В моей жизни был человек удивительной чистоты. Бабушка. Худенькая, некрасивая, с длинным носом и единственным зубом. Глаза у неё были голубыми – такой необыкновенной голубизны не встречала я даже в настоящее время разноцветных контактных линз. Руки у неё были нескладными, большими с глубокими морщинами на самых ладонях. Она неловко их прятала на коленях, когда там не было маленького правнучка. В маленькой комнате у окна она читала Библию. На подоконнике стояла икона, привезённая к зятю из проданного за копейки деревенского дома. Единственное её богатство. Икона была писанная – Христос Вседержитель, с обратной стороны – пожелтевшая газетная вырезка – красноармеец со штыком. Мама вспоминала - когда в дом входили чужие, икону переворачивали красноармейцем к гостю. Красноармеец истлел от времени, а Христос был всё тот же.
Старенькая была бабушка – девяносто лет.
-Грехи умереть не дают. Пособороваться бы, - вздыхала. Слова этого в доме у нас никто не знал.
Из дома бабуля давно не выходила. Десять лет, наверное. А в последние годы потеряла память, помогать по дому не могла, ноги отказали, бегала на четвереньках и спрашивала – чем помочь и беспокоилась:
-А Лена где? А Валя? А Женя? – а через минуту уже забывала сказанное ей и снова повторяла свои вопросы, нарывалась на грубость, в ответ на которую почему-то радостно улыбалась и снова спрашивала:
- А Лена где? А Женя?
Память о прошлом её, однако, не покидала.
-Страшный грех на мне. Когда блокаду с Ленинграда сняли, мои выжившие отыскали меня в нашей деревне – косточки одни от них остались – не узнать. Кушать просили. А у меня не было ничего. Только я складом с продуктами заведовала. До меня двух завскладом под трибунал отдали за воровство. Никогда ничего для себя там не взяла. И им, умирающим, отказала. Думала, расстреляют, а Валюша с Зоей сиротами останутся.
-Бабуля, как ты могла чужое отдать? Это воровство было бы.
- Бог иначе правду меряет.
Умирала бабушка тяжело. Сердце было здоровое, а желудок не работал. Сгнил у живой ещё бабушки желудок. Несколько недель голодом умирала, а умереть не могла.
-Хлебушка, - просила. А я заливалась слезами ставила ей капельницы с питательным раствором.
-Батюшка, мне страшно. Во сне бабушку свою видела. Будто она не мёртвая и не живая. И кругом все такие же – живые мертвецы. Я думала, что бесы, крестила их во сне – не пропадают. Знаю, нельзя сны разгадывать.
-Без исповеди умерла, без святого Причастия. Молиться нужно за неё – много молиться. Любовь не умирает. Где она есть – есть надежда.
Бабушку мою звали – Надеждой.
Только я всегда надеялась, Господи мой, что она за нас в Царствии Твоём молится. Где же мне быть, если она в таком страшном месте? Дорогая моя, бабушка. Она крестила меня во след, Господи! Как же так. А любви во мне нет, Господи. Такой, которая никогда не перестаёт быть. Чем спасать? Чем спастись? Помилуй, Господи.