Любовь, ведущая к бессмертию

Елизавета Юрьевна Пиленко

Есть личности, которые никогда не заботились о том, чтобы их имена вошли в историю. Есть личности, для которых человеческая слава ничего не значит по сравнению с любовью к Богу. Но часто случается так, что именно они навсегда остаются в памяти людей. Так произошло и с именем матери Марии – о ней не перестают говорить до сих пор. Ее деятельность всегда вызывала восхищение одних и осуждение других. А между тем, сложная судьба этой необыкновенной женщины наполнена удивительными и трагическими событиями.
В 1891 году в Риге родилась Елизавета Юрьевна Пиленко (так звали в миру мать Марию). Детство и отрочество ее прошли около Анапы. Там у ее отца, директора Никитского ботанического сада в Крыму, было небольшое имение.
После смерти отца семья переехала в Петербург. Юная Елизавета стремится к поискам истины, интересуется литературой и искусством, углубляется в религиозные поиски. На одном из творческих вечеров Лиза знакомится с Дмитрием Кузьминым-Караваевым – юристом, близким другом многих литераторов – и в 18 лет выходит за него замуж. В период их недолгого брака выходят ее первые книги: “Скифские черепки”, “Юрали”, “Руфь”. Через несколько лет она расходится с мужем и уезжает с их дочерью Гаяной в родную Анапу.
В городе своего детства Елизавета переживает начало революции и все, что с этим связано: неразбериху с властью, жизненные проблемы. Когда начинаются выборы в городскую думу, Лиза принимает в них горячее участие. Ее выбирают членом муниципального совета, ответственной за образование и медицину. В школах и больницах не хватает мест. Также мало учителей, врачей. Казна Анапы пуста…
Елизавета вступает в партию социалистов-революционеров. Устраивает митинги, ездит с выступлениями по стране. В 1917 году она становится заместителем или, как тогда говорили, товарищем городского головы в Aнапе. А в 27 лет Елизавету Пиленко выбирают городским головой и ей приходится самой искать выход из самых невероятных ситуаций, которые возникают в связи с трудностями гражданской войны и постоянной сменой власти. Когда город оказался в руках красноармейцев, она отстаивала порядок в городе и бесстрашно противостояла матросам-красноармейцам, спасая культурные ценности города. После захвата города белогвардейцами, ее арестовали, обвинив в сотрудничестве с большевиками, и в марте 1919 года отправили в Екатеринодар, где судили военно-окружным судом. По законам военного времени подсудимую Пиленко можно было «к стене ставить» или дать приличный срок. Но…все круто меняется, в подсудимую влюбляется Даниил Скобцов – председатель военно-окружного суда Кубанской области – личность в ту пору значительная. В итоге обвинение снято. Через месяц молодые венчаются в Александро-Невском Соборе.
Гражданская война распространялась на юг. Революция охватила всю страну. Даниил Скобцов, продолжавший активную политическую деятельность, настоял на эвакуации семьи. Сначала – в Стамбул, потом в Югославию, а в 1923 году – в Париж. Семья состояла из шести человек: Елизавета Юрьевна Скобцова (будущая монахиня Мария), София Борисовна Пиленко (ее мать), Даниил Ермолаевич Скобцов (ее муж), сын Юра (который родился в Тифлисе перед отъездом семьи в Стамбул), и две дочери – Настя (родилась в Югославии, накануне отъезда в Париж) и Гаяна ( старшая из детей, родилась еще в России).
Заграница встретила их тяжелой материальной нуждой. Но Елизавета Юрьевна мужественно с ней боролась, занимаясь и рукоделием, и литературным трудом. Положение несколько улучшилось, когда ее муж выдержал экзамен и стал шофером такси. Так был обеспечен небольшой, но стабильный заработок. Но финансовые заботы отошли на задний план, когда тяжело заболела младшая дочь Настя.
Сначала родители не понимали, что она серьезно больна. Им казалось, что она лишь очень медленно поправляется после гриппа, которым переболела вся семья в продолжение зимы 1925-26 годов. Но вскоре состояние больной начало вызывать тревогу – тем более, что ни один из вызванных врачей не мог определить, почему она продолжает терять в весе и чахнуть. Только когда ее состояние стало уже критическим, нашелся молодой врач, который сразу поставил диагноз – менингит. Настю поместили в знаменитый Пастеровский институт. По ходатайству вдовы И. И. Мечникова, матери дали особое разрешение находиться при больной и ухаживать за ней. В течение почти двух месяцев она присутствовала при медленном умирании своей дочери. Настя скончалась 7 марта 1926 года.
Смерть ребенка оставила неизгладимый след в душе матери, но дала и мощный толчок ее духовной жизни. В записке, набросанной Елизаветой Юрьев-ной у смертного одра дочери, есть такие слова: «Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила, и сейчас хочу настоящего и очищенного пути не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать, понять и принять смерть… Как бы ни тяжела была пытка, я нахожу невозможным создать что-либо большее, чем эти три слова: «Любите друг друга», только до конца и без исключения. И тогда все оправдано, и жизнь озарена, а иначе она мерзость и бремя…» Позже она писала: «Это называется «посетил Господь». Чем? Горем? Больше, чем горем, – вдруг открыл истинную сущность вещей, – и увидали мы, с одной стороны, мертвый скелет живого…, мертвенность всего творения, а с другой стороны, одновременно с этим увидали мы живо-творящий, огненный, все пронизывающий и все попаляющий и утешительный Дух. «…Такого рода Посещение, – говорила Елизавета Юрьевна о собственном своем опыте, – заражает душу, наполняет ее, как поток, как пылающий очаг». Похожие мысли она выразила в стихах:

Все еще думала я, что богата,
Думала, что живому мать.
Господи, Господи, близится плата
И до конца надо мне обнищать.
Земные надежды, порывы, восторги, –
Все, чем питаюсь и чем я сыта, –
Из утомленного сердца исторгни,
Чтобы осталась одна маета.
Мысли мои так ничтожны – убоги,
Чувства – греховны, и воля – слаба.
И средь земной многотрудной дороги
Я неключимая, Боже, раба.

От своего несчастья она обратилась к горю и несчастью других людей. Умерла ее девочка Настя, но материнство Елизаветы Юрьевны не умерло. Оно пронизало все ее отношение к людям. Все сильнее было стремление ее служить всем обездоленным. Елизавета Юрьевна стала стремиться к монашеству как самоотверженному служению Господу и людям. Митрополит Евлогий (Георгиевский), поддерживая в ней это стремление, с согласия ее супруга дал ей церковный развод и сам постриг ее в церкви парижского Богословского института с именем Мария – в честь преподобной Марии Египетской.
До пострига Елизавета Юрьевна много выступала с лекциями и докладами на религиозные темы. При постриге митрополит благословил ее проповедовать и в храмах после богослужения. В молодости, в бытность свою в Петербурге, Елизавета Юрьевна изучала богословие и сдавала экстерном экзамены профессорам духовной академии. На первое время ей дали тихую светлую келью в институте, где она могла спокойно молиться, размышлять и готовиться к своему монашескому подвигу. Еще до пострига она писала: “Мне стало ведомо новое, особое, широкое и всеобъемлющее материнство. Я вернулась с того кладбища (похорон дочери) другим человеком, с новой дорогой впереди, с новым смыслом жизни. И теперь нужно было это чувство воплотить в жизнь”.
Мать не судит своих детей, мать любит и помогает им, чтобы спасти их. И мать Мария стала не судить, а любить и помогать, и эта любовь должна была распространяться на всего человека, на всю личность – тело, душу и дух. Еще до пострига мать Мария насмотрелась на жизнь русских эмигрантов. Хотя Франция встретила их несколько радушнее других стран, положение их осложнилось требованием свидетельства о постоянном местожительстве. Без него нельзя было получить ни работу, ни государственные пособия, нельзя было зарегистрироваться. Получался заколдованный круг. Многие не могли выбраться из него, и нужда гнала их в трущобы. Теперь мать Мария поставила перед собой цель – создать такой дом, который действительно стал бы постоянным домом для этих людей, где они могли бы получить гражданские права и потом найти работу.
Свой первый дом в Париже на улице Вилла де Сакс мать Мария арендовала, не имея в наличии никаких средств. Она знала, что дело ее было дело Божие. Митрополит Евлогий помог в критическую минуту, когда нужно было вносить арендную плату. А позже дом получил общественную поддержку. В первое время он был совершенно неблагоустроен, не имел мебели, но мать Мария сразу перешла туда жить, спала на полу. Позже он был настолько переполнен, что основательница его перешла в закуток под лестницей, за котельной. Там она принимала друзей, приглашая их “посидеть на пепле”. В этом закутке были иконы, хаос книг, рукописей, вышивок, портрет умершей дочери, скудная мебель и дыра, заткнутая старым