Все это в ночное время отправлялось по назначению. Пустынножитель, находясь вблизи селения, заказал в кузнице сошники для сох и зубья для бороны и все это переправил на Псху, где братия смастерили сохи и борону. Нанятыми в Ахалшени лошадьми они вспахали и засеяли целое поле новоразработанной земли и по краям его посадили привезенные саженцы слив, груш, яблонь и грецких орехов.
С течением времени возникла нужда в постройке водяной мельницы, жернова для которой заранее были приобретены в городе. За летний период построены были и хранилища для овощей.
После Петрова дня братство стало вкушать ранние плоды своего урожая: огурцы, помидоры, молодой картофель, зеленые стручки фасоли и молодые початки кукурузы. С той поры не стало нужды в продовольственной помощи извне, за исключением соли, растительного и коровьего масла и кое-какой мелочи. Осенью сняли обильный урожай капусты, засолили ее в объемистых кадках, изготовленных летом примитивным способом на деревянных обручах, засолили также огурцы и помидоры. Еще в середине лета молодые зеленые стручки фасоли, слегка отваривая, складывали также в кадки, приготовляя из них кавказскую туршу.
К концу осени прекратилась наконец эта непомерная спешка, издергавшая все нервы сообществу насельников, и распорядок дня вошел в нормальную колею, все стали посвящать сэкономленные минуты богослужению. И так спокойно потекли день за днем, месяц за месяцем…
На следующий год несколько расширили посевную площадь, устроив виноградник, потом завели несколько пчелосемей, найденных в дуплах деревьев, которые в результате заботливого ухода дали многоотводчатый пасечный приплод, так что в короткое время образовалась огромная пасека, приносившая в последующие годы большие материальные доходы братству. Медом стали рассчитываться за все общебратские издержки и траты, а также за наем лошадей. Часть меда увозили в город и там раздавали братьям и сестрам во Христе, вознаграждая их этим за постоянную помощь братству. Пчеловоды научились со временем извлекать из ульев большое количество воска, так что пустынная церковь с излишком снабжена была восковыми свечами, часть которых увозили даже в городской храм, где возжигали их от имени скитского братства.
И так эта мирная жизнь монашеской общины без малейших преткновений продолжалась более двенадцати лет.
Разгром братства на Псху

Во второй половине 30-х годов каким-то неведомым путем до правительства дошла сокровенная весть, что в одном из междугорий, в плодородной долине Псху недалеко
от Сухума, укрылось новоафонское монастырское братство и продолжает вести свою монашескую жизнь, как и в былые годы.
В летнюю пору в середине дня нежданно-негаданно на Псху заявилась экспедиционная группа численностью одиннадцать человек, откомандированная Народным комиссариатом внутренних дел. Все они были вооружены винтовками, ручными пулеметами и даже бомбометами, с ними были сыскная собака и три поводыря с навьюченными лошадьми. Оцепив место жительства насельников, они собрали их вместе и в тот же день этапом погнали в Сухум. Избежали этой участи лишь четыре человека, заготавливавшие в то время в лесу клепки для новых кадок.
Так сто четырнадцать монахов, взяв с собой продовольствие, какое смогли найти в ту пору дня, пошли в неизвестность, повинуясь требованиям конвоиров. Одолев перевал, на небольшой равнинке разожгли костры и провели там ночь.
Рано утром командир группы скомандовал:
— Пулеметчики, бомбометчики — к бою! — И те, взяв наизготовку оружие, впятером пошли впереди этапируемых, а шесть человек, в том числе и сам командир, сзади.
Арестованное братство медленно двигалось по косогорам, то подымаясь на возвышенности, то спускаясь в долину, по которой течет река Гумиста с ее притоками, временами останавливаясь на отдых.
Престарелый схимонах Матфей, выбившись из сил, еле-еле тащился среди идущих братий. После каждого привала он обычно начинал идти впереди, но в течение часа его постепенно обгоняли один за другим все идущие, и наконец он оказывался самым последним. Тогда по необходимости делали привал, и после кратковременного отдыха он опять начинал идти в числе первых, но через короткий промежуток времени снова оказывался позади всех. Из-за этого за весь день было пройдено не более пятнадцати километров.
Найдя удобное низменное место, командир решил остановиться на ночлег. Снова разожгли костры, и все, кто сидя, кто лежа, разместились возле них. Конвоиры, сменяясь, по двое всю ночь сидели на карауле. Утром командир опять скомандовал:
— Пулеметчики, бомбометчики — к бою!
И все повторилось, как и в предыдущий день.
После ночного отдыха отец Матфей шел вроде бы бодро, не отставая от других, но, как только солнце начало пригревать, он опять поплелся в хвосте и, когда оказался самым последним, командир остановил этап на отдых.
После привала он, обратясь к отцу Матфею, сказал:
— А ну, старик, шагай один вперед!
И тот, поднявшись, пошел по тропе медленным шагом. Чуть только он несколько отдалился от сидевшей братии, командир, взяв винтовку, прицелился и выстрелил в него. Отец Матфей, споткнувшись, взмахнул руками и упал навзничь. Разрывная пуля, угодив ему в затылок, размозжила всю голову. Два конвоира поспешно подбежали к убитому, схватили его за ноги и волоком потащили вниз по склону.
Вся трава на косогоре, по которому волочили тело отца Матфея, обагрилась кровью. Невдалеке оказалась небольшая ложбинка, на краю которой был случайный навал камней разной величины. Конвоиры, затащив тело в это естественное углубление, забросали его камнями. За пятнадцать-двадцать минут погребение было окончено, и этап немедленно двинулся в путь.
После этой изуверской расправы монахам стало понятно, для какой цели их ведут в город и что ожидает их в будущем.
  
#2 | Андрей Рыбак »» | 20.12.2018 12:32
  
3
Камера смертников

Еще дважды они останавливались на ночлег и только в середине пятого дня наконец прибыли в Сухум, к зданию управления милиции.
Там пригнанную толпу арестантов разделили пополам: одну часть в количестве пятидесяти шести человек сразу же отправили в Тбилиси, а вторую — пятьдесят семь человек — посадили на пароход и увезли в Новороссийск.
По прибытии в порт их посадили в кузовы подъехавших грузовиков и привезли в тюремный двор, где на каждого стали заполнять личное дело, указывая фамилию, имя, отчество, место и год рождения; затем в отдельную графу вносили внешние приметы: рост, сложение, цвет волос; каждого обнажали до пояса с целью выявления каких-либо отличительных признаков на теле: родинок, шрамов, может быть татуировок, то есть наколок, какие обычно бывают у воров-рецидивистов. Все эти особенности записывались на случай побега из тюрьмы, чтобы опознать личность бежавшего, даже если он скроет себя под вымышленной фамилией. Затем у арестованных сняли отпечатки пальцев и каждого сфотографировали.
После этого дежурный по корпусу завел всех в коридор тюрьмы и сказал стоявшему там ключнику:
— Размести их по смертным камерам.
Ключник привел всю толпу во второй не особенно длинный коридор, где виднелся ряд дверей, и, отворяя их одну за другой, впускал в каждую камеру по нескольку человек, пока не разместил всех. Дежурный по корпусу стоял тут же, внимательно наблюдая за происходившим разводом.
Внутренний вид камер наводил ужас на всякого входящего туда. Прежде всего бросалась в глаза затемненность окон, в проемах которых было установлено по четыре ряда толстых решеток, закрепленных длинными шпиглями. Снаружи на окна были навешены наклонные козырьки-ставни, нижняя часть которых несколько не доходила до подоконников, чтобы можно было раскрыть створки рам для проветривания камер. Верхняя же часть ставней позволяла свету через неширокие отверстия проникать в помещение.
По всему полу камеры, поперек настила из досок на расстоянии двадцати пяти — тридцати сантиметров одна от другой, лежали толстые ленты из шинового железа шириной в четыре с половиной сантиметра, прибитые шпиглями к полу. Такими же железными полосами по бдительной предусмотрительности начальника тюрьмы, расчерчен был и весь потолок. Туалетный бачок, стоявший в углу около двери, железной дужкой был притиснут к стене и закрыт на замок.
Братьев-монахов развели по камерам во второй половине дня. С удивлением они увидели, что все находившиеся в камерах арестанты спали крепким сном. На двойных нарах едва хватило места, где можно было бы лечь вновь пришедшим. Через какое-то время спавшие один за другим стали просыпаться. Они сидели молча, с потупленными глазами, никто из них не поинтересовался у вновь пришедших, кто они и за какое преступление водворены в камеру смертников. И так все молча сидели до конца дня.
Вечером открылось раздаточное оконце, устроенное в середине двери на высоте примерно полутора метров от пола, и через него стали подавать из коридора миски, наполненные баландой из ячневой крупы-сечки без малейшего признака содержания жиров. После ужина все опять легли на свои места в молчаливой задумчивости, каждый был удручен ожидаемой участью.
С наступлением темноты в коридорах зазвонили электрические звонки, их резкий звук слышен был по всем камерам — они возвещали о времени поверки. Через некоторое время дежурные поочередно стали заходить во все камеры и проверять их исправность. Прежде всего тщательно осматривали решетки, затем пол, после этого сгоняли в одну сторону камеры всех находившихся там людей и по картотекам производили перекличку, называя только фамилию, а каждый из окликаемых, отзываясь, называл свое имя, отчество, номер статьи уголовного кодекса, по которой был осужден, и поспешно переходил на другую сторону камеры.
По окончании поверки звонки возвестили о времени отбоя, после которого смолкли разговоры и прекратилось хождение внутри камер — все должны были ложиться спать.
Но в смертных камерах наступало время неусыпного бдения в течение всей ночи, потому что смертники находились в непрестанном боязливом ожидании той неведомой минуты, когда откроется застекленное отверстие в двери — волчок, через который наблюдают за обреченными, после чего тихо отворится дверь камеры и кого-то вызовут в коридор.
Перед полуночью все бывали особенно встревожены. Два человека посменно через каждый час или полтора становились на колени возле порога и, приложившись ухом к нижней части двери, прислушивались к тому, что происходило в коридоре. Остальные же, сидя бок о бок на краю нижних нар, не отрывали взора от приникших к двери наблюдателей… Все беспрерывно курили папиросу за папиросой, бросая окурки под ноги, вследствие чего к утру весь пол был покрыт сплошной белой массой папиросных гильз.
В камере, куда водворили нас, шесть братьев-монахов, находилось двадцать уголовных преступников, приговоренных к расстрелу за различные тяжкие преступления, в частности за бандитизм и за убийства, совершенные с особой жестокостью. Были там и заведующие складами, приговоренные к расстрелу за крупные растраты; и политические преступники, присужденные спецколлегиями к “высшей мере социальной защиты” за шпионаж, за принародное разглашение государственных тайн, за попытку забраться на иностранное судно; были также обвиненные за вредительство и прочее, и прочее.
В первую ночь нашего пребывания в камере не случилось никаких происшествий, но мы тоже всю ночь не спали, охваченные общим психозом, за исключением одного лишь схимонаха Парфения, душевное состояние которого ни на йоту не было потрясено тем обстоятельством, что его ни за что ни про что без суда и следствия водворили в камеру смертников. Он, будучи на положении заживо погребенного, чувствовал себя абсолютно спокойно, его сердце не тревожило это общее напряжение, каким преисполнены были все находившиеся там. Вечером он долго молился, потом немного поспал, затем, проснувшись, исполнил правило полунощницы, после чего молча сидел на нарах, занимаясь, по всей вероятности, Иисусовой молитвой, тогда как остальные пятеро монахов, и особенно я, малодушный, не только что не совершали должное молитвенное правило, а даже забыли призвать в помощь себе имя Божие или Пресвятой Богородицы.
Всю ночь я был обуреваем одними и теми же недоуменными помыслами, я просто терялся в догадках: на основании чего и за какую именно вину нас сразу же всех до единого разместили по смертным камерам? Ведь мы не совершили никакого преступления и никаких нарушений законов, установленных властью… Мы вели мироотреченную жизнь в соответствии с монашеским обетом, который обязывал нас к уединению ради внимательного бытия, при котором несомненно яснее предоставлялась возможность к самопознанию, вследствие которого доброхотно усиливались подвиги наших покаянных трудов при нравственном самовоспитании. В пустыни нам было удобнее достигать духовного приближения к Богу. Поэтому мы отстранились
от всего, что препятствовало этому приближению. И я никак не мог понять, в чем же именно исполнительные органы власти усмотрели погрешность в образе нашего бытия.
Разговоры отца Парфения

В течение следующего дня, когда выспавшиеся обреченники сидели молча на нарах, отец Парфений, приметив одного человека с интеллигентным лицом, подсел к нему и обратился с вопросом:
— За какую вину, любезный, приговорили тебя к расстрелу?
Тот не особенно охотно, но все-таки стал ему рассказывать:
— Я исполнял должность заведующего элеватором. В минувшем году из управления области было разослано указание совершить уборку урожая хлебов в сжатые сроки. Ради этого они пустили на поля комбайны намного раньше должного времени, зерно было еще недозревшим. Я принял его, не зная об этом, вследствие чего на элеваторе завелся клещ, за что меня и моих сотрудников в числе трех человек обвинили во вредительстве и приговорили к расстрелу. По сегодняшний день не могу равнодушно вспоминать о возмутительно наглом поступке. В зал суда, где спецколлегия при закрытых дверях производила разбор нашего дела, были приглашены от многих организаций города одни лишь члены партии. Когда по окончании суда нам зачитали смертный приговор, они все как один устроили бурную овацию, выражая этим свою солидарность необоснованному приговору. Это ли не безумие, какого нельзя себе представить?!
После разговора с заведующим элеватором отец Парфений подсел к молодому парню, сидевшему в молчаливой задумчивости на краю нар, и обратился с вопросом:
— А тебя за что, молодой человек, приговорили к расстрелу?
Тот тихо стал говорить:
— В минувшую весну я решил ограбить одну квартиру в многоэтажном доме. Выследив момент, когда хозяин квартиры ушел на работу, я подошел к двери и, постучав в нее, сказал: “Вам телеграмма”. Хозяйка открыла дверь. Быстро войдя в комнату, я оттолкнул хозяйку в сторону и закрыл дверь на крючок. Она, видя это, догадалась, что я ее обманул, и громко закричала. Вытащив из-под пальто привешенный в потайном кармане маленький топорик, я, размахнувшись, ударил ее обухом по голове — хозяйка, вскрикнув, упала. Кровь ручейком потекла по полу от двери к противоположной стене. Бывшая в комнате маленькая дочь, увидев кровь и лежащую без движения мать, тоже стала от испуга громко кричать и плакать — волей-неволей пришлось убить и ее. В квартире я нашел лишь несколько облигаций и, взяв их, поспешно удалился. Через продолжительное время я решил проверить облигации, для чего пришел в сберкассу и отдал их контролерше. Она, посмотрев номера по имевшейся у нее таблице, отложила облигации в сторону и на несколько минут вышла куда-то из служебного кабинета, затем вернулась, неся в руке еще несколько таблиц и, сев за стол, продолжала искать номера, а я стоял в ожидании. Вдруг в помещение сберкассы вошли два милиционера и, подойдя ко мне, взяли меня за руки и защелкнули на них браслеты наручников. Оказывается, номера облигаций были записаны их владельцем на листке бумаги, по которому он и сверялся относительно выигрыша, принося листок в сберкассу. Милиция, переписав эти номера, сразу же поставила об этом в известность все сберегательные кассы. И вот контролерша, распознав разыскиваемые облигации, вышла из кабинета и позвонила по телефону в милицию, а чтобы задержать меня на время в помещении сберкассы, принесла с собой старые таблицы тиражей, делая вид, будто бы продолжает искать номера.
— Какого ты возраста? — осведомился у него отец Парфений.
— Да мне только еще семнадцать лет, — ответил парень.
— Можно надеяться, что твой смертный приговор отменит кассационная коллегия Верховного суда с заменой его на десятилетнее лишение свободы с отбыванием срока наказания в исправительно-трудовом лагере. Я заключаю об этом на основании личной убежденности, потому что в давно минувшие годы мне пришлось долгое время быть судебным заседателем и с подобными явлениями встречаться несколько раз.
После этих слов парень несколько ободрился.
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© LogoSlovo.ru 2000 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU