МЛАДОСТАРЧЕСТВО - ХАРАКТЕРНЫЙ СОБЛАЗН НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам;
но горе тому человеку, через которого соблазн приходит.
(Мф. 18, 7)
Не должен быть из новообращенных,
чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом.
(1 Тим. 3. 6)
Предыстория и суть проблемы
Еще не так давно Церковь была гонима. Ее обещали уничтожить: закрывали храмы, расстреливали и ссылали духовенство, всячески притесняли верующих, даже устраивали «безбожные пятилетки» для окончательного уничтожения религии... Сталин торжественно обещал, что к 1 мая 1937 года имя Бога навсегда будет забыто на территории СССР. Эти времена закончились совсем недавно — многие еще помнят широкомасштабное хрущевское гонение и его обещание показать но телевизору последнего попа.
Но, несмотря на гонение, в некотором отношении в те времена было проще. Враг был не скрытым, а видимым — он не рядился в «овечью шкуру», а тел на Церковь открыто и нагло. Здесь ясно был виден враг, четко пролегала линия фронта—и понятно было, что отступать некуда: тыла фактически не было — надо было стоять насмерть. Насмерть и стояли. Тех, кто стоял насмерть, мы недавно прославили в чине святых, отпраздновав эту победу духа над смертью.
Но сегодня все переменилось: линия фронта исчезла, и непонятно стало, где тыл, а где враг, потому что нападения начались со всех сторон. Все смешалось. Наступило время соблазнов. Враг изменил тактику — он стал приходить иод видом доброго пастыря. Судите сами. Раньше у нас старцев было — по пальцам одной руки можно было перечесть, и те говорили про себя: «Старцев не знаем, стариков у нас много, а вот старцев чего-то не замечали». Сегодня же старцы, духовидцы и тайноз-рители стали расти как грибы в лесу после дождя. Среди них встречаются и самозванцы, выдающие себя за православных монахов, священников.
Иеромонах Анатолий (Берестов) в своей книге «"Православные колдуны" — кто они?» приводит рассказ одного молодого прихожанина, который попал на прием к «прозорливому старцу» «схимонаху Феодосию», для того чтобы исцелиться от страсти к винопитию.
«Взялся он меня лечить, — рассказывает молодой человек, — смотрит на икону Божией Матери и "общается" с ней. А потом мне в глаза смотрит, да так, что никак не могу оторваться от его взгляда. Чувствую: хребет мой начинает трещать, потом ощутил вытягивающую боль из таза, будто у меня изнутри вытаскивают что-то, а ведь Феодосии ко мне и не прикоснулся.
За общей трапезой пили много вина, и водки, и спирта. Феодосии над водкой молитвы читал... Но после его молитв и питья "освященной водки" — не знаю, как и назвать, — такие страсти начались! Не то что не избавился от иривычки к винопитию — она чуть не погубила меня. До запоя дошло. В отчаянии примчался я к "отцу Феодосию":
— Что мне делать?! Я весь бесами облеплен!
— Л как ты думал, — отвечает "старец", — ведь я их растревожил!
И снова — молитвы, "исповедь" (только потом подумал я: а какое право имеет он исповедовать, ведь даже если монах, как говорит, но ведь не иеромонах, а в то время я был загипнотизирован и принимал все, что делает Феодосии, на веру). Достал "старец" святого масла, всего меня помазал, в том числе и интимные места (лишь йотом я опомнился — ведь это кощунство!). А потом начал наставлять:
— Блудного греха не бойся. Все блудят, и епископы тоже. Это естественный грех! И если ты будешь — ничего! И грех содомский — это ерунда! Потом добавил: "Только смотри, не исповедуй никому, а то я лечить не буду!"
А потом "старец" стал меня уговаривать лечь с ним в постель, как я понял, на содомский грех хотел соблазнить...»1. (1 (Берестов) Анатолии, иером. Алевтина Печерская. «Православные колдуны» — кто они? М, 1998. С. 126— 127.)
Понятно, что во всех нас живет неистребимая жажда подлинного духовного руководства. Но только непонимание того, в чем заключено подлинное старчество, делает нас доверчивыми к любому, кто назовет себя старцем, духовидцем или врачевателем от Бога. Увы, юношу не смутило, что этот «монах» находится не в монастыре, а ведет «прием» на частной квартире, куда его под строгим секретом привели «знающие люди». 11е спросил он «старца», в каком монастыре он подвизается (обман выявился бы сразу!), кто дал ему благословение лечить? (проверка показала бы, что такое благословение невозможно получить от настоятеля монастыря), — нет, он безоглядно вручил себя во власть «чудотворца». Опыт «чудот-ворсния» оказался печальным.
Этот рассказ — яркий пример нашей безответственности в деле спасения. Он напомнил мне один случай, свидетелем которого пришлось быть. Заведующий хирургическим отделением, совершая обход и узнав о том, что больному завтра предстоит операция, спросил его: «А кто вам будет делать операцию?» — «Не знаю», — ответил больной. «Как же так, — закричал на него заведующий, — ведь вы под нож ложитесь, доверяете свою жизнь — и не знаете кому?» На следующий день больного повезли на операцию, — с операции он уже в палату не вернулся.
Если таким ответственным должен быть наш выбор даже в деле телесного врачевания, то сколь более ответственным он должен быть в деле духовном, ведь здесь речь идет не о временной жизни тела, а о вечной жизни души. Но мы тем не менее легко отдаем нашу душу во врачевание различным проходимцам, самозванцам и прельщенным -только потому, что кто-то назвал их старцами.
И эта наша безответственность и доверчивость породили еще один феномен нашего времени, неизвестный ранее рынок услуг — спрос и предложение на то, что раньше давалось только очень немногим, особо просвещенным благодатью людям, а нынче сделалось «ходовым товаром». Кому же не хотелось бы исцелиться чудесным образом или узнать волю Божию о нем? Сегодня такие услуги предлагают очень многие колдуны и экстрасенсы, маскируясь православными иконами, свечами и молитвами. А эта маскировка действует неотразимо — иконы и свечи лишают нас критического сознания. Пользуясь нашим доверием к внешним атрибутам, колдуны и экстрасенсы стали надевать на себя не только кресты, но и священнические и даже епископские одежды1. (1 Иеромонах Анатолий (Берестов) в своей книге «"Православные колдуны" кто они?» описывает деятельность ТОО «Проис» - центра народного целительства на улице Радио, который предлагает следующие оккультные услуги: «освобождение от сглаза и порчи, пробуждение экстрасенсорных способностей, развитие чувствительности к восприятию особых видов энергии, повышение энергетического уровня и защитных функций организма, обучение приемам набора энергии и управления ею». Центр этот обосновался под покровом якобы православного храма. Его возглавляет неизвестно откуда взявшийся митрополит Рафаил. Он возглавляет богослужения, сам ведет прием больных и проводит сеансы экстрасенсорного лечения.)
Однако подобного рода внешние соблазны не так страшны, как кажутся на первый взгляд, — они легко могут быть обнаружены: как бы ни маскировался какой-нибудь колдун под православного старца или даже под митрополита, рано или поздно он все равно будет разоблачен. Другое дело, когда явного подлога нет, когда священник имеет правильное рукоположение, соблюдает уставы и церковные предписания, ведет внешне благочестивую жизнь, но пользуется данной ему властью неправедно: в целях самовозвеличения, а не спасения паствы. В этом случае распознать соблазн гораздо тру/шее: он может не осознаваться и самим пастырем, — и потому приходит он изнутри и тайно разрушает Церковь. Таких священников принято сегодня именовать младостарцами; так можно называть и всех тех, кто незаконно присвоил себе звание учителя.
Архимандрит Лазарь в своей книге «Ангелу Лаодикийской Церкви» дает очень точную характеристику прельщенного пастыря. «От незнания, от непонимания своего собственного духовного уровня, — пишет он, — человек впадает в состояние прелестное, мечтательное. Он мнит в себе несуществующие добродетели, считает положительными, духовными, богоугодными душевные, нервные порывы своей души. Вся душевная деятельность такого человека сосредоточивается в уме и на кончиках нервов, отсюда порывистый, взбудораженный, сумбурный образ всей жизни. От такой наружной горячности происходит разгорячение чувств и помыслов, мечтаний и переживаний. Все это делает человека "взвинченным", подвижным, активным, суетливым. В его голове рождаются тысячи планов и идей, в сердце — море желаний и чувств, но все они направлены вовне, в земной мир, на устройство и преобразование земной, мирской обстановки. И хотя, при поверхностном взгляде, вся эта деятельность как будто ориентирована на Бога, на Евангелие, но па самом деле она вполне самодеятельна и самонадеянна. Бог, евангельские заповеди', уставы и правила церковной жизни, обряды и богослужения — здесь только оболочка, только фон и покрытие, в центре же всей своей деятельности такой "труженик" ставит себя и свою волю. Такой человек, не видящий и не понимающий на самом деле, кто он и каков пред Богом, мнит себя незаменимым слугой Божьим, апостолом и "другом" Господним. Он становится "перед" Богом, спиной к Нему, поворачиваясь лицом к народу, и изо всех сил начинает приглашать прийти и поклониться Богу, проповедуемому им, но вскоре уже забывает справляться у Самого Господа, что и как делать, и в уверенности, что его труд богоугоден, так увлекается, что забывает о Боге и начинает привлекать народ к себе самому. "Если же руководитель начнет искать послушание себе, а не Богу, не достоин он быть руководителем ближнего! Он не слуга Божий! Слуга диавола, его орудие, его сеть!"» — цитируя епископа Игнатия Брянчанинова, делает вывод архимандрит1.( 1 Лазарь, архимандрит. Ангелу Лаодикийской Церкви. М., 1998. С. 35-36.) И этот страшный вывод заставляет о многом задуматься. Хочется понять, каким образом пастырь, призванный служить Богу, может стать слугой диавола? Как это явление проникло в Церковь, как оно зарождается, вызревает — и что способствует его развитию?
Причины появления лжестарчества
Соблазн младостарчества существовал во все времена. Еще апостол Павел, наставляя Тимофея, предупреждал, что кандидат в епископы1 (1 В то время епископ возглавлял приход и был, по существу, пресвитером. Только когда число приходов умножилось, функции епископа стали иными. Поэтому все, что говорит апостол о епископе, без всякой натяжки можно отнести к пресвитеру.) не должен быть из новообращенных, чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом (1 Тим. 3, 6). Но сам же апостол в прощальной беседе с ефесскими пресвитерам и пророчески предвещает: я знаю, что, по отшествии моем, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою (Деян. 20, 29-30).
Итак, соблазн лжепастырства действовал даже тогда, когда Церковь жила единым Духом и у верующих было одно сердце и одна душа (Деян. 4, 32). Эпоха апостольской Церкви — это время особых благодатных даров, явленных и в пастырях, и в пастве. В дальнейшем, с притоком огромного количества новообращенных и естественного понижения духовно-нравственных требований к ним, произошло уже и заметное оскудение этих первоначальных даров. Поэтому самые ревностные христиане, жаждущие подлинной духовной жизни, стали убегать в пустыню, где они могли полностью посвятить себя Богу. Некоторые из подвижников добивались такого совершенства, что полностью избавлялись от страстей, получали, прежде всего, дар любви, а вместе с ним и дар духовного разумения и прозорливости. В бесстрастности им открывалась воля Божия. Естественно, такие сосуды благодати привлекали к себе внимание тех, кто искал пути к спасению. Зная, что этим духоносным подвижникам открыта воля Божия, многие просили у них руководства своей духовной жизнью, сознательно отказываясь от собственной воли. Но такое послушание имело одну важную для понимания исследуемого явления особенность: это было послушание не священнику, а простому монаху, имеющему особый дар духовничества. Древние монахи отказывались от принятия сана по той причине, что сан дает власть, а ее получение несовместимо с монашеской жизнью в покаянии и послушании. Поэтому монашеское руководство было руководством, в котором всячески избегали проявления власти. И полное и всецелое послушание такому старцу было застраховано от злоупотребления духовной властью.
Так и родилась эта практика полного послушания духовному старцу. О духовном насилии, о несвободе здесь не могло быть и речи, потому что старец своими советами и опекой только помогал своему послушнику взращивать в себе «нового человека». Такая работа была подобна работе садовника в уходе за садом. Она была органична -и рождала замечательные духовные плоды, которые и были свидетельством того, что такое послушание есть действительно исполнение воли Божией, а не воли человеческой.
Однако со временем таких бесстрастных наставников становилось все меньше, а опыт полного послушания, широко распространившись, постепенно обессмысливался, потому что из него исчезало главное: открытая духовному старцу воля Божия.
Святитель Игнатий Брянчанинов, проделавший огромную работу по изучению и осмыслению опыта пастырства и духовничества, считал, что подобное послушание возможно было только в древности. Но и в древности таковых старцев, писал он, «всегда было ничтожное число», «в наше же время» [середина XIX века] «богодухновенных наставников нет»1. (1 Сочинения епископа Игнатия: В 5 т. СПб., 1905. Т. 1. С. 274.)
Поэтому, остерегая всех тех, кто искал духовного руководства по образцу древнего старчества, он предлагал устроить современное ему духовничество следующим образом: «По учению отцов, жительство... единственно приличествующее нашему времени, есть жительство под руководством Отеческих писаний с советом преуспевших братии; этот совет опять должно проверять по писанию отцов... Отцы, близкие к нашему времени, называют богодухновенных руководителей достоянием древности... Они предостерегают от учителей неискусных, чтобы не заразиться их лжеучением... Возразят: вера послушника может заменить недостаточество старца. Неправда: вера в истину спасает, вера в ложь и в бесовскую прелесть губит, по учению Апостола (см.: 2 Фес. 2, 10-12)»1. (1 Цит. по: Осипов Л. И. Ищущему спасения. Свято-Успенская Почаевская Лавра; Житомир, 1997. С. 34-35. «Преподобный Симеон, — пишет святитель Игнатий, -жил в десятом столетии по Рождеству Христову, за девять веков до нашего времени: вот уже когда раздается голос Праведника в Святой Христовой Церкви о недостатке истинных, Духоносных руководителей, о множестве лжеучителей. С течением времени более и более оскудевали удовлетворительные наставники монашества: тогда Святые Отцы начали более и более предлагать руководство Священным Писанием и Писаниями Отеческими» (Игнатии Брянчяниновв, свят. Творения. М., 1998. Т. 5. С. 78-79).) И это написано в XIX веке, который дал Церкви целый сонм прозорливых старцев. Что же можно сказать о духовничестве в наше апостасийное время?
Но мы, начитавшись литературы об оптинских старцах, и сейчас ищем для себя духовников, которым можно было бы довериться в слепое послушание. Однако даже опыт послушания у оптинских старцев сильно отличается от древнего опыта. Древнее духовничество распространено было в среде монашествующих и было возможно только при совместном проживании старца и послушника. Оптинские старцы давали советы приходившим к ним мирянам; сама форма такого общения уже исключала жесткое, безоговорочное послушание. К тому же оптинские старцы были чрезвычайно осторожны в решении чьих-либо судеб: они часто оставляли выбор за духовным чадом. Так что у русских старцев мы наблюдаем не слепое копирование опыта древних отцов, а творческое его применение в соответствии с духовными потребностями новой эпохи. Древние старцы все без исключения обладали личной, а не священнической благодатью (они почти все были простыми монахами), они имели личный нравственно-духовный авторитет, — их духовничество носило харизматический характер, именно поэтому и послушание им было таким всецелым и беспрекословным. Причем такое всецелое послушничество никогда не навязывалось ими самими — его предлагали те, кто просил их руководства. Поэтому духовничество древних отцов коренным образом отличалось от современного. Когда же опыт древних отцов бел творческого осмысления переносят в другие условия, распространяя его чуть ли не на любого приходского священника, это приводит к результатам плачевным.
Иван Михайлович Концевич, автор популярной книги об оптинских старцах, писал о причине возникновения лжестарчества: «Когда истинные старцы, можно сказать, отсутствуют, люди, жаждущие найти себе духовную опору, выбирают какое-либо духовное лицо, им почему-либо симпатичное, и говорят: "Я отношусь к нему как к старцу"1. (1 Это как раз то самое возражение, о котором пишет святитель Игнатий: «Возразят: вера послушника может заменить недостаточество старца» (см. выше).) Если духовник окажется трезвым, духовно честным, он резко отстранит такое отношение. Но сколько таких, которые охотно попадаются в сети, им расставляемые. Ибо это "лицедейство", по выражению си. Игнатия Брянчанинова, ведет самозваного старца к духовной смерти. Он сам теряет почву под ногами и идет уже кривыми путями, растеряв все то, что собирал и приобретал за всю прошлую жизнь»2. (2 Концевич И. М. Оптина пустынь и ее время. Репринт. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1995. С. 12-13.)
Итак, первая причина возникновения такого духовничества — психология паствы. Не желая меняться, мы хотим переложить ответственность за все, что с нами происходит, на пастыря. Такое бегство от свободы и ответственности выражается иногда в готовности выполнить все, что угодно. Один инок уверял, что если старец благословит его соблудить с кем-либо или убить кого-то, то он без всякого сомнения сделает это, потому что давал обет послушания. Но такое «послушание» - форма идолопоклонничества, когда через нарушение заповедей происходит измена Богу: старец почитается больше, чем Бог. И не важно, найдется ли старец, способный благословить на преступление, — беда в том, что мы внутренне на это готовы. Предпосылкой такой готовности является склонность русского человека к максимализму. Но эта максималистская открытость сочетается с поразительной наивностью и доверчивостью. Поэтому такой открытый, наивный и готовый жертвовать собой человек и сам может стать жертвой бессовестного насилия.
Вторая причина объективная, на нее тоже указывает Иван Михайлович Концевич. «Современное духовничество, — пишет он, — родилось из древнего монастырского старчества и является его вторичной формой. Благодаря родственности этих явлений, духовничества и старчества, у малоопытных священников, знакомых с аскетической литературой только теоретически, всегда может возникнуть соблазн "превышения власти" — перехода грани духовничества, чтобы старчествовать, — в то время как они даже понятия не имеют, в чем сущность истинного старчества. Это "младостарчество" (по одному меткому выражению) вносит разлад в окружающую жизнь. Оно таит опасность причинить и непоправимый вред душе опекаемого»1. (1 Концевич И. М. Оптина пустынь и ее время. СП.)
Третья причина — это неготовность кандидата. В 3-м правиле Лаодикийского Собора говорится: «Недавно крещенных не подобает производить в чин священнический». Они должны были пройти соответствующую подготовку. К сожалению, в наше время, в силу опять-таки объективных обстоятельств, кандидаты не смогли соответствующим образом подготовиться к принятию сана, — сразу потребовалось очень много священников.
Четвертая причина — недостойность кандидата. Кандидат, нарушивший определенные церковные каноны, не может быть рукоположен во священника. Но сегодня каноны постоянно нарушаются под предлогом того, что нет людей, которые соответствовали бы этим канонам. Не беремся судить, так ли это. Опыт Церкви, зафиксированный в канонах, говорит о том, что кандидат, не соответствующий этим канонам, по рукоположении сталкивается с сильнейшими искушениями от злых духов. Он не может выстоять против них, потому что они получили над ним власть. О том, что такая власть имеется, и говорят нам каноны.
Пятая причина — отсутствие настоящего, а часто и всякого духовного руководства у самого священника. Чаще всего руководство сводится лишь к формальной исповеди у епархиального духовника или к крайне редкому посещению какого-нибудь старца.
Но самая главная причина — это поврежденность человеческой природы в грехопадении. Поэтому младостарчество — это, конечно, не сумма влияний и сопутствующих обстоятельств, а явление вполне самобытное. Смысл христианского духовного делания заключается в восстановлении падшей природы человека, но младостарческое руководство не способствует осознанию болезни — наоборот, все страсти в этом случае получают статус добродетелей. Поэтому они попадают как бы в «удобренную» влияниями и обстоятельствами почву, в которой развиваются с особенной силой.
Необходимо учесть еще и особенности нашего времени. Коммунистический период истории оставил нам в наследство привычку к всеохватывающему лицемерию: ведь каждый, принося жертвы идеологическому идолу, обязан был говорить совсем не то, что он думает. Следствием этого явилось глубокое повреждение некоторых способностей нашей души. Для такой души атмосфера лицемерия и лжи стала привычной и даже необходимой, подобно тому, как вредная привычка становится второй натурой. Все это время активно подавлялось личностное начало: людей отучили принимать самостоятельные решения, нести ответственность. А эта глубоко укорененная привычка заставляет людей и в наше время искать тех, кто принимал бы за них решения, брал бы на себя ответственность за их поступки, даже за безнравственные (грехи). Во священнике такие люди как раз и видят того, на кого можно переложить нравственную ответственность.
Длительное влияние атеизма привело к разрушению христианской культуры и христианского мироощущения. Поэтому современный человек, открывая для себя значение религии, склонен к восприятию ее самых архаичных форм. Общая религиозная атмосфера сегодня, увы, не христианская, а языческая. Именно ее привносят в Церковь новообращенные. Социологические опросы свидетельствуют, что среди тех, кто часто посещает храм, верящих в предсказания астрологов вдвое больше, чем среди тех, кто посещает его редко или вообще в него не ходит. Это говорит о том, что у многих церковных людей сохраняются языческие взгляды, в том числе и по отношению к старцам. «Келейники да и сами старцы свидетельствуют: современные паломники почти не задают духовных вопросов. К старцу относятся, грубо говоря, как к гадалке: где сейчас мой сын, он давно пропал из дому; менять ли мне эту квартиру на другую, на какую именно и какого числа; поступать ли в торговый колледж или в педагогический институт? И т. д. и т. и.»1. (1 Хоружий С. С. Феномен русского старчества // Церковь и время. 2002. № 4 (21). С. 217.) Современные прихожане хотят видеть в пастыре некоего пророка-ведуна и экстрасенса — ведь в средствах массовой информации постоянно пропагандируются идеи оккультизма. Священник Даниил Сысоев2 (2 Заведующий Миссионерским отделом Душепопечительского I Центра во имя св. прав. Иоанна Кронштадтского.) отмечает, что к поиску старцев очень склонны те, кто до прихода в Церковь побывал в оккультных сектах. Поэтому проблема младостарчества — это еще и проблема влияния современного мира на Церковь. Новая религиозная эпоха, как ее называют оккультисты, «New Age», создает и новую волну оккультного интереса к религии.
Когда же потребовалось поставить большое количество священнослужителей, младостарчество стало явлением массовым. В декабре 1998 года Священный Синод был вынужден принять специальное определение по этому вопросу. «Некоторые священнослужители, — говорится в нем, — получившие от Бога в Таинстве Священства право на духовное руководство паствой, считают, что таковое право означает безраздельную власть над душами людей. Не памятуя о том, что отношения между духовником и духовными чадами должны строиться на основе взаимного уважения и доверия, таковые пастыри переносят сугубо монашеское понятие беспрекословного подчинения послушника старцу на взаимоотношения между мирянином и его духовным отцом, вторгаются во внутренние вопросы личной и семейной жизни прихожан, подчиняют себе пасомых, забывая о богоданной свободе, к которой призваны все христиане (см.: Гал. 5, 13). Подобные недопустимые методы духовного руководства в некоторых случаях оборачиваются трагедией для пасомого, который свое несогласие с духовником переносит на Церковь. Такие люди покидают Православную Церковь и нередко становятся легкой добычей сектантов»1. (1 Пришлось как-то беседовать с одной женщиной, которая рассказала о духовнике, назначившем ее мужу, впервые пришедшему на исповедь, неподъемную епитимью в тысячу поклонов в день. Муж, конечно, не смог понести такую епитимью — с горя запил, перестал посещать храм.)
В своем докладе на Юбилейном Архиерейском Соборе Святейший Патриарх Алексий сказал: «Продолжаются случаи самочинного наложения неоправданных прещений, давления на волю пасомых в тех областях жизни, где Церковь предполагает внутреннюю свободу. Считаю важным прекращение такой практики и строгий контроль правящих архиереев за детальным исполнением упомянутого Синодального определения».
Решения Архиерейского Собора 2000 года: сделать богословие приоритетной областью церковной науки, создать базу для получения серьезного богословского образования, вменить пастырям в обязанность получение духовного образования, — несомненно, связаны с той же проблемой младостарчества. Характерно, что именно к богословию было обращено внимание Собора, потому что любое отступление от святоотеческой традиции начинается с неправильной идеи, а младостарчество возникает там, где есть заблуждение — вера в ложь1.
(1 Но вера в ложь берет начало в порочной воле, т. е. в неверно ориентированной свободе.) Поэтому здесь хотелось бы разобраться, каким образом отсутствие богословских знаний может привести к столь значительному искажению традиции.
Нужно ли богословие в деле спасения?
Богословие, по мнению святых отцов, имеет большое значение в деле спасения. «Ведение Божественной истины, — наставлял святитель Феофан Затворник, — служит основанием спасительного жития»2. (2 Георгий (Тертышников), архым. Святитель Феофан Затворник и его учение о спасении. М., 1999. С. 393.) Но почему-то у нас все равно остается, мягко говоря, настороженное отношение к богословию. Сегодня от многих священнослужителей можно услышать, что богословие не нужно и даже опасно, что надо не богословием заниматься, а веровать в Бога в простоте: молиться и каяться в своих грехах, смиряться и делать добрые дела.
Но можно ли правильно молиться и каяться, можно ли богоугодно смиряться и совершать добрые дела, не имея верного представления о том, что является существом этих добродетелей? А такое представление и есть богословское знание.
Все молитвословия православной Церкви наполнены догматическими истинами, поэтому молиться, не богословствуя, невозможно1. (1 Молитвы церковные подчинены основополагающему принципу: lex orandi lex credenti est (правило молитвы есть правило веры), т. е. все молитвы и богослужение выражают догматическое учение Церкви.) Протоиерей Георгий Флоровский по этому поводу пишет: «Христианское богослужение от начала имеет характер скорее догматический, нежели лирический... С человеческой стороны богослужение есть, прежде всего, исповедание — свидетельство веры, не только излияние чувств». Невозможно молиться Богу, ничего не зная о Нем2, (2 Если мы представляем себе Бога суровым полицейским надзирателем, который только и следит за тем, чтобы не были нарушены Им установленные правила, и безжалостно наказывает за малейшую провинность, то наша молитва уже не будет православной молитвой — это будет, скорее, языческая молитва. Таким образом, наше «богословие» может изменить весь духовный строй нашей жизни. Немецкий философ Вальтер Шубарт в своей книге «Европа и душа Востока» так характеризует представление западного человека о Боге: «Бог как начальник полиции во Вселенной — вот мудрость Запада» (Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 2000. С. 98).) а такого рода знание есть знание богословское. «Богомыслие1, (1 Архимандрит Георгий (Тертышников), всю свою жизнь посвятивший изучению трудов святителя Феофана, разъясняет, что понимал святитель под богомыслием: «Богомыслие есть благоговейное размышление о Божественных свойствах, о домостроительстве нашего спасения, о благости, правосудии, всемогуществе, вездесущии, всеведении Божием, о Его творении и промышлении, об устроении спасения в Господе Иисусе Христе, о святых Таинствах, о Царствии Небесном» (Георгии (Тертышников), архим. Святитель Феофан Затворник и его учение о спасении. С. 486). Богомыслие, таким образом, есть то же богословие.) или созерцание свойств и действий Господа» святые отцы, как говорит святитель Феофан Затворник, почитали «ключом молитвы, и молитвы непрестанной»2. (2 Цит. по указанному выше соч. архимандрита Георгия (Тсртышникова). С. 489.) Конечно, главное в молитве — это встреча с Живым Богом. Но она может состояться только тогда, когда у нас имеется богословский «ключ молитвы», о котором говорит святитель Феофан. Точно так же и каяться невозможно без знания о Том, Кому каешься. Иначе, как это нередко бывало, можно додуматься до того, чтобы приносить покаяние «матери сырой земле». Таинство Покаяния всегда связано с исповеданием веры, оно есть, прежде всего, испытание веры1. (1 Священник на исповеди обязан, согласно требнику, задать кающемуся прежде всего вопрос о вере: « Рпы ми, чадо: яко Церковь Кафолическая, Апостольская, на востоце насажденная и возращенная, и от востока по всей вселенней разсеянная, и на востоце и доселе недвижимо, и непременно пребывающая, предаде и научи; и аще не сумнишися в коем предании». Кающийся же в подтверждение своей веры должен прочитать православный символ веры. Но и на этом испытание веры не заканчивается, потому что кающемуся предлагается следующий вопрос: «Рцы ми, чадо: Не был ли еси еретик, или отступник; Не держался ли еси с ними, их капища посещая, поучения слушая, или книги их прочитовая».) В славе, воздаваемой Богу через это исповедание, и в нравственном изменении человека заключен созидательный смысл таинства покаяния. Само покаяние, если следовать греческому тексту Евангелия, есть изменение ума (metanoia), но произвести изменение ума возможно только тогда, когда знаешь, что надо поменять и по какому образцу. А образец этот формируется благодаря богословским знаниям.
Святые отцы покаяние понимали более расширенно, не только как исповедь священнику, но и как постоянное предстояние перед Богом с сокрушенным сердцем. Оно должно сопровождать человека до самой смерти. «Покаяние, — поучает преподобный Исаак Сирин, — есть корабль, а страх — его кормчий, любовь же божественная — пристань»1. (1 Исаак Сирин преп. Слова подвижнические. Слово 83. М., 1858.) В покаянии мы встречаемся с инобытием — со своим будущим; и расстаемся с наличным бытием — со своим прошлым. Покаяние — это жажда иного бытия, желание измениться. У нас же покаяние чаще всего превращается в отчет о проделанной работе по сбору своих грехов. Мы ищем грехов, а не инобытия, — мы собираем свое прошлое, ничего не предпринимая для своего будущего. Но наше будущее — это Христос. Покаяние, как и всякое Таинство, есть встреча со Христом. И чтобы эта встреча состоялась, надо уже хотя бы кое-что знать о Том, с Кем мы собираемся встретиться. А это знание дает нам богословие.
Смирение тоже невозможно приобрести без богословских знаний. Многие пастыри наивно полагают, что смиренным любой прихожанин может стать легко и быстро сразу же после их проповеди о смирении (а смиренному — зачем богословие?). Но подлинное смирение, по учению святых отцов, есть добродетель, приобретаемая на высших ступенях аскетического подвига2. (2 Архимандрит Георгий (Тертышников), излагая учение святителя Феофана как бы от его имени, пишет: «Смирение настоящее - венец духовного совершенства, и является оно, когда другие добродетели уже расцвели в сердце и приходят в зрелость» (Георгий (Тертышни-ков), архим. Святитель Феофан Затворник и его учение о спасении. С. 528).) Восхождение же на лествицу добродетелей начинается с приобретения рассудительности. Почему именно рассудительности, на этот вопрос отвечает нам святитель Игнатий Брянчанинов. «Замечено, — поучает он, — что миряне и самые монахи, не имеющие духовного рассуждения, почти всегда увлекаются обманщиками, лицемерами и находящимися в бесовской прелести, признают их за святых и благодатных»1. (1 Игнатий Брянчанинов, свят. Сочинения. М., 1993. Т. 5. С. G1 62.)
«Истинное смиренномудрие, — замечает святитель Игнатий, — характер евангельский, нрав евангельский, образ мыслей евангельский»2. (2 Игнатий Брянчанинов, свят. О прелести. СПб., 2002. С. 99.) Но богословие как раз и является той наукой, которая ведает правильным образом мыслей и научает правильно рассуждать о предметах Божественных. Поэтому без богословия невозможно приобрести смиренномудрие.
Святитель Григорий Богослов говорит, что в грехопадении ум был поражен первым. Следовательно, первым он должен быть и восстановлен. Приобретение рассудительности и есть восстановление ума. Она, по мнению Иоанна Лествичника, дает возможность познавать волю Божию. Смирение же есть покорность воле Божией. Поэтому без рассудительности невозможно приобрести смирение.
Без приобретения рассудительности невозможно и личностное становление человека. Нравственность — основа личности. Она зиждется на выборе человека, на умении различать добро и зло. Без этого умения нельзя достигнуть и высшей нравственной ступени — любви, потому что без рассудительности трудно пробудить совесть, а она есть источник нравственности в человеке, ибо она, по утверждению святых отцов, голос Бога в человеке. "Совесть" и "сознание", — разъясняет священник Андрей Лоргус, — близки по этимологии терминов: "совесть" значит "советоваться с самим собой", или "соведать", т. е. "сознавать" — "сознание". И в греческом языке эти два понятия происходят от одного термина συνεδησις, что одновременно может означать и совесть, и сознание»1. (1 Лоргус Андрей, свящ. Православная антропология. С. 163.) Но это лишь языковое свидетельство того, что в совестливое состояние души мы приходим сознательно, через разумение.
Смиренным человек может быть только тогда, когда свободен, ибо смирение не рабство, а свободный нравственный выбор. Подлинная свобода есть исполнение воли Божией, то же, что, по существу, есть и подлинное смирение. К нему человек может прийти только через осознание своего достоинства, которое заключается в его бого-подобии1. (1 Святитель Григорий Богослов говорит об этом: «Если будешь низко думать о себе, то напомню тебе, что ты — Христова тварь, Христово дыхание, Христова честная часть, а потому вместе небесный и земной, приснопамятное творение. Ты — созданный Бог (выделено мною. — свящ. В. С), через Христовы страдания идущий в нетленную славу» (цит. по: Лоргус Андрей, свящ. Православная антропология. С. 48). Священномученик Ириней Лионский говорил: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом».) Знание о своем высоком призвании и в то же время о глубокой поврежденности человека, и рождает в человеке подлинное смирение. Но такое знание человек может приобрести только в результате богословского осмысления.
Также и добрые дела невозможно делать, не зная, что такое добро. Представления о добре у людей весьма неопределенны и расплывчаты, — под такие представления подходят дела совсем не добрые. Так, например, под лозунгом любви, терпимости, ненасилия можно культивировать гомосексуализм, педофилию и вообще любую безнравственность. Под видом ложно понятого послушания можно дойти и до отвержения заповеди Божией. Зло всегда рядится в одежду добродетели, пытаясь смешать все понятия даже у людей, верующих в Бога. Евангелие повествует нам о таком смешении — Иисус, обращаясь к ученикам, говорит: наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу (Ин. 16,2). Поэтому и для того, чтобы делать добро, необходимо богословие, ибо без него можно творить настоящее зло, не сомневаясь в том, что делаешь добро.
Простота веры может быть тогда, когда у верующего есть верный внутренний образ Христа, который позволяет ему обрести целомудрие и не уклониться на путь безнравственности. Но это возможно только для тех людей, которые на протяжении многих поколений воспитывались на принципах христианской нравственности. Верить целостно, в простоте, можно лишь при необыкновенной чистоте сердца (нравственной неиспорченности) и при целомудренном (не засоренном ложными идеями) уме. В наше время это практически невозможно, потому что была прервана связь поколений, а в той нравственной грязи, в которой ныне пребывает мир, нельзя сохранить сердце в чистоте. Его нужно долго и усердно очищать — для этого надо знать, от чего его необходимо очистить, а это уже является сферой богословия. Встретить сегодня незасоренный ум также маловероятно, как и чистое сердце, потому что и мне простые люди в Церкви — это бывшие комсомольцы и комсомолки, т. е. те, кто так или иначе был приобщен к идеологии марксизма. Поэтому сейчас и простому человеку необходимо показать несостоятельность материализма, а это тоже сфера богословия.
Те, кто пережил опыт богоотступничества, веруют гораздо глубже - их вера выстрадана (здесь уместно вспомнить притчу о блудном сыне). У русского человека, который такой опыт имеет, невозможна наивная вера - ему нельзя сохранить свою веру без ответов на «последние вопросы»1. (1 «Последние вопросы» — это термин, введенный в духовный обиход Ф. М. Достоевским. Это вопросы о смысле жизни и смерти, о Боге и человеке, о свободе и происхождении из этой свободы добра и зла. Но все эти вопросы являются чисто богословскими.) Сегодня он должен строить свою веру сознательно, а для этого необходимо богословие.
Да и просто веры в Бога недостаточно, ибо и бесы веруют и трепещут (Иак. 2,19). Вера должна быть или зрячей, или умной, а для этого надо знать, как веровать, — без знания слепая вера не может отличить ересь от истины, она может привести к предательству Христа. Ведь Христа распяли не атеисты, а глубоко верующие люди. Поэтому богословие — это отнюдь не экзотический, не раритетный предмет, изучение которого совсем не обязательно, а предмет, необходимый в духовной жизни. Никто не станет спорить, что кораблю, вышедшему в открытое море, необходим компас, иначе он собьется с курса и постепенно развернется в другую сторону. Точно так же и богословие необходимо всем, кто хочет удерживать правильный курс корабля спасения в море греха и соблазна. Но диавол хочет сбить с правильного курса корабль, поэтому он всегда против богословия1. (1 Впрочем, диавол выступает не против богословия вообще. Он против богословия, которое открывает истину. Но он за богословие, которое есть лишь утонченное мудрование от плотского ума, однако прикрытое одеждою богословской терминологии.)
Многие младостарцы не устают повторять: «Богословие не нужно, оно вредно». Но подобные высказывания вовсе не означают того, что они действительно от него отказались, так как у всех младостарцев есть богословские взгляды — они все равно богословствуют, только богословствуют от себя, поэтому их богословие «доморощенное», нетрадиционное. Но «кафолическое богословие, — пишет протоиерей Георгий Флоровский, — следует за учительным авторитетом Церкви, за ее живой традицией»2. (2 Флоровский Георгий, прот. Догмат и история. М, 1988. С. 179.)
Аскетическое делание тоже невозможно без богословия. Основа аскетики — это умное делание: умная молитва, духовное размышление, слежение за помыслами1 (' Слово «помысел» в святоотеческом языке не адекватно слову «мысль» — там это, скорее, направление воли — сердечная привязанность, страсть. Помыслы гнездятся в сердце, но зависят от ума, от мысли. «Причина страсти чувство», однако «неправильное употребление чувств от ума», учил преподобный Иоанн Лествичник. Но, несомненно, в понятии «помысел» заключен и привычный для нас смысл, поэтому здесь этот термин употребляется в более узком и известном нам смысле.)— изменение своих мыслей и через это преображение страстей, ибо страсти, по учению отцов, это искаженные добродетели. Умное делание не умерщвляет страсти, а преображает их. Святитель Григорий Палама, возражая Варлааму, который считал бесстрастие умерщвлением страстной части души, писал: «Но мы научены, философ, что бесстрастие — это не умерщвление страстной части души, а ее преложение от худшего к лучшему и свойственное ей действие в отношении божественного при полном отвращении от зла и обращении к добру»2. (2 Слово подвижническое 17. Цит. по: Мандзаридис Георгий. Обожение человека по учению святителя Григория Паламы. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2003. С. 75.)
Борьба с помыслами понималась святыми отцами не как отказ от мышления и не как постоянное сосредоточение на недобрых помыслах (потому что, даже если мы думаем о чем-то, отрицая это в мысли, мы бываем на этом сосредоточены), а как созидание в себе новых Божественных смыслов, как богомыслие.
Богомыслие является неотъемлемым человеческим свойством. Как невозможно представить человека без свободы, ибо это уже будет не человек, точно так же невозможно представить его и не размышляющим о Боге. Потеря интереса к богословию у современного человека свидетельствует о серьезной духовной болезни, при которой душа его попала в плен внешних вещных отношений, и это сделало ее нечувствительной к вечному. Это говорит о том, что человек возвращается, как выражались святые отцы, в «состояние неразумных животных». Сосредоточенность на внешнем — характерная особенность животной жизни. Человек, в отличие от животного, обладает способностью к самоуглублению и сосредоточению. Можно сказать, что чем более человек способен к этому, тем более он становится поистине человеком. Аскет подвигом молитвы и сосредоточения на внутреннем преодолевает именно вот эту рассеянность человека, отвлеченность его на внешнее, которые свойственны животной природе. Он становится человеком изменяющимся, ищущим Царствия Небесного. И богословие помогает совершить это самоуглубление и изменение, — помогает искать Царствие Небесное. http://alexey-moscow.narod.ru/knigi/sokolov.htm
Здравствуйте!На самом деле тема очень серьезная ,ведь людские судьбы ломаются,я сам пострадал от такого младостарца,не буду описывать все как было,скажу лишь одно он пообещал,а я поверил и через болезнь он мною панипулировал,6 лет я делал все как он мне говорил,в итоге мне он напророчествовал ,что в моей жизни ничего хорошего не будет.И к тому же у него удавились 2 человека.Вопрос такой!Куда смотрит РПЦ МП,ведь люди приезжают с серьезными проблемами,а те начинают обещать и пользоваться положением безвыходности,например мой пример,дак он в итоге начал меня шантажировать,запугивать,разве это нормально?и хочется предупредить людей у кого беда или серьезные проблемы,братие и сестры ездите к проверенным людям ,старцам они есть и имена ихние известны и запомните истиный старец никогда не будет вам навязывать свою идею и свои взгляды,а ваш выбор будет уважать и помолится за вас и за ваш выбор.А младостарцев и прочий элемент ихнего рода нужно вообще запрещать в служении и подальше отстранять от людей.Помоги все Бог!