сапогом, где жила прирученная крыса. Тут уже не было ничего “своего”, а в дверь непрерывно стучали. Иногда приходило до сорока человек в день – знакомых и незнакомых, со своими нуждами, горестями и радостями. Через два года потребовался уже больший дом (ул. Лурмель, 77). И опять денег никаких, риск огромный, но она не боится. В самом Париже она основала еще несколько домов того же типа, что и на улице Лурмель, и санаторий для туберкулезных, потом превращенный в дом отдыха для них, приходивших туда после больницы, в департаменте Сены и Уазы. Мать Мария не останавливалась даже перед тем, чтобы давать фиктивные справки о работе в основанных ею домах, потому что такие справки давали возможность устраиваться на реальную работу. Через несколько лет парижская администрация заподозрила неладное и, действительно, выявила фиктивность многих справок, выданных матерью Марией, но уважение к ней было настолько велико, что этому делу не дали ход. На улице Лурмель была также создана еще дешевая столовая и “очаг для женщин”. Столовая посещалась, главным образом, безработными, часть обедов выдавалась бесплатно, часть – до 120 обедов в день – по самым низким ценам. Мать Мария не только вела счета, но была организатором, доставая продукты, иногда она сама стояла здесь у плиты жарким парижским летом. Физической работы она не боялась: и полы мыла, и перебивала матрацы, и в то же время писала пламенные статьи, выступала на конференциях. Она написала ряд полемических статей со страстной защитой своего понимания монашества как самоотдачи, служению людям, которое она считала первоочередной задачей, выше созерцания и “аскетических упражнений”.
Образ жизни и даже облик самой матери Марии были часто соблазном для окружающих. Да, она шла в опийные притоны и марсельские портовые кабаки, утешала и пробуждала человеческое в опустившихся людях, и многих спасла оттуда. Но зачем она ходила туда в своем монашеском одеянии, в апостольнике? Зачем она садилась за один столик с пропойцами и блудницами? Разве она не позорила этим своего монашества? Но в этом была и своя жертва, и свой призыв. Это было для того, чтобы эти потерянные люди чувствовали ее своей, а не “миссионершей” в кавычках, и в то же время поняли, что если монахиня не брезгует ими, то уж и не побрезгует Господь, пославший к ним своего слугу. Ведь и Его Самого упрекали за то, что Он ел и пил с грешниками.
Но мать Мария не только нарушала, она и искала новые (в то же время и древние) пути монашества, нарушая привычную традицию и привычное монастырское благолепие. Это искание не было только ее личным, анархическим протестом против старых форм, именно устарелых, а не древних. Новые общественные условия нашей эпохи требовали постановки этих новых принципиальных вопросов и монашества, и христианского пути. Сама жизнь это диктовала.
В 1936 году мать Марию постигло новое горе: ее старшая дочь Гаяна, вернувшаяся за полтора года до того в Советский Союз, умерла в Москве от тифа в возрасте 23 лет. В конце одного стихотворения, посвященного смерти дочери, мать откровенно признавала:

Я заново не знаю и не верю,
Ослеплена я вновь.
Мучительным сомненьем только мерю,
Твой горький путь, любовь.

Мать не могла быть ни на похоронах, ни посещать могилу. В далеком Париже можно было только совершить заупокойную службу, которую мать провела в сосредоточенной молитве, склонившись в земном поклоне. Присутствующие отметили ее особый духовный подъем, исполненный спокойствия. Видно было, что она еще борется с горем, но уже побеждает сомнения.

Не слепи меня, Боже, светом,
Не терзай меня, Боже, страданьем.
Прикоснулась я этим летом
К тайникам Твоего мирозданья.
Средь зеленых, дождливых мест
Вдруг с небес уронил Ты крест.
Поднимаю Твоею же силой
И кричу через силу: «Осанна».


…С началом оккупации Парижа во время Второй мировой войны дом, который она основала на ул. Лурмель, становится одним из штабов Сопротивления, центром антифашистской деятельности в Париже. Здесь мать Мария спасает и укрывает советских военнопленных, евреев. Мать Мария установила связь с французским Сопротивлением, доставала фальшивые документы, переправляла евреев в свободную зону и глухую провинцию. Гонение на евреев все более усиливалось. В ночь с 15 на 16 июля 1942 года были произведены среди них массовые аресты, было взято до 13000 человек, из них – 4051 были дети. Их согнали на зимний велодром на бульваре Гренель. Оттуда пять дней их вывозили в лагеря. Водой можно было пользоваться только из одного крана. Тут были и дети, и роженицы, и только двум врачам было позволено обслуживать этих людей, а многие из заключенных и умирали, и заболевали психически. К концу этих пяти дней детей отделили от родителей, а затем отправили в лагерь смерти в Освенцим.
Мать Мария сумела пробраться на этот велодром и утешать, и кормить детей. Из пяти дней она пробыла там три дня, и тут она впервые увидела воочию режим нацистского концлагеря. Теперь стало ясно, что для евреев это действительно вопрос их жизни и смерти, что надо их укрывать и спасать. Там же мать Мария сумела договориться с шоферами-французами, которые вывозили с велодрома мусор, и в мусорных баках, рискуя жизнью, вывезли не один десяток маленьких детей.
Дома на Лурмель и в Нуази стали важнейшими пунктами укрытия и отправки беглецов, а мать Мария и о. Димитрий пошли на то, чтобы давать фиктивные справки о крещении, которые иногда помогали. Одно время у матери Марии укрывались двое советских военнопленных, бежавших из фашистских лагерей.
Многое из этого стало известно оккупационным властям и послужило поводом для ареста и обвинения матери Марии, о. Димитрия и их помощников в 1943 году. Ее восемнадцатилетнего сына Юрия и отца Димитрия Клепинина отправили в Бухенвальд. Мать Марию отправили в женский концлагерь Равенсбрюк.
Господь дал утешение матери Марии и Юре увидеться в лагере в Компьене перед отправкой ее в Германию. Одна из заключенных, И. Н. Вебстер, описывает это свидание: “Светло. С востока падал какой-то золотистый свет на окно, в раме которого стояла мать Мария в черном, монашеском, лицо ее светилось, и выражение на лице такое, какого не опишешь, не все лица даже раз в жизни преображаются так. Снаружи, под окном, стоял юноша, тонкий, высокий, с золотыми волосами и прекрасным, чистым, прозрачным лицом, на фоне восходящего солнца. И мать и сын, были окружены золотыми лучами... Они тихо говорили. Мир не существовал для них. Наконец, она нагнулась, коснулась устами его бледного лба. Ни мать, ни сын не знали, что это их последняя встреча в этом мире. Долго она после стояла уже одна у окна и смотрела вдаль. Слезы медленно текли по ее щекам”. Юра и в Германии некоторое время был с о. Димитрием. Потом их разлучили. Оба умерли от истощения.
В лагере был предел человеческой беды и муки, страшная возможность духовного отупения и угасания мысли. Здесь так легко было дойти до отчаяния! Но мать Мария не отчаивалась, потому что она уже умела осмысливать страдания и самую смерть. Она учила женщин “не угашать мысли”, переосмысливать окружающее, находить утешение даже в самых страшных образах лагерного быта. Так, в лагере непрерывно дымили трубы крематория, напоминая каждой о неотвратимой обреченности; даже ночью полыхало их зарево, но мать Мария, показывая на этот тяжелый дым, говорила: “Он такой только вначале, около земли, а дальше, выше делается все прозрачнее и чище и, наконец, сливается с небом. Так и в смерти. Так будет с душами”.
Смерть она уже давно воспринимала как рождение в иной, духовный мир, в вечность. И этот день рождения в вечность наступил для матери Марии. Наступила Великая пятница 31 марта 1945 года. Война приближалась к концу. Фашисты торопились уничтожить заключенных. Мать Мария была переведена в так называемый Молодежный лагерь, куда направляли всех безнадежных инвалидов, в первую голову предназначенных для газирования. И здесь, в последнем круге ада, мать Мария, сама больная дизентерией и предельно истощенная, утешала и ободряла своих соузниц, еще более несчастных, чем она, потому что у них не было силы духа, которая поддерживала мать Марию. На перекличке 31 марта 1945 года мать Мария уже не могла подняться и осталась лежать на земле. К вечеру пятницы Страстной седмицы ее потащили в газовую камеру. Её прах смешался с тысячами других жертв.
16 января 2004 года Священный Синод Вселенского Патриархата в Константинополе принял решение о канонизации монахини Марии (Скобцовой).
Николай Бердяев так писал об этой удивительной женщине: «В личности матери Марии были черты, которые так пленяют в русских святых женщинах – обращенность к миру, жажда облегчать страдания, жертвенность, бесстрашие».

Библиография:

1. Геккель С. Мать Мария. Париж. 1980. Гиппиус 3. Н. Живые лица (Прага, 1925) // См. Г. Живые лица.
Воспоминания. Тбилиси.-1991.
2. Кривошеин. "Мать Мария (Скобцова)". К 25-летию со дня кончины. Журнал Московской
Патриархии.- М..- 1970.- № 5.- стр. 30-42.
3. Кайдаш-Лакшина С. Мать Мария // Кайдаш-Лакшина С. Н. Великие женщины России. - М.- 2001. – С.
483-528.

Комментарии (2)

Всего: 2 комментария
#1 | Евгения »» | 09.06.2012 07:27
  
4
Чистая душа, словно горный родник, а улыбка как солнечные лучики.
Посмотрел и как будто утолил жажду глотком живой воды, и потеплело на душе от света добрых глаз.
#2 | Евгения »» | 10.06.2012 11:17
  
4
Мать Мария была также живописцем и графиком. Художественное образование она получала еще в Петербургской гимназии, где занималась рисунком у В.П. Шнейдер, известной акварелистки, близкого друга Н.К. Рериха.
Царь Давид, акварель, 1912-1915 г.
Библейский праведник Иов
Рисунок матери Марии; из фондов Колумбийского университета
В 1980 г. стала известна подборка ее рисунков и акварелей периода 1917 г., сохранившаяся в семье детей петербургского врача-психиатра А.П. Омельченко. Среди них - акварели "Царь Давид", "Тайная вечеря", "Пророки". Специалисты отмечают, что почти все рисунки выполнены в своеобразной технике акварели или гуаши, сверху покрыты тонким слоем воска и им присуща "фресковость", а выполненные маслом на бумаге этюды по манере свидетельствуют о том, что импрессионистская живопись не только была известна матери Марии, но и более всего соответствовала ее творческим изысканиям. Большая часть рисунков теперь хранится в Государственном русском музее в Петербурге, часть имеется в личных коллекциях в России. О папке рисунков, находившейся в "Обществе друзей матери Марии" в Париже после войны сведений нет. Искусствоведы считают, что Елизавета Юрьевна была наделена талантом художника-монументалиста, что и проявилось позже в расписанных ею церквях.
Мать Мария


ЖИЗНЬ (1891-1945)
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© LogoSlovo.ru 2000 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU