Каиново семя.



Можно сказать и так: поездка не радовала. Но это означало бы – не сказать ничего.
Автомобиль раскачивало на ухабах дороги, пока ехали по грунтовке, а затем нещадно трясло, когда в черте города выехали на брусчатку. Пары отработанного горючего проникали внутрь крытого фургона с надписью «Хлеб», и дышать, с каждой прошедшей минутой, становилось все трудней; к тому же – подташнивало.
Люди, которые находились в фургоне, не видели друг друга. Стояла тягучая и плотная, словно осязаемая тьма, а в кузове, если и были щели, то свет не проникал сквозь них, потому что там, снаружи, царила осенняя ночь. Неосвещенные улицы — пусты: если настоятельная необходимость выгоняла кого- либо из дому, тогда путник, осторожно крался вдоль стен, где тьма была особенно густой и оставалось меньше шансов встретиться либо с бандитами, либо с теми, кто с ними боролся.
Но с этим мириться было можно. Это не страшно. И не эти мелкие неудобства непомерным грузом давили на поникшие плечи людей. Не они. Нет. Страх всплывал из глубин собственного сознания. Он сковывал смертным холодом сердце, покрывал лоб и все продрогшее тело бисером отвратительно-липкой испарины, заглядывал прямо в душу и открывал ей омерзительный оскал небытия. Голова томилась в тисках боли: казалось, будто на нее накинули металлический обруч, и чья-то безжалостная рука, все сильнее и сильнее сдавливает его. А перед глазами, из стороны в сторону, раскачивается огромный маятник, отсчитывая время, которое осталось у них до исхода.
Каждый знал о том, что ему выдан билет в один конец.
Молчали… Говорить было не, о чем...
Вскоре, людей качнуло вперед, и автомобиль остановился.
Сначала - лай собак, а затем стал слышен неприятный, скребущий звук, который прошелся не только по ушам, но коснулся и каждого сердца. Это тоскливо заныли, застонали плохо смазанные петли на створках тяжелых ворот, открывая вход в, хорошо известную, неизвестность.
Ясен был финал — приговор особой тройки, но неизвестны этапы пути к нему...
Лязгнули металлические детали засова, и чьи-то руки рванули дверь, отчего внутри стало немного светлей.
--Бегом из машины, сволочи! Бегом, падло! -- истошно орал вертухай, и его пронзительные вопли, - иначе не назвать те звуки,которые вырывались из его широко распахнутого рта, -- перекрывали громогласный хор тюремных псов.
Люди, один за одним спрыгивали на утоптанную землю, где немедленно попадали в цепкие руки тюремной охраны. Последние толкали их вперед, порой сбивая с ног, а следующие за ними, кто дубинкой, кто киянкой, сопровождали далее до открытой двери, ведущей внутрь здания. И все с криками, матом и богохульствами, да под неумолчный рык, рвущихся с поводков, натасканных на человека злобных псов.
До мелочей отработанная схема приема, вновь прибывшего, человеческого материала: они так и не поняли, - эти горемыки из фургона, - как оказались в большом помещении, обстановку которого составляли лишь пустые столы, стоявшие вдоль стен - столь неумолимо быстро все произошло.
Возле каждого стола, перекидываясь скабрезными шутками, стояли мужчины и женщины в военной форме. Особи женского пола преобладали — мужчины, по большей части, выступали в качестве загонщиков, которые и согнали узников в плотную группу в центре зала.
--Слушай сюда, контра недобитая. Вещи — на столы, одежду — на столы... Обыск. Живо!
Конвоиры пустили в ход дубинки и киянки, подгоняя непонятливых.
И снова крики, отборная ругань и мат.
И густой запах сивушного перегара...
– Завязывай, братишки. – вскоре приказал старший. – Контра прониклась важностью момента. Они все поняли, и разоблачаются... Кому не ясно?! Одежду сняли! Быстро!
Хуже всех пришлось юной девушке, почти подростку. Она стояла с глазами, полными слез, и затравленно озиралась вокруг. Именно на нее переключилось внимание тюремных надзирателей.
– Давай, давай, заголяйся, контра, – орали они, сопровождая похабные слова, столь же непристойными жестами.
Более других, старалась побольнее уязвить, средних лет вертлявая вертухаечка, с явными следами пьяных оргий на лице и прокуренным голосом. Впрочем, не нам судить: работать так, как работали эти пахари революции и, в то же время, смотреть на мир трезвыми глазами, наверное, весьма непросто.
--Что, застеснялась, сука?! – закричала она и занесла киянку над головой беззащитной девушки. -- А когда перед недобитой контрой ноги раздвигала, стыдно не было?! А?!
Деревянный молоток не нашел цели. Он ударил по плечу пожилого мужчины, который, мгновением ранее, слегка отодвинул девушку в сторону, убрав ее с линии удара. Вертухайша замахнулась снова — она жаждала пустить кровь этой девке, невинная чистота которой больно уязвляла то немногое, что еще оставалось от ее совести.
--Подождите, - спокойно сказал длинноволосый мужчина, одетый в рясу, местами, уже порванную. - Попробую всё уладить, с Божией помощью.
«Красная дьяволица» опустила киянку:
--Улаживай. Только запомни хорошенько — здесь тебе Бог не помощник. - усмехнулась она.
Мужчина бережно приподнял заплаканное лицо девушки и взглянул ей в глаза.
--Успокойся, милая, успокойся. - сказал он. - Не так страшен черт, как его малюют.
Губы вертухайши растянулись в некоем подобии улыбки:
--Скоро узнаешь, поп, как он страшен. Прямо тут и узнаешь, потому, как вы -- уже в аду!
Ее реплика вызвала взрыв гомерического хохота – тюремщики бесновались. Не в переносном смысле, но в прямом. Они подошли поближе, предвкушая очередное развлечение. Конечно же, жизнь — скучна... И что может так украсить ее весельем, как не зрелище страданий ближнего?!
Тем временем, священник говорил с девушкой. Его слова были едва слышны, но в наступившей тишине, каждое прозвучало, словно, набатом:
--Мы не станем смотреть, -- отвернемся..., а на этих, - он кивнул в сторону служителей тюрьмы, – не обращай внимания: это уже не люди, а полубесы. - священник замолчал, а затем, вполголоса, добавил, – нелюди, одним словом.
И звуки пропали.... Потому, что стало очень тихо. Более того — казалось, что тишина превратилась в физически осязаемую субстанцию.
Вертухаев не возмутил тот факт, что их причислили к бесовскому сословию, нет! Им льстил, можно сказать и так: приятно щекотал революционную гордость и самосознание тот факт, что именовали их « красными дьяволятами». По молодости лет, конечно же, дьяволятами, но с твердокаменной уверенностью в том, что по мере физического взросления, войдут и в духовный возраст полных демонов революции.
Но «нелюдь»?!
Если бы спросил их кто, то не смогли бы эти люди дать какое-либо, более или менее вразумительное объяснение неприятию этого определения, но интуитивно они чувствовали, что это - полновесное оскорбление. Понимали правду этого слова по отношению к себе, так как где-то глубоко-глубоко, в недрах не способной умереть человеческой души, все еще теплился малюсенький остаток бесценного дара Божия человеку — его совести. Он едва тлел, но, в то же время, обжигал больно, и они топтали божественную искру грязными сапогами, заглушая дикой злобой те крохи человечности, которые все реже и реже напоминали о себе.
--Бей контру!
Вероятно, безстрастная старуха, на чей голый череп накинут черный капюшон, уже занесла косу над головой священника, но смертный час его еще не пробил.
--Отставить. - властный голос прозвучал от закрытой, до сей поры, второй двери, которая вела в большой зал, и заставил всех обернуться к ней.
С первого взгляда было ясно, что тот, кто отдал приказ, не сомневался в его безпрекословном исполнении: обладатель шикарной кожаной куртки, весьма любимой комиссарами разного калибра, столь усердно трудился на ниве красного террора, что заслужил безусловное уважение большевистской братии, которая стояла ниже на иерархической лестнице революционного безпредела.
– Этого, - он указал на человека в рясе, - этого ко мне. И быстро. Успеете пообщаться, - добавил он с мрачной ухмылкой на лице, - когда пойдете сопровождать его в последний путь.
Конвейер по приему кандидатов в расход заработал так, словно ничего и не произошло. Рутина... Сколько их уже прошло, и сколько пройдет еще. Нет причин для того, задумываться о тех, кого вычеркнули из списков живых. Их уже нет.
Пуля лишь поставит жирную точку.
А, тем временем, человека одетого в рясу провели, по лестничным маршам, на несколько уровней вниз и втолкнули в камеру. Судя по отсутствию забранного решеткой окна, она находилась в подвале, и использовалась для допросов, так как кроме письменного стола и, прибитого к полу табурета, иной мебели не наблюдалось.
-Присаживайся, что ли, собрате мой. - Человек в кожанке указал на табурет. – Или не признал?
--На память не жалуюсь. Признал.
--Это хорошо, что признал. Тогда и поговорим, как говаривали старые и добрые друзья, да в старые и добрые, былые времена. Вина, прости, не будет, а чайку можем сообразить. Эх! - он потер ладонь о ладонь, - Вот бы вернуть времена нашей семинарской молодости! - слегка поджав тонкие губы и прикрыв веки, обрамленные чуть-чуть подпаленными ресницами он покачал головой, словно вспоминая дни безшабашной юности, и затем спросил:
– Так что с чайком? Или откажешься? Так это будет проявление бесовской гордыни. А? Негоже так-то, отец Николай. Ой, негоже.
--Зачем отказываться? Следующее чаепитие, вероятно, уже за гробовой доской будет.
--Ой ли?! Не спеши отче, не спеши.. До нее, до гробовой доски то есть, еще дожить надо. - с недоброй усмешкой сказал человек, который сидел за столом, и добавил, выдержав небольшую паузу, - а это будет, непросто, в наших -то лагерях. Весьма, непросто....
Он навис над столом, понизил голос, словно заговорщик, и сказал шепотом:
--Поверь - я знаю, что говорю.
Человек в кожанке откинулся на спинку стула и тяжелым взглядом, не мигая, посмотрел на собеседника. Не столь важно, сможет ли он сломать своего былого сокурсника или нет. Не важно. Не этот, так другой... Недостатка в иудах никогда не ощущалось. Особенно — среди высшего духовенства. Царя, не так давно предали... Да что там говорить: и предательство Самого Христа — дело рук первосвященников. Слабое звено, что ни говори, эта архиерейская братия. А друга юности лучше дожать — знает отца Николая народ, знает и верит ему. Многие за ним пойдут, если соблазнится сребренниками.
--Не надо вокруг да около ходить, Владимир. - ответил священник. - не ради самовара сюда позвал.
--Ну и ладненько, - согласился тот, кого назвали Владимиром, - не хочешь чаю, так и не надо. Решим дело полюбовно — сразу домой и пойдешь. Там можно будет и водочки испить, празднуя избавление из рук нечестивых. Хоть до поросячьего визга нажрись! Все тебе власть народная позволит, если примешь мое предложение. Не скрою, в этом случае, и сам нечестивым станешь. Не без того. Так ведь и право жить - заслужить надо.
-- Совсем Бога не боишься?
--Правду тебе скажу, Коля. Как на духу. - человек в кожанке перегнулся через стол и смотрел, теперь, прямо в глаза собеседника, - Бог, Коля, Он может есть, а может и нет... И это - тот еще вопрос, а жить-то здесь хочется , и сейчас... Подумай. Только поскорее. Времени у тебя нет. Могу дать минуту... И все.
--Чего ты хочешь?
-- Да все - как и всегда. Ничего нового: здесь тебе хлеб и жизнь, - Владимир выложил на стол бумагу, с напечатанным на ней текстом, - а не подпишешь... Прости, но будет Крест.
Он накрыл бумагу своей ладонью и придвинул ее к краю стола.
--Это — декларация вашего митрополита Сергия Страгородского об отношении Православной Российской Церкви к существующей гражданской власти (большевиков). Можешь не читать. Здесь изложено обыкновенное отношение надсмотрщика, - из рабов, - к своему хозяину и, соответственно, призыв к пастве слепо следовать за ним. Не станешь читать, поверь, ничего не потеряешь. Твое дело подписать. И будешь, Коля, свободен, как ветер, который волен вольно гулять везде, где мы позволим.
Владимир рассмеялся собственной шутке и еще раз хлопнул ладонью по тексту сергиевой декларации.
– Подписывай.
--Не наш митрополит Сергий. - ответил о. Николай. - Обновленческий. Скорее —ваш он.
--Другой бы спорил, а я — нет. Конечно он наш, потому что назвал нас, откровенных богоборцев, властью от Бога. И не важно, каковы были его побуждения: Иуда, как говорят некоторые, тоже руководствовался благими намерениями, а Каиафа и Анна хотели уберечь народ от несчастий... А что имеем в результате? Правильно - они отдали на распятие Сына Божия. Сергий – ваш, потому как является заместителем местоблюстителя патриаршего престола. Единственным, заметь, кто сейчас на свободе, милостью больших людей с Лубянки. Главпоп, на данный момент. А декларация эта - есть дело его рук. А там черным по белому написано о том, что вполне можно быть православным христианином и, вместе с этим сознавать Советский Союз своей гражданской родиной, радости и успехи которой -ваши радости и успехи, а неудачи — ваши неудачи. Как тебе это: радости врагов Божиих — ваши радости. Ха-ха-ха.
И хлопнул по столу уже кулаком.
--Подписывай — сказал он.
Его собеседник отрицательно качнул головой.
--Ты же знал, что я не поставлю свою подпись. - ответил он. - Знал еще до того, как предложил мне принять этот акт предательства Господа и Бога нашего Иисуса Христа.
Человек, одетый в кожаную куртку, отнесся к отказу философски.
--Ты — дурак. Дурак и фанатик. К тому же - фанатик, можно сказать, почти покойный. На что ты надеешься? Стремишься попасть в сонм христианских мучеников? Дурак ты, отец Николай, трижды дурак. Мы воспитаем целую плеяду наших «патриархов», которые будут верно служить нашему же делу, и кто-то из них, будущий, когда-нибудь освятит памятник нашему же ставленнику, митрополиту — обновленцу, толерантному к богоборческой власти Сергию Страгородскому! А всех вас, дураков, мечтателей и идеалистов, будут жрать могильные черви, и более того - на церковных службах, поминать вас станут как исповедников и новомучеников, нами же созданной «церкви».
Владимир еще раз хлопнул ладонью по тексту сергиевской декларации.
– Подписывай.
Отец Николай кротко взглянул на него и ответил тихо:
--Бог поругаем не бывает, Володя...

Когда отец Николай посмотрел в глаза растрельной команды, он без удивления увидел, что глаза их были пусты.

Сергей Брус

Комментарии (5)

Всего: 5 комментариев
#1 | Т. Георгий »» | 22.08.2017 04:55
  
1
Мы воспитаем целую плеяду наших «патриархов», которые будут верно служить нашему же делу, и кто-то из них, будущий, когда-нибудь освятит памятник нашему же ставленнику, митрополиту — обновленцу, толерантному к богоборческой власти Сергию Страгородскому!

Вот вот. Во святых послереволюционных патриархов нет. А если и возведут так это будет против слов Божиих:

áще же олтáрь от кáменiй сотвори́ши ми́, да не устрóиши и́хъ тéсаныхъ: сѣ́чиво бо твоé áще возложи́ши на ни́хъ, тó оскверня́тся:/Исх.20:25/

Тесанные камни - это люди которые прогнулись под безбожную власть. Их обтесали, сделали гладкими и покладистыми. А такие же тесанные,позже, пытаются потом их занести в алтарь, оскверняя жертвы на нем.
  
#2 | Троицкий Рувим »» | 22.08.2017 05:01
  
3
...нами же созданной «церкви»...

Тут каиново отродье, как всегда, просчиталось.
Ибо Церковь Созданную Христом врата адовы не одолеют.
И даже те псы, подобные иуде - предателю, соделались, хотя и безмозглыми, но всё же инструментами Спасающего Верных Промысла Божия...
  
#3 | Троицкий Рувим »» | 22.08.2017 06:05 | ответ на: #1 ( Т. Георгий ) »»
  
4

По преставления Алексия Второго, после молитвы о его Упокоении, я видел во сне ночном, как он в сонме архиереев в полном облачении, Едиными Усты с ними Воспевал Хвалу Богу на греческом языке...
#4 | Т. Георгий »» | 22.08.2017 07:21 | ответ на: #3 ( Троицкий Рувим ) »»
  
1
Когда Я скажу беззаконнику: «беззаконник! ты смертью умрешь», а ты не будешь ничего говорить, чтобы предостеречь беззаконника от пути его, – то беззаконник тот умрет за грех свой, но кровь его взыщу от руки твоей./Иез.33:8/

Из за соглашательства с системой идентификации, пострадало духовно множество народу. О том, что это есть зло, стражи- епископы народ предупреждали весьма мало. От них ли кровь не взыщется по Слову Божию?
  
#5 | Троицкий Рувим »» | 22.08.2017 07:33 | ответ на: #4 ( Т. Георгий ) »»
  
4
Верно мыслишь, Георгий!
Ибо про Кирилла Отец Небесный Говорит, что он - лжепатриарх.
Трость, ветрами экуменической лжи колеблемая, просто не может Состояться, как личность По Образу И Подобию Божию.

Но, Слава Богу, Глава Церкви не он, а Христос Воскресший И Царствующий Во Веки Веков.
Аминь!

И те, кто Слова Христовы Соблюдают Верою и Любовию, Возрадуются Во Веки. И Радости Сей Нетленной никто не сможет отнять.

А о Спасении заблудшего раба Божия Кирилла, тоже надо молиться: как знать, может одумается, подобно Соломону, соблудившему некогда вслед иных сущностей и, Принеся Нелицемерное Покаяние, Помилован Будет...

Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© LogoSlovo.ru 2000 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU